19. СЧАСТЛИВЫЙ МЕСЯЦ
АВГУСТ
Было сделано по секрету: вдруг Зырянский приказал четвертой
бригаде после ужина надеть парадные костюмы. Удивительно было, что никто в
бригаде не спросил, почему. О чем-то перешептывались и пересмеивались, и Ваня
по этой причине шепотом спросил у Фильки:
— А зачем? Скажи, зачем?
И Филька ему шепотом ответил:
— Одно дело будет… Стр-рашно интересно!
А когда проиграли сигнал на общее собрание, Алеша Зырянский
построил всех в одну шеренгу и гуськом повел в зал. В вестибюле их ожидал
Володя Бегунок со своей трубой и тоже занял место в шеренге впереди всех, рядом
с Зырянским. В «тихом» клубе их встретили улыбками, заапладировали. И четвертая
бригада не расселась на диване, а построилась перед бюстом Сталина, лицом к
собранию. Потом пришли вдвоем и весело о чем-то между собою разговаривали,
лукаво посмотрели на четвертую бригаду Захаров и Витя Торский. Витя открыл
собрание и сказал:
— Слово предоставляется бригадиру четвертой бригады
товарищу Зырянскому.
Зырянский встал впереди своей шеренги и громко скомандовал:
— Четвертая бригада, смирно!
И сказал такую речь:
— Товарищи колонисты, собрание колонистов четвертой
бригады в составе четырнадцати человек единогласно постановило просить общее
собрание дать нашему воспитаннику Ивану Гальченко звание колониста. Иван
Гальченко — хороший товарищ, честный работник и веселый человек. Подробно о нем
скажет его шеф — колонист Владимир Бегунок. Гальченко, пять шагов вперед!
Ваня, смущенный и краснеющий, встал рядом с бригадиром.
Володя тоже вышел вперед и очень сдержанно, официальным голосом рассказал
кое-что о Ване. Ваня живет в бригаде только три месяца, но за это это время
можно все увидеть. Ваня ни с кем никогда не ссорится, никогда нигде не опоздал,
всякую работу делает хорошо, быстро и всегда веселый. Он ни к кому не
подлизывается, ни к бригадиру, ни к дежурному бригадиру, ни к старшим
колонистам. Теперь в один рабочий день он делает восемьдесят шишек, и все
довольны. Каждый день читает «Пионерскую правду», знает про Октябрьскую
революцию, про Ленина и также хорошо знает, как побили Деникина, Юденича и
Колчака. Еще знает про Днепрострой, про коллективизацию, про кулаков. Это он
все хорошо знает. Он говорит, когда выйдет из коммуны, так сделается летчиком в
Красном Армии; только он не хочет быть бомбардировщиком, а хочет быть
истребителем. Это он так говорит, а, конечно, это еще будет видно. Колонию Ваня
очень любит. Знает все правила и законы в колонии, уже выучил строй и хочет
играть в оркестре. Вот он… какой! И я был его шефом, а только мне было совсем
не трудно. Потом взял слово Марк Грингауз и сказал, что комсомольская
организация поддерживает просьбу четвертой бригады. Ваня за три месяца доказал,
что он заслужил первомайский вензель. И очень стыдно тем бригадам, где есть
воспитанники старше, чем по четыре месяца.
Сказали короткие слова и другие колонисты. Все подтвердили,
что Ваня
Гальченко заслужил почетное звание. Клава Каширина
прибавила:
— Хороший колонист! Ваня всегда в исправности, очень
вежливый, все у него в порядке, и, безусловно, наш человек, трудящийся.
И Алексей Степанович поднялся, подумал и развел руками:
— Моя обязанность, вы знаете, и привычка тоже —
придираться все. А вот к Ване… не могу придраться. Только боюсь, четвертая
бригада, вы там его не перехвалите, не забалуйте. И ты, Ваня, если тебя хвалят,
старайся не очень верить… все-таки… больше от себя самого требуй. Знаешь, нет
хуже захваленного человека. Понял?
Ваня был как в тумане, но ясно видел, чего хочет Захаров, и
кивнуцл задумчиво.
Когда высказались все ораторы, Витя Торский сказал:
— Голосуют только колонисты! Кто за то, чтобы Ване
Гальченко дать звание колониста, прошу поднять руки!
Целый лес рук поднялся вверх. Ваня смтоял рядом с бригадиром
и радовался, и удивлялся.
— Принято единогласно! Прошу встать!
Еще более едивленный, Ваня увидел, как ве встали, в дальнем
углу дивана отделился и через блестящий паркет направился к четвертой бригаде
Владимир Колос, первый колонист по списку.
Владимир Колос держал в руках бархатный ромбик, на котром
нашиты золотом и серебром буквы вензеля.
— Ваня Гальченко! Вот тебе значок колониста. Теперь ты
будешь полноправным членом нашего коллектива. Интересы колонии и всего
Советского государства ты будешь ставить впереди своих личных интересов. А если
тебе потом придется стать на защиту нашего государства от врагов, ты будешь
смелым, разумным и терпеливым бойцом. Поздравляю тебя!
Он пожал Ване руку и вручил ему значок. Весь зал
заапладировал, Алеша Зырянский взял Ваню за плечи. В это время Торский закрыл
общее собрание, и все окружили нового колониста, пожимали ему руки и
поздравляли. И Алексей Степанович тоже пожал руку и сказал:
— Ну, Ваня, теперь держись! Покажи значок! Лида, я по
глазам вижу, ты ему пришить хочешь…
— Очень хочу!
Золотая голова Лиды склонилась к Ване.
— Идем к нам!
В первый раз зашел Ваня в спальню одиннадцатой бригады.
Девочки окружили его, усадили на диван, угощали шоколадом, расспрашивали,
смеялись, потом он снял блузу, и Лида Таликова собственноручно пришила значок
на левый рукав.
Когда он снова нарядился, девочки завертели его перед
зеркалом. Шура Мятникова наклонилась из-за плеча к зеркалу и засмеялась: зубы у
нее белые, большие и ровные.
— Смотри, какие мы красивые!
А когда прощались, все кричали:
— Ваня, приходи в гости, приходи!
Шура Мятникова растолкала всех:
— Честное слово, я его в библиотечный кружок запишу!
Мне такой нужен деловой человек. Пойдешь ко мне в кружок, пойдешь?
Ваня поднял глаза. Он не был смущен, он не был задавлен
гордостью, нет, он был просто испуган и очарован счастьем, которое свалилось на
него в этот вечер, и он был все же очень слабо подготовлен к этому и не знал
еще, какой величины счастье может выдержать человек. У этих девочек были
замечательные лица, они казались недоступно прелестными, в их оживлении, в их
чудесных голосах, в чистоте и аромате их комнаты, даже в шоколаде, которым они
угостили Ваню, было что-то такое трогательное, высокое, чего никакой человеческий
ум понять не может. Ваня ничего и не понимал. Он дал обещание работать в
библиотечном кружке.
А ведь это был только один из вечеров этого счастливого
месяца августа. Сколько же было еще таких дней и вечеров!
Вдруг стало известно, что Колька-доктор остался очень
недоволен сделанной вентиляцией и потребовал немедленного перевода всех
малышей-шишельников в другой цех. В кабинете Захарова Соломон Давидович
произнес речь, в которой обращал внимание Кольки-доктора на свое старое сердце:
— Вы как доктор хорошо понимаете: если мне будут
ежедневные неприятности с этой самой трубой, то даже самое здоровое сердце не
может выдержать…
Колька-доктор сердито поморгал глазами на Соломона
Давидовича:
— Ерунда! Сердце здесь ни при чем!
Вся эта лечебно-литейная история кончилась тем, что совет
бригадиров поставил на эту работу старших колонистов, в том числе и Рыжикова, а
малышей перевел в токарный цех. Столь необыкновенное и непредвиденное
благоволение судьбы так потрясло четвертую бригаду, что она вся целиком охрипла
на несколько дней.
Токарь! В каких сказках, в каких легендах рассказано о
токаре? Пожалуйста: и баба-яга костяная нога, и золотое блюдечко, и наливное
яблочко, и разговорчивый колобок, и добрые зайцы, и доброжелательные лисички, и
Мойдодыр, и Айболит — вся эта компания предлагает свои услуги. Хорошим вечером
можно широко открыть глаза и унестись воображением в глубину сказочного леса, в
переплеты нехоженных дорожек, в просторы тридесятых стран. Это можно, это
допустимо, это никому не жалко, и взрослые люди всегда очень довольны и щедры
на рассказы. А попробуйте попросить у них обыкновенный токарный станок, не
будем уже говорить, коломенский или московский, а самый обыкновенный —
самарский! И сразу увидите, что это еще более невозможная радость, чем шапка-невидимка.
Куда тебе: токарный станок! Шишки — пожалуйста, шлифовка планок в сборочном
цехе — тоже можно, а токарный станок по металлу — нет, никогда никто не
предложит.
И вдруг: Филька — токарь, Кирюшка — токарь, Петька Кравчук —
токарь и Ваня Гальченко, еще так недавно знавший только технологию черного
гуталина, — тоже токарь! Токарь по металлу! Слова и звуки, говорящие об
этом, чарующей музыкой расходятся по телу, и становится мужественным голос, и
походка делается спокойнее, и в голове родятся и немедленно тут же разрешаются
важнейшие вопросы жизни. И глаза по-новому видят, и мозги по-новому работают.
Швейный цех — тоже цех, скажите пожалуйста! Или сборный стадион! Только теперь
стало понятным, как жалки и несчастны люди, работающие на стадионе и называющиеся
«деревообделочниками». Впрочем, были и такие слова, которых новые токари
старались не слышать. Например, когда привезли самарские станки, Остапчин
Александр, помощник бригадира восьмой, сказал при всех:
— Где вы этих одров насобирали, Соломон Давидович? Это
станки эпохи первого Лжедмитрия.
Соломон Давидович, как и раньше бывало, презрительно выпятил
губы:
— Какие все стали образованные, прямо ужас: теперь всем
подавай эпоху модерн! Пускай себе и Дмиитрия, и Ефима, а мы на этих станках еще
хорошо заработаем.
И слова Соломона Давидовича были понятны пацанам, а слова
Остапчина проходили просто мимо и терялись.
Наступил полный славы и торжества день, когда четвертая
бригада расположилась у токарных станков и впервые правые руки новых токарей
расположились у токарных станков и впервые правые руки новых токарей взялись за
ручки суппортов. Ноги чуть задрожали от волнения, глаза вонзились в масленки,
зажатые в патронах. Соломон Давидович стоял рядом, и сердце его, старое,
больное сердце, было утешено:
— Хэ! Чем плохие токари! А тот зазнается народ! Давай
им эрликоны, давай калиброванную работу. А это по-ихнему — обдирка!
Кто там зазнается, что такое эрликоны, какой смысл в
калиброванной работе, — ни Филька, ни Кирюша, ни Ваня не интересовались.
По их воле работали или останавливались настоящие, роскошные, чудесные токарные
станки, из-под резца курчавилась медная стружка, стопки настоящих масленок
ожидали механической обработки, тех масленок, которых с таким нетерпением ждут
все советские заводы.
В том же самом августе произошли и другие события, не менее
замечательные. Начала работать школа. Ваня Гальченко сел на первой парте в
пятом классе. В этом классе размещалась почти вся четвертая бригада, она же
токарный цех. Но в том же классе на последней парте сел и Миша Гонтарь. Еще в
начале августа он выражал пренебрежение к школе:
— На чертей мне этот пятый класс, когда я все равно
поступаю на шоферские курсы!
Рядом с Мишей Гонтарем сидел Петров 2-й. И для него пятый
класс был не нужен — что в пятом классе могут сказать о киноаппарате или,
допустим, об умформере. Но Алексей Степанович сказал на общем собрании:
— Предупреждаю — чтобы я не слышал таких разговоров:
«Зачем мне школа, я и так ученый». Кто не хочет учиться добровольно, того, как
и знайте, буду выводить на середину. Если же кто мечтает о курсах шоферов или
киномехаников, все равно, с двойками ни на какие курсы не пущу, забудьте об
этом и думать… А вообще имейте в виду: кто не хочет учиться, значит плохой
советский гражданин, с такими нам не по дороге.
Миша Гонтарь, хмурый, сидит на последней парте и морщит лоб.
Кожа на лбу все собирается и собирается в горизонтальные складки, и они дружно
подымаются до самой прически. Но когда входит учитель и начинается урок,
складки на Мишином лбу делаются вертикальными. Когда пятый класс единогласно
выбрал Мишу старостой, он вышел перед классом и сказал:
— Предупреждаю: раз выбрали, чтоб потом не плакали! Так
и знайте — за малейшее буду выводить на середину. Кто не хочет учиться
добровольно, того будем заставлять. Как постоит голубчик смирно да похлопает
глазами, он тогда узнает, за что учителя жалованье получают. Имейте это в виду,
я не такой человек, который будет шутить.
В пятом классе хорошо знали биографию Миши Гонтаря, в
особенности были известны его прошлые неудачи в школе. Но сейчас перед классом
стоял уже не Миша Гонтарь, а староста. Поэтому ни у кого не возникало сомнения
в его правоте, да и физиономия у Мииши выражала совершенно искреннее и при этом
неподкупное негодование.
В восьмом классе Игорь Чернявин. Хочется ему учиться или не
хочется, он еще хорошо не знает, но впереди него сидят рядом Ванда и Оксана, и
потому классная комната делается уютной и лицо молодого учителя симпатичней.
|