26. ГЕРОЙ ДНЯ
День пошел вперед, жаркий, неслаженный и… одинокий. В
столовой за ужином хохотали по-запорожски, а Гонтарь, который ничего и не
видел, со вкусом рассказывал:
— Говорят — мухи, как собаки.
У соседнего стола звонкий пацаний голос деловито произнес:
— Безобразие! Мух надо на цепь посадить!
И за тем столом тоже хохотали.
Игорь сидел, отвернувшись к окну, злой. Нестеренко спросил:
— Значит, не будешь работать?
— Нет.
— А жить в колонии будешь?
— Меня прислали сюда, я не просил.
— Здорово! — Зорин сделался серьезным. Хохот везде
прекратился. Игорь заметил несколько лиц, смотрящих на него с интересом, а
может быть, и с уважением. Игорь почувствовал гордость, встал за столом и
сказал Зорину громко, так, чтобы и другие слышали:
— Видите ли, не чувуствую у себя призвания чистить ваши
проножки.
И вышел из столовой.
Он был даже рад. На его лице восстановилась обычная
уверенность в себе, склонность к ехидной улыбке, глаза сами собой стали сильнее
прищуриваться. Перед сигналом «спать» он гулял в парке, посмотрел волейбол.
Среди других, наблюдавших игру, приметил группу девочек и между ними, рядом с
Клавой Каширинойй, полное, тронутое веснушками, но очень милое лицо. Девушка
посмотрела на него, улыбнулась, о чем-то зашептала подруге. У нее были
ярко-рыжие кудри. Игорь придвинулся ближе, и она спросила:
— Твоя фамилия Чернявин? Ты играешь в волейбол?
— Играю.
— А мух не боишься?
Девочки засмеялись, одна Клава смотрела на Игоря осуждающим
взглядом, презрительно сжала красивые губы. Но Игорь не обиделся.
— Мухи мешают только в вашем сборочном цехе. Мешают
этой важной работе. Тут нужно проножку чистить, а она без всякого дела.
— А ты сколько проножек зачистил?
Девочки притихли, но было видно: притихли только для того,
чтобы услышать его ответ и смеяться над ним еще больше, еще веселее. Игорь не
хотел потешать их:
— Я отказался от этой глупой работы. И без меня
найдутся охотники чистить разные проножки, сороконожки.
— А ты что будешь делать?
Рыжая девочка спрашивала со спокойной улыбкой, приятным
грудным голосом, очень теплым и без насмешки. И никто больше не хохотал. Игорь
был доволен успехом: он умел вызвать к себе уважение. И на вопрос постарался
ответить с достоинством:
— Я еще посмотрю: роль для меня найдется.
Впечатление было такое, какого он хотел. Девочки посмотрели
на него с уважением, но Клава неожиданно сказала, отворачиваясь:
— Роль для тебя уже нашлась: шута горохового.
И тут все девочки громки захохотали, даже глаза их
увлажнились от смеха. Игорю пришлось заинтересоваться волейбольной партией и
отойти от них. Но в общем этот разговор его не особенно смутил. Конечно, Клава
Каширина у них бригадир, конечно, она может позволить себе назвать Игоря шутом
гороховым, а они будут смеяться. Но вот другая, рыжая, эта не очень смеялась.
Кто она такая? Пробегающего Рогова Игорь спросил:
— Кто эта рыжая?
— Рыжая? А это Лида. Лида Таликова, бригадир
одиннадцатой.
Ого, тоже бригадир, а не очень смеялась.
В спальне, когда все собрались, Игоря приятно поразило, что
никто не вспоминал о его уходе из цеха, все держали себяч так, как будто в
бригаде ничего не случилось, каждый занимался своим делом, читали, писали.
Санчо и Миша Гонтарь играли на диване в шахматы. Нестеренк4о разложил на полу
газеты и разбирал на них какой-то странный прибор, весь состоящйий из пружин и
колес. Игорь ходил один по комнате и стеснялся спросить, что это за прибор. На
дворе заиграли короткий сигнал, Нестеренко удивленно поднял голову:
— Да неужели на рапорты? Ох, и время ж бежит! Саша,
пойди, сдай рапорт, а то у меня руки.
Он расставил черные пальцы, Александр Остапчин, помощник
бригадира, повертелся перед зеркалом, посмотрел на всех красивыми глазами:
— И хитрый же у вас бригадир! Это, значит, с Алексеем
разговаривать насчет Мишиных ногтей?
Все улыбнулись. Нестеренко ответил хмуро:
— Ну и поговоришь, чего там. Скажешь, этот франт не
успел. Да ведь ты любишь поговорить, для тебя будет… вроде прокурорская
практика. А если Гонтарю попадет, тоже не жалко.
Он бросил убийственный взгляд на Гонтаря. Гонтарь крякнул и
с досадой хлопнул себя по затылку.
Остапчин еще раз глянул в зеркало и выбежал из спальни.
Игорь спросил:
— Товарищ Нестеренко, что это такое?
Нестеренко поднял голову, неохотно повел глазом на Игоря и
махнул рукой, что, безусловно, могло обозначать только одно: отвяжись!
Игорь подошел к шахматистам. Рука Гонтаря еще лежала на
затылке. Он не обратил внимания на Игоря, а, подвигая фигуру, тихо спросил:
— Как ты думаешь, Санчо, меня сейчас вызовут к Алексею?
— Тебя?
— Да, по рапорту Зырянского.
Санчо взялся за голову коня:
— По рапорту? Думаю, нет. Алексей по таким пустякам не
вызывает.
— А вдруг?
— Нет. А Сашке что-нибудь скажет. А кого позовет, так,
может, этого лодыря.
Санчо кивнул на Игоря. Гонтарь снял руку с затылка,
отодвинул Игоря подальше.
— Отойди, свет заслоняешь.
Но Игоря заинтересовало последнее слово Зорина:
— Меня позовет? Пожалуйста! Я уже испугался, синьоры!
Игорь победоносно посмотрел на всех, но никто не обратил на
него внимания.
Через пять минут в спальню ворвался Остапчин, переполненный
словами, багрово-красный и явно смущенный.
— Под арест на один час! — закричал он,
вытаращивая на всех глаза.
Гонтарь показал на себя пальцем:
— Меня?
— Меня, — ответил с тем же жестом Остапчин.
— Тебя? — все вскочили с мест, глаза у всех
сделались задорно-круглыми. Даже Харитон Савченко совершил какое-то быстрое
движение.
— Тебя? Ой!! — Нестеренко повалился спиной на пол,
дрыгая в воздухе ногами, хохотал громовым хохотом. Гонтарь снова отправил руку
на затылок и улыбался смущенно. Санчо обрадовался больше всех, прыгал, воздевая
руки, ухватил Остапчина за руки:
— За ногти?
— Да за ногти же! Робеспьер, дрянь такая, мало того,
что рапорт сдал, да еще с подробностями. После рапортов я говорю: «Алексей
Степанович, Гонтаря нужно подтянуть», а он мне отвечает: «Я у вас не нанимался
всех подтягивать, другое дело Чернявин, вчера пришел, а Гонтарь пять лет у вас
живет». Я ему и скажи: «Зырянский придирается». Тут мне и попало, насилу
вырвался. Во-первых, говорит, споры во время рапорта не допускаются, а во-вторых,
и в рапорте восьмой бригады, который ты сдавал, сказано: отмечается
неряшливость колониста Михаила Гонтаря. За неумение держать себя во время
рапортов и за неряшливость в бригаде — один час ареста.
Все слушали молча, широко открыв глаза. Игорь забыл о
собственных делах и в увлечении сказал:
— А ты ему обьяснил же?
Все на Игоря посмотрели, как на докучный посторонний
предмет, но Остапчин ответил:
— Конечно, обьяснил: «Есть, один час ареста».
Нестеренко снова ударился в хохот:
— Вот здорово! Хорошо, что я тебя послал.
— Я больше никогда не пойду…
Нестеренко ответил ему весело, с дружеской угрозой:
— Попробуй не пойти. Да ты и не за меня сел, а за себя.
Любишь трепаться и на рапортах трепанулся. Как это можно такое говорить:
дежурный придирается! Я удивляюсь, что ты дешево отделался, видно, сегодня
Алексей добрый.
Игорю вдруг стало обидно и не по себе. Черт их разберет, что
у них делается: совершенно было ясно, что Остапчин получил один час ареста
незаслуженно, а настоящий виновный, Миша Гонтарь, остался безнаказанным.
Наконец, было обидно и другое: почему-то все, даже Алексей Степанович,
интересуются таким пустяком, как остриженные ногти Гонтаря, и никто не обращает
внимания на открытый, демонстративный отказ от работы Игоря Чернявина?
Когда укладывались спать, зашел в спальню Алеша Зырянский,
уже без повязки, и его почему-то встретили радостными возгласами, обступили, а
сам Зырянский в изнеможении упал на диван:
— Сашка влопался! Я уверен: Алексей сейчас сидит в
кабинете и смеется: Александр Остапчин пришел отдать рапорт! А между прочим,
рапорт он сдает красиво, прямо лучше всех.
И Зырянский ничего не сказал об Игоре, даже не вспомнил, что
он есть в спальне и что он сегодня демонстративно отказался от работы в
сборочном цехе.
|