 Увеличить |
Глава XXX
О том, что произошло между Дон Кихотом и прекрасной
охотницей
В глубоком унынии и в дурном расположении духа приблизились
они к своим четвероногим, особливо Санчо, которого брало за сердце всякий раз,
когда приходилось брать из хозяйских денег; у него было при этом такое чувство,
как будто он не с деньгами расстался, а остался без глаз. В конце концов молча
сели они верхами и покинули берега славной реки, и тут Дон Кихот погрузился в
любовные свои думы, а Санчо – в думы о своем возвышении, которое теперь
представлялось ему более далеким, чем когда-либо, потому что хоть и был он
простоват, а все же прекрасно понимал, что поступки его господина, все или почти
все, неразумны, и он только искал случая, не беря расчета и даже не прощаясь со
своим господином, в один прекрасный день улепетнуть и возвратиться восвояси,
однако ж судьба распорядилась совсем иначе, и опасения его оказались неосновательными.
Случилось так, что на другой день на закате солнца Дон
Кихот, выехав из лесу, окинул взглядом зеленый луг и в самом конце его
обнаружил скопление народа; приблизившись к этим людям, он понял, что это
соколиная охота. Тогда он подъехал еще ближе и увидел статную даму на
белоснежном иноходце; сбруя на нем была зеленая, седло же – серебряное. Дама
также была во всем зеленом, и одеяние ее было столь богато и столь изящно, что
казалось, будто это само изящество. На левой руке у нее сидел сокол, и по этому
признаку Дон Кихот догадался, что перед ним некая знатная особа, прочие же
охотники – ее свита, и так оно и было на самом деле; и по сему обстоятельству
он сказал Санчо:
– Беги, дружочек Санчо, и скажи этой сеньоре на белом
коне и с соколом на руке, что я, Рыцарь Львов, падаю ниц пред ее великолепием и
что если ее величие позволит, то я приближусь к ней, дабы облобызать ей руки и
исполнить все, что только в моих силах и что бы ее светлость мне ни приказала.
Но только смотри, Санчо, не наговори лишнего и не вздумай уснащать посольскую
свою речь любимыми твоими поговорками.
– Нашли какого уснастителя! – возразил Санчо. –
Не извольте беспокоиться! Слава богу, мне не впервой выезжать с посольством к
высокопоставленным и важным сеньорам!
– За исключением того случая, когда я посылал тебя к
сеньоре Дульсинее, – заметил Дон Кихот, – я не помню, чтобы ты
когда-нибудь исполнял посольские обязанности, по крайней мере, находясь на
службе у меня.
– Ваша правда, – молвил Санчо, – а все-таки
исправному плательщику залог не страшен, и где богато живут, там мигом на стол
подают. Я хочу сказать, что ничего мне не нужно втолковывать и ни о чем не
нужно меня упреждать: у меня у самого хватит смекалки, я сам кое-что в этих
делах смыслю.
– Я в этом уверен, Санчо, – сказал Дон
Кихот, – ну, час добрый, господь с тобой!
Санчо погнал серого во весь дух и, подъехав к прекрасной
охотнице, спешился, пал на колени и сказал:
– Прелестная сеньора! Вон тот рыцарь, которого зовут
Рыцарем Львов, – это мой господин, а я – его оруженосец, и дома меня зовут
Санчо Пансою. Так вот этот самый Рыцарь Львов, который еще недавно прозывался
Рыцарем Печального Образа, послал меня попросить ваше величие, чтобы вы
соблаговолили позволить ему явиться с вашего соизволения, разрешения и согласия
сюда и исполнить его желание, а желает он, как он сам говорит, да и я тоже так
думаю, только одного: служить вашему высокополетному соколичеству и
великолепию, и вот, если таковое соизволение воспоследует, то ваше сиятельство
от этого только выиграет, а он почтет сие за особую-преособую милость и
удовольствие.
– Поистине, добрый оруженосец, – молвила в ответ
сеньора, – ты ничего не упустил из того, что при исполнении подобных
поручений требуется. Встань же, – оруженосцу столь великого рыцаря, каков
Рыцарь Печального Образа, о котором мы здесь уже много наслышаны, неприлично
стоять на коленях. Встань же, друг мой, и передай своему господину, что он
прибыл как раз вовремя и что я и мой муж герцог приглашаем его в наш летний
дворец.
Санчо поднялся с колен; его столько же поразила красота
доброй сеньоры, сколько любезность ее и приветливость, но всего более он был
поражен тем, что, оказывается, она уже слышала о Рыцаре Печального Образа;
правда, Рыцарем Львов она его не называла, но это, верно, потому, что Дон Кихот
взял себе это название совсем недавно. Между тем герцогиня (как ее имя – узнать
пока не удалось) обратилась к Санчо с вопросом:
– Скажи, любезный оруженосец: не о твоем ли господине
написана книга под заглавием Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский и
не является ли владычицей его души некая Дульсинея Тобосская?
– Это он и есть, сеньора, – отвечал Санчо, –
а оруженосец, который выведен или, по крайности, должен быть выведен в этой
книге и которого зовут Санчо Пансою, это я, если только меня не подменили в
колыбели, то есть, я хочу сказать, в книгопечатне.
– Все это меня весьма радует, – объявила
герцогиня. – Так поезжай же, друг мой Панса, и передай своему господину,
что он будет дорогим и желанным гостем в моих владениях и что большего
удовольствия, чем его посещение, мне ничто на свете не могло бы доставить.
Получив столь благоприятный ответ, Санчо с чувством
глубокого удовлетворения направился к своему господину, передал ему все, что
сказала эта знатная сеньора, и на свой деревенский лад превознес до небес
необычайную ее красоту, великую приятность и обходительность. Дон Кихот
приосанился, вытянулся на стременах, поправил забрало, дал шпоры Росинанту и с
крайне независимым видом отправился лобызать герцогине руки; герцогиня же, пока
Дон Кихот ехал, подозвала своего мужа герцога и рассказала об его посольстве. А
как супруги читали первую часть истории Дон Кихота и знали из нее об его
причудах, то с великою радостью поджидали его и жаждали с ним познакомиться,
заранее решив, что они будут потворствовать всем его прихотям, поддакивать ему
и все то время, что он у них прогостит, обходиться с ним как со странствующим
рыцарем, соблюдая все церемонии, обыкновенно описываемые в читанных ими рыцарских
романах, до которых они были большими охотниками.
Тем временем Дон Кихот с поднятым забралом приблизился к
кавалькаде и подал Санчо знак, что намерен спешиться; Санчо ринулся было подержать
ему стремя, но, на беду, когда спрыгивал со своего серого, зацепился одной
ногой за веревку от седла; выпутаться ему так и не удалось, и, припав лицом и
грудью к земле, он повис на веревке. Дон Кихот привык к тому, чтобы, когда он
слезает с коня, ему держали стремя, и теперь он, полагая, что Санчо уже здесь,
перегнулся и потащил за собою седло Росинанта, седло же, по всей вероятности,
было плохо подтянуто, ибо он, к немалому своему смущению, вместе с седлом
грянулся оземь, мысленно осыпая проклятиями злосчастного Санчо, которого нога
все еще была в тисках. Герцог приказал своим егерям помочь рыцарю и оруженосцу,
те подняли Дон Кихота, Дон Кихот же сильно ушибся при падении и прихрамывал,
однако ж попытался было через силу стать на колени перед герцогом и герцогиней,
но герцог решительно этому воспротивился – он соскочил с коня, обнял Дон Кихота
и сказал:
– Мне очень досадно, сеньор Рыцарь Печального Образа,
что вступление в мои земли ознаменовалось для вас такой неудачей. Впрочем,
небрежение оруженосцев бывает иной раз причиною и более неприятных
происшествий.
– Происшествие, с которым связана встреча с таким
славным вельможей, как вы, нельзя признать неудачным, – возразил Дон
Кихот. – Даже если б я низринулся на самое дно пропасти, меня вызволила бы
оттуда и вознесла честь свидания с вами. Мой оруженосец, накажи его господь, гораздо
лучше умеет развязывать свой язык, чтобы отпускать всякие шуточки, нежели
привязывать и подтягивать седло, чтобы оно крепче держалось. Но в любом
положении, поверженный или же восставший, пеший или же конный, я всегда к
услугам вашим и сеньоры герцогини, достойной вашей супруги, достойной
именоваться первоизбранницею красоты и первоверховною законодательницею
учтивости.
– Стойте, стойте, сеньор Дон Кихот Ламанчский! –
молвил герцог. – Там, где царит сеньора донья Дульсинея Тобосская, не
должно восхвалять чью бы то ни было красоту.
Между тем Санчо Панса уже высвободил ногу из петли и,
приблизившись, поспешил ответить за своего господина:
– Нельзя отрицать, напротив, должно подтвердить, что
сеньора Дульсинея Тобосская очень даже красива, но ведь заяц выбегает, когда
охотник не ожидает, и потом я еще такое слыхал: то, что мы называем природой,
это, говорят, вроде гончара, который делает сосуды из глины, и коли он слепил
один красивый сосуд, стало быть, может слепить их и два, и три, и целую сотню.
Говорю я это к тому, что сеньора герцогиня, право, не хуже моей хозяйки,
сеньоры Дульсинеи Тобосской.
Дон Кихот обратился к герцогине и сказал:
– Примите в соображение, ваше величие, что ни у одного
странствующего рыцаря не было такого говорливого и вечно балагурящего
оруженосца, как у меня, и если вашему высокопревосходительству будет угодно,
чтобы я послужил вам хотя бы несколько дней, то вы в этом убедитесь на деле.
Герцогиня же ему на это сказала:
– Если добрый Санчо – шутник, то мне это очень
нравится; это доказывает, что он не глуп, – людям тупоумным, как вы сами
отлично знаете, сеньор Дон Кихот, шутки и остроты не даются, а коль скоро добрый
Санчо – шутник и остряк, то я сей же час готова признать его за умника.
– И за болтуна, – примолвил Дон Кихот.
– Тем лучше, – подхватил герцог, – великое
остроумие с немногословием не уживается. Ну, а сейчас, без лишних слов, милости
прошу, великий Рыцарь Печального Образа…
– Рыцарь Львов должно говорить, ваша
светлость, – ввернул Санчо, – кончились все эти образы до
безобразы, – теперь только львы.
– Итак, прошу пожаловать вас, сеньор Рыцарь Львов, в
мой замок, – продолжал герцог, – он отсюда недалеко, и там вы
встретите прием, на который столь высокая особа, как вы, имеет полное право
рассчитывать и который мы с герцогинею имеем обыкновение оказывать всем тем
странствующим рыцарям, что бывают у нас в гостях.
За это время Санчо успел привести в надлежащий порядок и
хорошенько подтянуть седло своего господина, тот снова сел на Росинанта, герцог
на своего прекрасного коня, герцогиня оказалась между ними, и все двинулись к
замку. Герцогиня, однако же, велела Санчо ехать с нею рядом, ибо умные его речи
доставляли ей несказанное удовольствие. Санчо не заставил себя долго
упрашивать, втиснулся в эту троицу и на правах четвертого собеседника принял
участие в общем разговоре, чем весьма обрадовал герцога и герцогиню, которые за
великую удачу почли то обстоятельство, что могут принять у себя странствующего
рыцаря и разглагольствующего оруженосца.
|
