Увеличить |
Глава XXXII,
повествующая
о том, что произошло с Дон Кихотом, и со всей его свитой на постоялом дворе
Покончив
с роскошною трапезой, они тотчас же оседлали своих скакунов и на другой день
без каких-либо достойных упоминания приключений добрались до постоялого двора –
этой грозы нашего оруженосца; и сколько ни старался он улизнуть, а все же
пришлось ему войти. Хозяин, хозяйка, их дочка и Мариторнес, увидев Дон Кихота и
Санчо, вышли им навстречу в самом веселом расположении духа, и Дон Кихот,
принявши важный и гордый вид, велел приготовить себе постель получше, чем в
прошлый раз; хозяйка же ему на это сказала, что если он заплатит получше, чем в
прошлый раз, то она приготовит ему царское ложе. Дон Кихот обещал, и ему
соорудили пристойное ложе в том же самом чулане, и он тут же лег, ибо чувствовал
во всем теле страшную слабость и плохо соображал.
Не успел
он запереть дверь, как хозяйка бросилась к цирюльнику и, схватив его за бороду,
начала кричать:
– Крест
истинный, не сделать вам больше себе бороды из моего хвоста, и вы мне его сей
же час отдадите: ведь мужнин-то причиндал валяется на полу, стыд и срам, –
то есть, я хочу сказать, его гребешок, который я всегда втыкала в мой чудный
хвост.
Цирюльник
не отдавал, а она тащила хвост к себе; наконец лиценциат сказал, чтоб он отдал
хвост, ибо теперь уже, дескать, нет нужды в этом изобретении, напротив того, он
волен объявиться и предстать в настоящем своем обличье, а Дон Кихоту можно
будет объяснить, что, спасаясь бегством от каторжников, которые их ограбили, он
укрылся на постоялом дворе; если же Дон Кихот спросит, где слуга принцессы, то
ответить, что она послала его вперед известить подданных ее, что она
возвращается в свое королевство, а с нею общий их избавитель. Проникшись
доводами священника, цирюльник весьма охотно отдал хозяйке хвост, и вместе с
хвостом они возвратили ей все принадлежности, коими она наделила их для того,
чтобы вызволить Дон Кихота. Обитатели постоялого двора подивились красоте
Доротеи, а также миловидности юноши Карденьо. Священник велел подавать на стол
все, что есть, и хозяин, в надежде на лучшее вознаграждение, мигом приготовил
приличный обед; а Дон Кихот между тем все еще спал, но все решили, что будить
его не стоит, ибо сон ему теперь полезнее еды. За обедом проезжающие в
присутствии хозяина и его жены, их дочери и Мариторнес заговорили о
необыкновенном виде умственного расстройства, коим страдал Дон Кихот, и о том,
как они его отыскали. Хозяйка рассказала, что произошло между Дон Кихотом и
погонщиком, а затем, поглядев, нет ли здесь Санчо, и удостоверившись, что нет,
рассказала и о подбрасывании на одеяле, чем немало потешила слушателей. Когда
же священник высказал мнение, что Дон Кихот спятил оттого, что начитался
рыцарских романов, в разговор вмешался хозяин:
– Не
понимаю, как это могло случиться. По мне, лучшего чтива на свете не сыщешь,
честное слово, да у меня самого вместе с разными бумагами хранится несколько
романов, так они мне поистине красят жизнь, и не только мне, а и многим другим:
ведь во время жатвы у меня здесь по праздникам собираются жнецы, и среди них всегда
найдется грамотей, и вот он-то и берет в руки книгу, а мы, человек тридцать,
садимся вокруг и с великим удовольствием слушаем, так что даже слюнки текут. О
себе, по крайности, могу сказать, что когда я слышу про эти бешеные и страшные
удары, что направо и налево влепляют рыцари, то мне самому охота кого-нибудь
съездить, а уж слушать про это я готов день и ночь.
– Да
и я их не меньше твоего обожаю, – сказала хозяйка, – потому у меня в
доме только и бывает тишина, когда ты сидишь и слушаешь чтение: ты тогда просто
балдеешь и даже забываешь со мной поругаться.
– Совершенная
правда, – подтвердила Мариторнес, – и скажу по чести, я тоже страсть
люблю послушать романы, уж больно они хороши, особливо когда пишут про
какую-нибудь сеньору, как она под апельсиновым деревом обнимается со своим
миленьким, а на страже стоит дуэнья, умирает от зависти и ужасно волнуется.
Словом, для меня это просто мед.
– А
вы что скажете, милая девушка? – спросил священник, обращаясь к хозяйской
дочери.
– Сама
не знаю, клянусь спасением души, – отвечала она. – Я тоже слушаю
чтение и, по правде говоря, хоть и не понимаю, а слушаю с удовольствием. Только
нравятся мне не удары – удары нравятся моему отцу, а то, как сетуют рыцари,
когда они в разлуке со своими дамами; право, иной раз даже заплачешь от
жалости.
– А
если бы рыцари плакали из-за вас, вы постарались бы их утешить, милая
девушка? – спросила Доротея.
– Не
знаю, что бы я сделала, – отвечала девушка, – знаю только, что
некоторые дамы до того жестоки, что рыцари называют их тигрицами, львицами и
всякой гадостью. Господи Иисусе! И что же это за бесчувственный и бессовестный
народ: из-за того, что они нос дерут, честный человек должен умирать или же
сходить с ума! Не понимаю, к чему это кривляние, – коли уж они такие
порядочные, так пускай выходят за них замуж: те только того и ждут.
– Помолчи,
дочка, – сказала хозяйка, – ты, я вижу, много в этих делах понимаешь,
а девице не к лицу много знать и много болтать.
– Сеньор
меня спросил, а я не могла не ответить, – возразила девушка.
– Вот
что, хозяин, – сказал священник, – принесите-ка ваши книги, я их
просмотрю.
– С
удовольствием, – молвил хозяин.
Он
прошел к себе в комнату и, возвратившись оттуда со старым сундучком,
застегнутым на цепочку, открыл его и достал три толстых тома, а также весьма
красивым почерком исписанные бумаги. Первая книга была Дон Сиронхил
Фракийский,[188]
вторая – Фелисмарт Гирканский, а третья – История великого полководца
Гонсало Фернандеса Кордовского с приложением жизнеописания Дьего Гарсии де
Паредес. Как скоро священник прочитал первые два заглавия, то обратился к
цирюльнику и сказал:
– Здесь
нам недостает только ключницы нашего приятеля и его племянницы.
– Ничего
не значит, – возразил цирюльник, – я сам сумею отнести их на скотный
двор или же бросить в печку – кстати, вон в ней сколько огня.
– Что
такое? Ваша милость собирается сжечь мои книги? – спросил хозяин.
– Только
две, – отвечал священник: – Дона Сиронхила и Фелисмарта.
– Что
ж, по-вашему, – продолжал допытываться хозяин, – они еретические или
флегматические, коли вы хотите их сжечь?
– Схизматические
должно говорить, друг мой, а не флегматические, – заметил цирюльник.
– Пусть
будет так, – сказал хозяин, – только если вы непременно хотите
что-нибудь сжечь, то жгите уж лучше Великого полководца и Дьего
Гарсию, – я скорей позволю сжечь собственного сына, чем какую-нибудь еще.
– Друг
мой! – возразил священник. – Эти две книги лживы, они полны всякого
вздора и чепухи, а книга про великого полководца – это история правдивая, и
описываются в ней деяния Гонсало Фернандеса Кордовского, которого за
многочисленные и великие подвиги весь мир прозвал великим полководцем, и
это славное и звучное прозвище только он один и заслужил. А Дьего Гарсия де
Паредес – это знатный кавальеро родом из эстремадурского города Трухильо,
отважнейший воин, которого природа наделила такой силой, что он одним пальцем
останавливал мельничное колесо на полном ходу. А как-то раз стал он со шпагой в
руке у входа на мост и один преградил путь неисчислимому воинству. И еще
совершил он такие подвиги, что если б не он повествовал о них со скромностью,
присущей кавальеро, который описывает собственную свою жизнь, а какой-нибудь
ничем не связанный и беспристрастный летописец, то деяния Гекторов, Ахиллесов и
Роландов были бы после этого преданы забвению.
– Подумаешь,
какое дело! – воскликнул хозяин. – Этим вы нас не удивите:
останавливает-де мельничное колесо! Ей-богу, ваша милость, почитайте-ка вы про
Фелисмарта Гирканского: ведь он одним махом рассек пополам пять великанов,
словно они были бобовые, вроде тех монашков, которых делают наши ребята. А
другой раз схватился с огромнейшим и сильнейшим войском, насчитывавшим миллион
шестьсот тысяч солдат, вооруженных с головы до ног, и обратил их всех в
бегство, точно стадо овец. А что вы скажете о славном доне Сиронхиле
Фракийском, смельчаке и удальце, о котором написано в книжке, что когда он плыл
по реке, то из воды вынырнул огненный змей, и, увидев змея, он тотчас же на
него бросился, сел верхом на его чешуйчатую спину и обеими руками изо всех сил
сдавил ему горло, так что змей, чувствуя, что рыцарь вот-вот задушит его,
рассудил за благо опуститься на дно и увлек за собой рыцаря, который так и не
выпустил его из рук? Зато под водой рыцарь увидел перед собою дворцы и сады,
красивые на удивленье, и тут змей преобразился в древнего старца и рассказал
ему такие вещи, что прямо заслушаешься. Не говорите, сеньор, если б вы только
послушали, вы бы с ума сошли от восторга. Куда годятся после этого ваш великий
полководец и Дьего Гарсия!
Послушав
такие речи, Доротея шепнула на ухо Карденьо:
– Еще
немного – и наш хозяин станет вторым Дон Кихотом.
– Мне
тоже так кажется, – заметил Карденьо. – По всем признакам, он
убежден, что все, о чем пишется в романах, точь-в-точь так на самом деле и
происходило, и в этом его не разуверят даже босые братья.[189]
– Послушайте,
сын мой, – снова заговорил священник, – да ведь не было на свете
никакого Фелисмарта Гирканского, дона Сиронхила Фракийского и подобных им
рыцарей, о которых повествуют рыцарские романы, – все это одна игра
воображения, и сочиняют их праздные умы для того, чтобы, как вы сами говорите,
люди забавлялись, вот как забавляются, слушая их, ваши жнецы. Но я вас
клятвенно уверяю, что таких рыцарей на свете не было и столь нелепых подвигов никто
в мире не совершал.
– Это
вы кому-нибудь другому расскажите, – заметил хозяин. – Мы сами с
усами, кажется, не первый год на свете живем. Полно вам, ваша милость, дурачка
из меня строить – ей-богу, не на такого напали. Ишь вы чего захотели, ваша
милость – уверить меня, будто все, о чем пишут в этих хороших книгах, –
вздор и ерунда, да ведь отпечатано-то это с дозволения сеньоров из государственного
совета, а они не такие люди, чтобы дозволять печатать столько дребедени сразу –
и про битвы, и про чародейства, от которых голова идет кругом!
– Я
же вам сказал, друг мой, что все это делается, чтобы занять праздные наши
умы, – возразил священник. – И как в государствах благоустроенных
дозволяется играть в шахматы, в мяч и на бильярде, чтобы занять тех, кто не
желает, не должен или не может трудиться, так же точно дозволяется печатать и
выдавать в свет подобные книги, ибо предполагается, – да так оно и есть на
самом деле, – что во всем мире нет такого невежды, который признал бы
какую-либо из этих историй за правду. И если б мне было позволено и слушатели мои
изъявили бы желание, я мог бы кое-что сказать по поводу того, каким должен быть
хороший рыцарский роман, – может статься, это было бы полезно, а кое-кому
даже и приятно. Но я надеюсь когда-нибудь поговорить с людьми, способными
восполнить этот пробел, а пока что, господин хозяин, вы уж мне поверьте, и вот
вам ваши книги – решайте сами, что в них правда и что ложь, читайте их себе на
здоровье, но не дай бог вам захромать на ту ногу, на какую захромал постоялец
ваш Дон Кихот.
– Ну
нет, – сказал хозяин, – я с ума не сходил и странствующим рыцарем
быть не собираюсь. Я отлично понимаю, что теперь уж не те времена, когда
странствовали по свету преславные эти рыцари.
Во время
этого разговора подоспел Санчо и, услышав, что ныне странствующие рыцари не
водятся и что все рыцарские романы – враки и небылицы, смутился и призадумался
и тут же дал себе слово, в случае если путешествие его господина паче чаяния
кончится плачевно, уйти от него и возвратиться к жене, к детям и к обычным
своим занятиям.
Хозяин
хотел было унести сундучок с книгами, но священник ему сказал:
– Погодите,
мне хочется посмотреть, что здесь написано таким прекрасным почерком.
Хозяин
вынул бумаги и передал священнику, и тут священник увидел, что это рукопись листов
в восемь, которой заглавие было выведено вверху крупными буквами: Повесть о
Безрассудно-любопытном. Пробежав несколько строк, священник сказал:
– Озаглавлена
эта повесть, право, недурно, у меня есть желание прочитать ее.
Хозяин
же ему на это сказал:
– Прочтите,
прочтите, ваше преподобие! Надобно вам знать, что мои постояльцы, которые ее
читали, остались очень довольны и всячески старались выпросить ее у меня. Но я
так и не дал, – я намерен возвратить ее тому человеку, который забыл здесь
сундучок с книгами и бумагами. Очень может быть, что владелец когда-нибудь ко
мне заедет, и хоть и скучно мне будет без книг, а все-таки честью клянусь, я
ему их отдам: как-никак я христианин, хотя и трактирщик.
– Вы
совершенно правы, друг мой, – сказал священник. – Со всем тем, если
повесть мне понравится, то вы мне, надеюсь, позволите переписать ее.
– С
моим удовольствием, – сказал хозяин.
Пока они
разговаривали, Карденьо взял повесть и стал читать; и, сойдясь во мнении со священником,
он попросил его прочитать ее вслух.
– Я
бы почитал, – сказал священник, – да только полезнее было бы
употребить это время на сон, нежели на чтение.
– Для
меня лучшим отдыхом было бы послушать какую-нибудь историю, – сказала Доротея. –
Смятение, в коем еще пребывает мой дух, все равно не даст мне уснуть, хотя сон
был бы мне необходим.
– В
таком случае, – сказал священник, – я прочту повесть, хотя бы из
любопытства: может статься, в ней, и точно, есть что-нибудь любопытное.
Маэсе
Николас поспешил обратиться с тою же просьбой, вслед за ним Санчо; тогда священник,
видя, что он и другим доставит удовольствие, и сам получит таковое, сказал:
– Ну,
хорошо, слушайте же меня внимательно. Повесть начинается так:
|