 Увеличить |
Глава L,
в коей выясняется, кто были сии волшебники и палачи,
которые высекли дуэнью и исщипали и поцарапали Дон Кихота, и повествуется о
том, как паж герцогини доставил письмо Тересе Панса, жене Санчо Пансы
Сид Ахмет, добросовестнейший исследователь мельчайших
подробностей правдивой этой истории, сообщает, что дуэнья, спавшая с доньей
Родригес в одной комнате, слышала, как та, отправляясь к Дон Кихоту, вышла из
спальни, и, будучи, подобно всем решительно дуэньям, любительницею все
выведать, разузнать и разнюхать, она пошла следом за доньей Родригес, до того
осторожно при этом ступая, что добрая Родригес ее не заметила; а как она
разделяла общую для всех дуэний страсть к сплетням, то, увидев, что донья
Родригес проникла в покой Дон Кихота, мигом очутилась у герцогини и все там
разблаговестила. Герцогиня довела все это до сведения герцога и попросила
позволения пойти вместе с Альтисидорой узнать, что надобно донье Родригес от
Дон Кихота; герцог позволил, и обе женщины с великим бережением и опаскою
подкрались на цыпочках к двери Дон-Кихотовой спальни и стали так близко, что им
слышен был весь разговор; когда же герцогиня услышала, что Родригес выдала
тайну насчет аранхуэсских ее фонтанов,[472]
то не выдержала и, обуреваемая гневом и жаждой мщения, вместе с Альтисидорой,
испытывавшей те же самые чувства, ворвалась в спальню, и тут они соединенными
усилиями расцарапали Дон Кихоту лицо и отшлепали дуэнью уже известным читателю
способом; должно заметить, что все оскорбляющее женскую красоту и задевающее
самолюбие женщин приводит их в ярость неописуемую и особенно сильно возбуждает
их мстительность. Герцогиня рассказала об этом происшествии герцогу, чем
немалое доставила ему удовольствие, и, вознамерившись шутить и потешаться над
Дон Кихотом и дальше, отправила того самого пажа, который изображал Дульсинею и
требовал, чтобы его расколдовали (о чем Санчо Панса за всякими государственными
делами успел начисто позабыть), к жене Санчо, Тересе Панса, с письмом от ее мужа,
с письмом от себя и с большой ниткой великолепных кораллов в виде подарка.
Далее в истории говорится, что паж, юноша толковый,
сообразительный и услужливый, с превеликой охотой поехал в деревню Санчо;
подъезжая к деревне, он окликнул женщин, собравшихся во множестве у ручья и
полоскавших белье, и спросил, где живет женщина по имени Тереса Панса, жена
некоего Санчо Пансы, оруженосца рыцаря, который именует себя Дон Кихотом Ламанчским;
услышав этот вопрос, одна из девчонок, полоскавших белье, подняла голову и
ответила:
– Тереса Панса – это моя мать, помянутый вами Санчо –
это мой батюшка, помянутый же вами рыцарь – это наш господин.
– В таком случае, девушка, – молвил паж, –
проводи меня к своей матушке: я везу ей письмо и подарок от вышеупомянутого
твоего батюшки.
– С превеликим удовольствием, государь мой, –
объявила девица, коей на вид можно было дать лет четырнадцать.
Белье она оставила на подругу и, не обувшись и не подобравши
волос, как была, босая и растрепанная, подскочила к пажу и сказала:
– Поезжайте прямо, ваша милость, наш дом – крайний,
матушка сейчас дома, и уж очень она убивается, что от батюшки давно нет никаких
вестей.
– Зато я привез такие добрые вести, – подхватил
паж, – что твоей матушке надобно благодарить бога.
Девчонка вприпрыжку и вприскочку пустилась домой и еще с
порога крикнула:
– Матушка! Иди сюда, скорей, скорей! К нам едет
какой-то сеньор и везет письма и разные вещицы от моего батюшки.
На крик вышла ее мать, Тереса Панса, в серой юбке, с мотком
пряжи в руке. Юбка на Тересе была до того коротка, что казалось, будто ей
укоротили ее до неприличного места; еще на ней был лифчик, также серого цвета,
и сорочка. Она не производила впечатления старухи, хотя сейчас было видно, что
ей пошло на пятый десяток; впрочем, это была крепкая, до сих пор еще статная,
здоровая и загорелая женщина; увидев свою дочь и пажа на коне, она спросила:
– Что такое, дочка? Кто этот сеньор?
– Покорный слуга сеньоры доньи Тересы Панса, –
отвечал гонец.
Он мигом соскочил с коня и весьма почтительно опустился на
колени перед сеньорой Тересой.
– Пожалуйте ваши ручки, сеньора донья Тереса, –
продолжал паж, – дабы я облобызал их вам как законной собственной супруге
сеньора дона Санчо Пансы, верховного губернатора острова Баратарии.
– Ах, государь мой, полно, оставьте! – заговорила
Тереса. – Ведь я не придворная дама, я – бедная крестьянка, дочь простого
хлебопашца и жена странствующего оруженосца, а вовсе не какого-то там губернатора.
– Ваша милость, – возразил паж, – является
достойнейшею супругою наидостойнейшего губернатора, и в доказательство вот вам,
ваша милость, письма и подарок.
Тут он достал из кармана нитку кораллов с золотыми
застежками и, надев ее на шею Тересе, продолжал:
– Это письмо – от сеньора губернатора, а другое вместе
с кораллами просила вам передать сеньора герцогиня, которая и послала меня к
вашей милости.
Тереса обомлела, дочка ее также; наконец девочка сказала:
– Убейте меня, если во всем этом не замешан наш
господин сеньор Дон Кихот: уж верно, это он пожаловал отцу то ли
губернаторство, то ли графство – ведь он ему столько раз его обещал.
– Так оно и есть, – подтвердил паж, –
благодаря заслугам сеньора Дон Кихота сеньор Санчо в настоящее время назначен
губернатором острова Баратарии, как то будет видно из письма.
– Прочтите мне письмо, ваша честь, – попросила
Тереса, – прясть-то я мастерица, а вот насчет чтения – ни в зуб толкнуть.
– Я тоже, – сказала Санчика. – Погодите, я
сейчас позову какого-нибудь грамотея: либо самого священника, либо бакалавра
Самсона Карраско, – они с радостью придут, им, уж верно, захочется узнать
про батюшку.
– Не к чему их звать, – возразил паж. – Я,
правда, не умею прясть, зато читать умею и прочту вам письмо.
И он его, точно, прочел от начала до конца, но как оно было
уже приведено, то здесь мы его не помещаем, а затем он извлек из кармана письмо
от герцогини вот какого содержания:
«Друг мой Тереса! Отличные свойства
души и ума супруга Вашего Санчо подвигнули меня и принудили попросить мужа
моего герцога, чтобы он назначил его губернатором одного из бесчисленных своих
островов. До меня дошли сведения, что это сущий орел, а не губернатор, чему я
и, само собой разумеется, мой муж герцог весьма рады. Я горячо благодарю бога,
что не ошиблась в выборе губернатора, ибо да будет Вам известно, сеньора
Тереса, что хорошие правители редко встречаются на свете, Санчо же так хорошо
управляет, что дай бог мне самой быть такой же хорошей.
Посылаю Вам, моя милая, нитку кораллов с
золотыми застежками; я бы с большим удовольствием подарила Вам перлы Востока,
ну да чем богаты, тем и рады. Со временем мы с Вами познакомимся и подружимся;
впрочем, все в воле божией. Кланяйтесь от меня Вашей дочке Санчике и скажите,
чтобы она была готова: в один прекрасный день я ее выдам за а какого-нибудь
знатного человека.
Я слышала, что края Ваши обильны
крупными желудями: пришлите мне десятка два, мне они будут особенно дороги тем,
что их собирали Вы; напишите мне подробно, как Вы себя чувствуете и как
поживаете; если же в чем-либо терпите нужду, то Вам стоит лишь слово сказать, и
все будет по слову Вашему. Засим да хранит Вас господь.
Писано в моем замке.
Любящий Вас друг герцогиня»
– Ax, – вскричала Тереса после того, как письмо
было оглашено, – какая же это добрая, простая и скромная сеньора! С такими
сеньорами можно жить душа в душу, это не то что наши дворянки, которые
воображают, что коли они дворянки, так уж на них чтоб и пылинки не садились, а
когда в церковь идут, до того спесивятся – право, подумаешь, королевы;
взглянуть на крестьянку – и то уж, кажется, для них позор, а тут смотрите,
какая милая сеньора: сама – герцогиня, а меня называет своим другом и пишет ко
мне, как к ровне, и за это дай бог ей сравняться с самой высокой колокольней во
всей Ламанче. А желудей, государь мой, я пошлю ее светлости цельную меру, и уж
каких крупных: всем на погляденье и на удивленье. А пока что, Санчика,
поухаживай за сеньором, пригляди за его конем, принеси из сарая яичек, да сала
нарежь побольше – уж попотчуем его по-княжески, он это заслужил: больно хорошие
вести нам привез, да и собой хорош, а я той порой сбегаю к соседкам, поделюсь с
ними своей радостью, а потом к нашему священнику и к цирюльнику маэсе Николасу
– они всегда были друзьями твоему отцу, друзьями и остались.
– Слушаю, матушка, – сказала Санчика, – но
только, чур, половину ожерелья мне, – сеньора герцогиня, уж верно, не
такая дура, чтобы все ожерелье послать тебе одной.
– Оно все твое будет, дочка, – сказала
Тереса, – дай мне только несколько дней его поносить, – у меня,
честное слово, сердце прыгает от радости, когда я на него гляжу.
– Вы обе не меньше обрадуетесь, – подхватил
паж, – когда заглянете вот в этот дорожный мешок: там лежит отличного
сукна кафтан, губернатор только раз надевал его на охоту, а теперь посылает
сеньоре Санчике.
– Дай бог, чтобы он служил мне тысячу лет, –
молвила Санчика, – а тому, кто его привез, желаю прожить столько же, а
коли будет охота, так не одну, а две тысячи лет.
Засим Тереса с ожерельем на шее выскочила из дому и
побежала, постукивая пальцами по письмам, словно это был бубен; случайно
встретились ей священник и Самсон Карраско, и тут она начала приплясывать и
приговаривать:
– Нынче и на нашей улице праздник! Мы теперь
губернаторы! Не верите, приведите сюда самую что ни на есть важную птицу из
дворянок – я и ей утру нос!
– Что это значит, Тереса Панса? Что это за дурачества и
что это за бумаги у тебя в руках?
– Никакие это не дурачества, а в руках у меня письма от
герцогинь и губернаторов, на шее отменные кораллы для чтения «Богородицы»,
литого золота бусинки – для «Отче наш»,[473]
и сама я – губернаторша.
– Бог знает что ты говоришь, Тереса, мы отказываемся
тебя понимать.
– А ну, поглядите, – сказала Тереса.
И с этими словами она протянула им письма. Священник прочел
их вслух Самсону Карраско, затем они в изумлении переглянулись, а бакалавр
спросил, кто привез эти письма. Тереса предложила им пойти к ней и посмотреть
на гонца: это, мол, не парень, а золото, и привез, дескать, он ей еще один
подарок, коему цены нет. Священник снял с ее шеи ожерелье, рассмотрел его со
всех сторон и, удостоверившись, что это настоящие кораллы, снова пришел в
изумление и сказал:
– Клянусь моим саном, я не знаю, что сказать и что
подумать об этих письмах и об этих подарках: я вижу и осязаю настоящие кораллы
и вместе с тем читаю, что какая-то герцогиня просит прислать ей два десятка
желудей.
– Вот тут и разберись! – заметил со своей стороны
Карраско. – Ну что ж, пойдемте познакомимся с посланцем: может статься, он
выведет нас из затруднения.
На том они и порешили, и Тереса повела их к себе домой.
Когда они вошли, паж просеивал овес для своего коня, а Санчика резала сало для
яичницы, чтобы покормить гостя, коего наружность и убранство произвели
благоприятное впечатление на священника и бакалавра; они учтиво поклонились
ему, он – им, и тогда Самсон спросил, что слышно о Дон Кихоте и о Санчо Пансе:
они, дескать, прочитали письма Санчо и сеньоры герцогини, но все же находятся в
недоумении и не могут постигнуть, какое такое у Санчо губернаторство, да еще на
острове, меж тем как все или почти все острова на Средиземном море принадлежат
его величеству. Паж ему на это ответил так:
– Что сеньор Санчо Панса – губернатор, это никакому
сомнению не подлежит. Где именно он губернаторствует: на острове или же еще где
– в это я не вникал. Довольно сказать, что в его ведении находится город,
насчитывающий более тысячи жителей. Что касается желудей, то сеньора герцогиня
– такая простая и до того не гордая…
Одним словом, попросить у крестьянки желудей – это она, дескать,
ни во что не считает, ей даже случалось посылать в ближнее село с просьбой дать
ей на время гребень.
– Надобно вам знать, ваши милости, что даже самые
знатные дамы у нас в Арагоне совсем не так чванливы и надменны, как в Кастилии:
с людьми они обходятся – проще нельзя.
Во время этого разговора вбежала Санчика и принесла полный
подол яиц.
– Скажите, сеньор, – спросила она, – с тех
пор как мой батюшка стал губернатором, он, поди, длинные штаны[474] носит?
– Не обратил внимания, – ответил паж. –
Должно полагать, длинные.
– Ах, боже мой! – воскликнула Санчика. – Как
бы мне хотелось посмотреть на моего батюшку в обтяжных штанах! Вы не поверите:
я сызмала сплю и вижу, что у моего батюшки длинные штаны!
– Живы будете, ваша милость, – увидите, –
сказал паж. – Клянусь богом, все идет к тому, что если губернаторство
вашего батюшки продлится хотя бы два месяца, мы увидим его еще и в дорожной
маске.[475]
От священника и бакалавра не могло укрыться, что слуга
потешается, однако с его шутками никак не вязались подлинность кораллов и
охотничий наряд, который Тереса уже успела им показать, мечта же Санчики их
насмешила, а еще пуще нижеследующие речи Тересы:
– Сеньор священник! Сделайте милость, узнайте, не едет
ли кто из нашей деревни в Мадрид или же в Толедо: я хочу попросить купить мне
круглые, всамделишные фижмы, и чтоб самые лучшие и по последней моде. Право же,
я должна по силе возможности блюсти честь своего мужа губернатора. А то в один
прекрасный день разозлюсь и сама поеду в столицу, да еще карету заведу, чтоб
все было как у людей. У кого муж – губернатор, те – пожалуйста: покупай и держи
карету.
– Еще бы, матушка! – воскликнула Санчика. – И
дай тебе бог поскорей ее завести, а там пусть про меня говорят, когда я буду
разъезжать вместе с моей матушкой, госпожой губернаторшей: «Ишь ты,
такая-сякая, грязная мужичка, расселась, развалилась в карете, словно папесса!»
Ничего, пусть себе шлепают по грязи, а я – ноги повыше и буду себе раскатывать
в карете. Наплевать мне на все злые языки, сколько их ни есть: мне бы в тепло
да в уют, а люди пусть что хотят, то плетут. Верно я говорю, матушка?
– Уж как верно-то, дочка! – сказала Тереса. –
И все эти наши радости, и даже кое-что еще почище, добрый мой Санчо мне
предсказывал, вот увидишь, дочка: я еще и графиней буду, удачи – они уж так
одна за другой и идут. Я много раз слыхала от доброго твоего отца, а ведь его
можно также назвать отцом всех поговорок: дали тебе коровку – беги скорей за
веревкой, дают губернаторство – бери, дают графство – хватай, говорят: «На,
на!» и протягивают славную вещицу – клади в карман. А коли не хочешь – спи и не
откликайся, когда счастье и благополучие стучатся в ворота твоего дома!
– И какое мне будет дело до того, что обо мне говорят,
когда уж я заважничаю и зазнаюсь? – вставила Санчика. – Дайте псу в штаны
нарядиться, он с собаками не станет водиться.
Послушав такие речи, священник сказал:
– По-видимому, в семье Панса все так и рождаются с
мешком пословиц: я не знаю ни одного из них, кто бы не сыпал присловьями в
любое время и при каждом случае.
– Справедливо, – заметил паж. – Сеньор
губернатор Санчо также все время говорит пословицами, и хотя не все приходятся
к месту, однако же удовольствие доставляют неизменно, и герцог с герцогиней
весьма их одобряют.
– Итак, государь мой, – заговорил бакалавр, –
вы продолжаете утверждать, что Санчо и точно губернатор и что есть на свете
такая герцогиня, которая пишет письма его жене и шлет ей подарки? Между тем,
хотя мы и ощупывали эти подарки и читали письма, нам, однако ж, не верится, и
мы полагаем, что все это выдумки нашего земляка Дон Кихота: ведь он убежден,
что с ним все происходит по волшебству. Так вот мне бы, собственно говоря,
хотелось ощупать и потрогать вас, чтобы удостовериться, кто вы таков: призрачный
посол или человек с кровью в жилах.
– На это я могу вам только сказать, сеньоры, –
отвечал паж, – что я – посол настоящий, что сеньор Санчо Панса подлинно
губернатор, что мои господа, герцог и герцогиня, имели возможность пожаловать и
в самом деле пожаловали ему губернаторство и что как я слышал, помянутый Санчо
Панса управляет им на славу, а уж есть ли тут что-либо сверхъестественное или
нет – судите, ваши милости, сами, я же ничего больше не знаю и клянусь в том не
чем иным, как жизнью моих родителей, а они у меня еще живы, и я их люблю и
почитаю.
– Может, это и так, – сказал бакалавр, – а
все же dubitat Augustinus.[476]
– Сомневайтесь, если хотите, – заметил паж, –
а только все, что я сказал, – правда, и правда всегда всплывет над ложью,
как масло над водою, а когда не верите мне, верьте делам моим. Пусть кто-нибудь
из вас поедет со мной, и глаза его увидят то, чему не верят его уши.
– Нет, уж лучше я поеду, – объявила
Санчика. – Посадите меня, сеньор, на круп вашего коня: мне, мочи нет,
хочется повидаться с батюшкой.
– Губернаторским дочкам не подобает ездить одним, без
великого множества слуг, без карет, без носилок.
– Ей-богу, мне все равно, что верхом на ослице, что в
карете, – возразила Санчика. – Вот уж я нисколечко не разборчивая!
– Молчи, дочка, – сказала Тереса, – ты сама
не знаешь, что говоришь, сеньор молвил справедливо. Времена меняются: когда
отец твой – просто Санчо, так и ты – Санча, а когда он – губернатор, так ты – сеньора.
Кажется, я верно рассудила.
– Сеньора Тереса рассуждает даже вернее, чем это ей
кажется, – заметил паж. – Дайте же мне поесть и отпустите, я намерен
возвратиться еще дотемна.
Тут священник ему сказал:
– Прошу покорно вашу милость со мной откушать, а то
сеньора Тереса при всем желании вряд ли сможет как следует попотчевать такого
дорогого гостя.
Паж сначала отказался, но в конце концов рассудил, что так
будет лучше, и священник повел его к себе, радуясь возможности расспросить
гонца на досуге о Дон Кихоте и его деяниях.
Бакалавр предложил Тересе написать за нее ответные письма,
однако же ей не хотелось, чтобы бакалавр совался в ее дела, ибо она знала его
за насмешника, а посему она отнесла хлебец и пару яичек грамотному церковному
служке, и тот написал ей два письма: одно – к мужу, другое – к герцогине, на
каковых письмах лежит печать Тересиного благоразумия, и из тех, которые в великой
сей истории приводятся, они отнюдь не самые худшие, что будет видно из
дальнейшего.
|
