 Увеличить |
Глава VII
О
втором выезде доброго нашего рыцаря Дон Кихота Ламанчского
В это
время послышался голос Дон Кихота.
– Сюда,
сюда, отважные рыцари! – кричал он. – Пора вам выказать силу
доблестных ваших дланей, не то придворные рыцари возьмут верх на турнире.
Пришлось
прекратить осмотр книгохранилища и бежать на шум и грохот, – от того-то
некоторые и утверждают, что Карлиада [97]
и Лев Испанский,[98]
а также Деяния императора [99]
дона Луиса де Авила, вне всякого сомнения находившиеся среди неразобранных
книг, без суда и следствия полетели в огонь, тогда как если бы священник видел
их, то, может статься, они и не подверглись бы столь тяжкому наказанию.
Войдя к
Дон Кихоту в комнату, друзья и домашние его обнаружили, что он уже встал с постели;
казалось, он и не думал спать, так он был оживлен: по-прежнему шумел,
безумствовал, тыкал во все стороны мечом. Его схватили и насильно уложили в
постель, – тут он несколько успокоился и, обратившись к священнику,
молвил:
– Какой
позор, – не правда ли, сеньор архиепископ Турпин? – что так
называемые Двенадцать Пэров ни с того ни с сего уступили пальму первенства на
турнире придворным рыцарям, тогда как мы, странствующие рыцари, три дня подряд
пожинали плоды победы!
– Полно,
ваша милость, полно, любезный друг, – заговорил священник. – Бог
даст, все обойдется, – что упущено сегодня, то всегда можно наверстать
завтра, а теперь, ваша милость, подумайте о своем здоровье: сдается мне, вы
очень устали, а может быть, даже и ранены.
– Ранен-то
я не ранен, – возразил Дон Кихот, – а что меня избили и отколотили, в
этом нет сомнения: ублюдок Роланд бросился на меня с дубиной – и все из
зависти, ибо единственно, кто не уступит ему в храбрости, так это я. Но не будь
я Ринальд Монтальванский, если, встав с этого ложа, я ему не отомщу, несмотря
на все его чары. А пока что принесите мне поесть, сейчас я ни в чем так не
нуждаюсь, как в пище, а уж постоять за себя я и сам сумею.
Желание
Дон Кихота было исполнено: ему принесли поесть, а затем он снова заснул, прочие
же еще раз подивились его сумасбродству.
В ту же
ночь стараниями ключницы были сожжены дотла все книги: и те, что валялись на
дворе, и те, что еще оставались в комнате; по всей вероятности, вместе с ними
сгорели и такие, которые надобно было сдать на вечное хранение в архив, но
этому помешали судьба и нерадение учинявшего осмотр, – недаром говорит
пословица, что из-за грешников частенько страдают и праведники.
Священник
с цирюльником решили, что первое средство от недуга, который овладел их приятелем, –
это заложить и замуровать вход в книгохранилище, чтобы, встав с постели, он не
нашел его (если, мол, устранить причину, то следствия, может статься, отпадут
сами собой), а затем объявить ему, что некий волшебник вместе со всеми книгами
похитил и комнату; и все это было осуществлено с великим проворством. Два дня
спустя Дон Кихот встал с постели и прежде всего пошел взглянуть на свои книги,
но, не обнаружив помещения, в котором они находились, стал бродить и шарить по
всем комнатам. Несколько раз подходил к тому месту, где раньше была дверь,
ощупывал стену, молча обводил глазами комнату; наконец после долгих поисков он
спросил ключницу, где находится его книгохранилище. Ключницу же научили, как
должно отвечать.
– О
каком таком книгохранилище вы говорите, ваша милость? – в свою очередь
спросила она. – Нет у нас теперь ни книг, ни хранилища, все унес дьявол.
– Вовсе
не дьявол, а волшебник, – возразила племянница. – После того как вы
от нас уехали, ваша милость, на следующую ночь он прилетел сюда на облаке,
спрыгнул с дракона, на котором сидел верхом, и проник в книгохранилище. Не
знаю, что он там делал, только немного погодя, гляжу, вылетает через крышу, а в
комнатах полно дыму. Пошли мы посмотреть, что он натворил, а уж ни книг, ни
комнаты нет и в помине. Одно только мы обе отлично помним: улетая, этот злой
старик громко крикнул, что по злобе, которую он втайне питает к владельцу книг
и помещения, он нанес его дому урон и что урон этот впоследствии обнаружится.
Еще он сказал, что зовут его мудрый Муньятон.
– Не
Муньятон, а Фрестон, – поправил ее Дон Кихот.
– Не
то Фрестон, не то Фритон, – вмешалась ключница, – помню только, что
имя его оканчивается на тон.
– Так,
так, – подхватил Дон Кихот, – это один мудрый волшебник, злейший мой
враг: он меня ненавидит, ибо колдовские чары и тайнопись открыли ему, что по
прошествии некоторого времени мне предстоит единоборство с рыцарем, коему он
покровительствует, и что, несмотря на все его козни, я над тем рыцарем одержу
победу, оттого-то он всеми силами и старается мне досадить. Но да будет ему
известно, что ни нарушить, ни обойти предустановленного небесами он не властен.
– Какие
же тут могут быть сомнения! – воскликнула племянница. – Но только вот
что, дядюшка: кто велит вашей милости лезть в драку? Не лучше ли спокойно
сидеть дома, нежели мыкаться по свету и ловить в небе журавля, забывая о том,
что коли идешь за шерстью – гляди, как бы самого не обстригли?
– Ах,
племянница! – воскликнул Дон Кихот. – Как мало ты во всем этом
смыслишь! Прежде нежели меня обстригут, я сам выщиплю и вырву бороду всякому,
кто посмеет дотронуться до кончика моего волоса.
Обе
женщины, видя, что он гневается, решились более ему не перечить.
Как бы
то ни было, целых две недели сидел он спокойно дома, ничем не обнаруживая желания
снова начать колобродить, и в течение этих двух недель у него не раз
происходили в высшей степени забавные собеседования с двумя его приятелями,
священником и цирюльником, которых он уверял, что в настоящее время мир ни в
ком так не нуждается, как в странствующих рыцарях, и что странствующему
рыцарству суждено воскреснуть в его лице. Священник, полагая, что его можно
вразумить, не иначе как пустившись на хитрости, в иных случаях спорил с ним, в
иных – соглашался.
Одновременно
Дон Кихот вступил в переговоры с одним своим односельчанином: это был человек
добропорядочный (если только подобное определение применимо к людям, которые не
могут похвастаться порядочным количеством всякого добра), однако ж мозги у него
были сильно набекрень. Дон Кихот такого ему наговорил, такого наобещал и так
сумел его убедить, что в конце концов бедный хлебопашец дал слово отправиться
вместе с ним в качестве его оруженосца. Между прочим, Дон Кихот советовал ему
особенно не мешкать, ибо вполне, дескать, может случиться, что он, Дон Кихот, в
мгновение ока завоюет какой-нибудь остров и сделает его губернатором такового.
Подобные обещания соблазнили Санчо Пансу – так звали нашего хлебопашца, –
и он согласился покинуть жену и детей и стать оруженосцем своего
односельчанина.
Затем
Дон Кихот принялся раздобывать деньги: кое-что продал, кое-что заложил с
большим для себя убытком и в конце концов собрал значительную сумму. Кроме
того, он взял на время у одного из своих приятелей круглый щит и, починив, как
мог, разбитый свой шлем, предуведомил оруженосца Санчо о дне и часе выезда,
чтобы тот успел запастись всем необходимым, а главное, не забыл взять с собой
дорожную суму. Санчо дал слово, что не забудет, но, сославшись на то, что он не
мастак ходить пешком, объявил, что у него есть очень хороший осел и что он
поедет на нем. Это обстоятельство слегка озадачило Дон Кихота: он перебирал в
памяти, был ли у кого-нибудь из странствующих рыцарей такой оруженосец, который
прибегал к ослиному способу передвижения, но так и не припомнил; однако в
надежде, что ему не замедлит представиться случай отбить коня у первого же
неучтивого рыцаря, который встретится ему на пути, и передать это куда более почтенное
четвероногое во владение своему оруженосцу, он позволил Санчо Пансе взять осла.
По совету хозяина постоялого двора Дон Кихот запасся сорочками и всем, чем
только мог. Когда же все было готово и приведено в надлежащий вид, Дон Кихот,
не простившись ни с племянницей, ни с ключницей, в сопровождении Санчо Пансы,
который тоже не простился ни с женой, ни с детьми, однажды ночью тайком выехал
из села; и за ночь им удалось отъехать на весьма значительное расстояние, так
что, когда рассвело, они почувствовали себя в полной безопасности: если б и
снарядили за ними погоню, то все равно уже не настигли бы их.
Санчо
Панса не забыл приторочить суму и бурдюк, и теперь он, горя желанием сделаться
губернатором обещанного острова, как некий патриарх, восседал на осле. Между
тем Дон Кихот избрал тот же самый путь и двинулся по той же дороге, по какой
ехал он в прошлый раз, то есть по Монтьельской равнине, только теперь он
чувствовал себя несравненно бодрее, ибо время было еще раннее и косые лучи
солнца не очень его беспокоили. Тут-то и обратился Санчо Панса к своему
господину:
– Смотрите
же, ваша милость, сеньор странствующий рыцарь, не забудьте, что вы мне обещали
насчет острова, а уж я с каким угодно островом управлюсь.
Дон
Кихот ему на это сказал:
– Надобно
тебе знать, друг мой Санчо Панса, что в былые времена странствующие рыцари
имели обыкновение назначать правителями завоеванных ими островов и королевств
своих же собственных оруженосцев, а уж за мной дело не станет, ибо я положил
восстановить похвальный этот обычай. Более того, я намерен пойти еще дальше:
прежде рыцари иной раз, а, пожалуй, даже и всякий раз, ждали, пока их оруженосцы
состарятся, и лишь по прошествии многих беспокойных дней и еще менее спокойных
ночей, когда тем уже не под силу становилось служить, присваивали им титул
графа или, в лучшем случае, маркиза и вводили их во владение землей или
какой-нибудь захудалой провинцией. Если же мы с тобой будем живы и здоровы, то
легко может случиться, что не пройдет и недели, как я уже завоюю королевство,
коему подвластно еще несколько королевств, и какое из них тебе полюбится, тем я
тебя, короновав, и пожалую. И пусть это тебя не удивляет: с рыцарями творятся
дела необыкновенные и происходят случаи непредвиденные, так что мне ничего не
будет стоить наградить тебя еще чем-нибудь сверх того, что я обещал.
– Значит,
выходит так, – заключил Санчо Панса, – что если я каким-нибудь чудом
стану королем, то Хуана Гутьеррес, моя благоверная, станет по меньшей мере
королевой, а детки мои – инфантами?
– Кто
же в этом сомневается? – возразил Дон Кихот.
– Да
я первый, – отвечал Санчо Панса. – Ведь если б даже господь устроил
так, чтобы королевские короны сыпались на землю дождем, и тогда, думается мне,
ни одна из них не пришлась бы по мерке Хуане Гутьеррес. Уверяю вас, сеньор, что
королевы из нее нипочем не выйдет. Графиня – это еще так-сяк, да и то бабушка
надвое сказала.
– Уповай,
Санчо, не на какую-то неведомую бабушку, а на бога, – сказал Дон
Кихот, – и он наградит твою жену тем, что ей более всего подходит. Ты же
не роняй своего достоинства и готовься занять пост генерал-губернатора, а на
меньшем ни в коем случае не мирись.
– Ни
за что не помирюсь, государь мой, – сказал Санчо. – Такой важный
господин, как вы, ваша милость, всегда сумеет выбрать для меня что-нибудь
такое, что придется мне по плечу и по нраву.
|
