 Увеличить |
Глава XXV,
в коей завязывается приключение с ослиным ревом и забавное
приключение с неким раешником, а также приводятся достопамятные прорицания
обезьяны-прорицательницы
Дон Кихот, как говорится, спал и видел, нельзя ли поскорей
послушать и разузнать про чудеса, о которых ему обещал рассказать человек,
везший оружие. Он пошел в направлении, указанном ему хозяином, и в самом деле
там его отыскал и попросил не откладывать, а непременно сию же минуту поведать
то, о чем он его спрашивал дорогою. Человек же ему на это сказал:
– Рассказывать о таких чудесах должно сидя и на досуге.
Дайте мне, ваша милость, господин хороший, задать корм моей животине, а потом я
вам расскажу такие вещи, что вы диву дадитесь.
– Коли дело только за этим, то я вам сейчас
помогу, – молвил Дон Кихот.
И он тут же начал просеивать овес и чистить кормушку,
человек же, тронутый подобным смирением, изъявил полную готовность рассказать
то, о чем его просили, и, усевшись на скамье у ворот, рядом с Дон Кихотом, и
обращаясь к почтенному собранию в лице студента, юного слуги, Санчо Пансы и
хозяина постоялого двора, начал свой рассказ так:
– Было бы вам известно, ваши милости, что в четырех с
половиной милях отсюда в одном селении случилось так, что у рехидора[400]
пропал осел, а всему виной – плутни хитрой девчонки, его служанки, но об этом
долго рассказывать, и сколько ни старался рехидор найти осла, все было
напрасно. Прошло около двух недель с тех пор, как пропал осел, – так, по
крайности, говорят и рассказывают в деревне, – и вот однажды стоит
потерпевший рехидор на площади, вдруг подходит к нему другой рехидор, его
односельчанин, и говорит: «Готовь мне, любезный друг, подарок за радостную
весть: твой осел отыскался». – «Подарок за мной, любезный друг, и при этом
хороший, – молвил тот, – только прежде скажи, где же он
отыскался». – «Я его видел нынче утром в лесу, без седла и без всякой
упряжи, – сказал другой рехидор, – и до того он отощал, что жалость
берет на него глядеть. Хотел было я пригнать его к тебе, да он так одичал и такой
стал пугливый, что только я к нему подошел, а уж он наутек и прямо в самую
чащу. Ежели хочешь, пойдем поищем вдвоем, только сперва дай мне отвести домой
мою ослицу – я сей же час возвращусь». – «Ты меня этим весьма
одолжишь, – сказал хозяин осла, – я постараюсь отплатить тебе тою же
монетою». Так же точно и с такими же подробностями рассказывают про этот случай
все, кому он известен доподлинно. Коротко говоря, два рехидора рука с рукою
отправились пешком в лес, однако ж в той части леса и на том месте, где они
рассчитывали найти осла, его не оказалось, и хотя они все кругом обыскали, но
он так и не объявился. Наконец, обнаружив, что осла нигде нет, рехидор, который
видел его утром, сказал потерпевшему: «Послушай, любезный друг: я придумал одну
вещь, теперь мы, вне всякого сомнения, найдем эту тварь, хотя бы она
запряталась в глубь земли, а не то что в глубь леса: ведь я чудесно умею реветь
ослом, и если только и ты немножко умеешь, то наше дело в шляпе». – «Ты
говоришь: немножко, любезный друг? – воскликнул первый рехидор. – Да
меня по части рева, истинный бог, никто не перещеголяет, даже сами
ослы». – «Сейчас мы это увидим, – молвил второй рехидор. – Я вот
как надумал: ты пойдешь по лесу в одну сторону, а я – в другую, и так мы его
обойдем кругом и время от времени будем реветь, то ты, то я, а твой осел, если
только он в лесу, уж верно, услышит нас и отзовется». На это хозяин осла ему
сказал: «Признаюсь, любезный друг, прекрасная эта мысль делает честь твоему
великому уму». Тут они по уговору разошлись в разные стороны, и нужно же было
случиться так, что заревели они почти одновременно; полагая же, что осел
сыскался, ибо каждый из них был обманут ревом другого, они бросились друг другу
навстречу, и, увидев второго рехидора, рехидор, потерявший осла, воскликнул:
«Неужто, любезный друг, это не осел ревел?» – «Нет, это я ревел», –
отвечал тот. «В таком случае, любезный друг, – продолжал хозяин
осла, – между тобою и ослом по части рева нет решительно никакой
разницы, – я, по крайней мере, никогда не слыхал, чтобы так искусно подражали». –
«Эти похвалы и превозношения более подобают и приличествуют тебе, любезный
друг, нежели мне, – отозвался тот, кто все это затеял. – Клянусь
создателем, ты дашь два очка вперед наилучшему и самому опытному ревуну на
свете: звук у тебя высокий, ты выдерживаешь темп и не сбиваешься с такта,
ревешь на разные лады и часто их меняешь. Одним словом, я признаю себя
побежденным и за то, что ты высоко держал знамя изумительного своего искусства,
отдаю тебе пальму первенства». – «Ну так я тебе на это скажу, –
молвил хозяин осла, – что отныне я буду себя больше ценить и уважать, буду
думать, что и я на что-нибудь гожусь, коли у меня такой дар. Правда, я и сам
знал, что реву недурно, однако ж до сих пор мне ни от кого не приходилось слышать,
что мой рев – это верх совершенства». – «А я тебе на это вот что
скажу, – подхватил второй рехидор, – много редких способностей гибнет
на свете и не находит должного себе применения, оттого что люди не умеют
пользоваться ими». – «Но ведь наши способности, – возразил потерпевший, –
могут сослужить нам службу разве вот в таких случаях, как сегодня да и то дай
бог, чтоб они нам помогли». Тут они опять разошлись в разные стороны и
принялись реветь; при этом они то и дело ошибались и бежали друг другу
навстречу и наконец порешили в качестве условного знака чтобы не было сомнений,
что это они ревут, а не осел, реветь два раза подряд. Так, поминутно издавая
двукратный рев, облазили они весь лес, а пропавший осел все не откликался. Да и
как ему, бедному и горемычному, было откликнуться, коли в конце концов рехидоры
нашли его в самой чащобе съеденного волками? И, увидев его, хозяин сказал: «А
я-то удивлялся, что он не отзывается, – живой он бы отозвался, чуть только
нас заслышал: на то он и осел. Полагаю, однако же, любезный друг, что труды мои
по розыску осла, хотя я его и не застал в живых, не пропали даром, ибо зато я
слышал преискусный твой рев». – «Коли так, то слава богу, – молвил
второй рехидор. – Впрочем, мы с тобой один другого стоим». Так, несолоно
хлебавши и только охрипнув, возвратились они к себе в деревню и рассказали
друзьям своим, соседям и знакомым обо всем, что с ними случилось, когда они
искали осла, причем каждый расхваливал искусный рев другого, так что слух о том
прошел и распространился по всем окрестным селениям, а дьявол, который никогда
не дремлет, потому он любитель всюду сеять и разжигать раздоры и смуту,
распускать сплетни и делать из мухи слона, распорядился и устроил так, что чуть
только кто из другого села завидит наших, сейчас давай реветь ослом: это они
над рехидорами нашими насмехаются. И мальчишки туда же, – словом сказать,
попали мы в лапы и в пасть ко всем чертям ада: ослиный рев перекатывается из
села в село, и жителей нашей, ревучей, деревни все распознают так же легко, как
распознают негров и отличают их от белых. И так далеко зашла злополучная эта
шутка, что осмеянные уже не раз в полном боевом порядке и с оружием в руках
ополчались на насмешников, и тогда им все бывает нипочем. Мне думается, мои
односельчане, из ревучей то есть деревни, завтра-послезавтра выступят в поход
против другого села, которое в двух милях от нас и которое особенно над нами
издевается, и, чтобы нам было с чем выступить, я закупил алебарды и копья. Вот
про эти-то чудеса я и обещал вам рассказать, а коли это, по-вашему, не чудеса,
то не взыщите: других я не знаю.
На этом добрый крестьянин кончил свой рассказ, и тут во двор
вошел человек, на котором все – и чулки, и шаровары, и куртка – было из
верблюжьей шерсти, и громко спросил:
– Почтенный хозяин! Можно у вас остановиться? Со мной
обезьянка-прорицательница и раек, представляющий освобождение Мелисендры.[401]
– Фу, черт, да ведь это сеньор маэсе Педро! –
воскликнул хозяин. – Стало быть, мы нынче вечером повеселимся.
Мы забыли сказать, что у вышеназванного маэсе Педро левый
глаз и почти половина щеки были заклеены пластырем из зеленой тафты – признак
того, что вся эта сторона его лица была поражена какой-то болезнью. А хозяин
между тем продолжал:
– Милости просим, сеньор маэсе Педро! Где же ваша
обезьянка и раек? Что-то я их не вижу.
– Они тут, близко, – отвечала верблюжья
шерсть, – я пошел вперед узнать, можно ли остановиться.
– Да я бы самому герцогу Альбе отказал, а уж сеньора
маэсе Педро пустил, – молвил хозяин. – Везите скорей и обезьянку, и
раек, нынче у меня такие постояльцы, которые посмотрят и раек, и фокусы
обезьянки и с удовольствием вам заплатят.
– Вот и отлично, а цену я сбавлю, – подхватил
пластырь, – пусть только оплатят расходы, я и тем буду доволен. Сейчас
пойду схожу за тележкой с куклами и за обезьянкой.
С этими словами он вышел за ворота.
Дон Кихот немедленно обратился к хозяину с вопросом, кто
таков маэсе Педро и что это за раек и обезьянка. Хозяин же ему ответил так:
– Это знаменитый раешник, который уже давно разъезжает
по арагонской Ламанче и дает представление, как славный дон Гайферос освободил
Мелисендру, – должно заметить, что наши края не запомнят столь любопытной
и столь ловко разыгранной историйки. Возит он с собой и обезьянку, да такую
искусницу, каких редко можно встретить не только среди обезьян, но даже среди
людей: когда ее о чем-нибудь спрашивают, она со вниманием слушает, затем
вскакивает на плечо к своему хозяину и, нагнувшись к самому его уху, шепчет
ответ, а маэсе Педро сейчас же оглашает его. Кстати сказать, прошлое она знает
лучше, нежели будущее, и хоть она и не всегда угадывает, а все-таки промахи у
нее редки, так что мы все уверены, что в ней сидит черт. Если обезьянка вам
ответит, то есть, я хочу сказать, если хозяин ответит за нее после того, как
она пошепчет ему на ухо, то за свой вопрос вы должны уплатить два реала, –
оттого-то считается, что у маэсе Педро денег куры не клюют. Он человек galante,[402]
как выражаются в Италии, и bon compano,[403] живет в свое
удовольствие, говорит за шестерых, пьет за двенадцать – и все за счет своего языка,
обезьянки и балаганчика.
Тем временем возвратился маэсе Педро и прикатил тележку, в
которой помещался раек и большая бесхвостая обезьяна с задом точно из войлока,
впрочем, довольно миловидная; и, едва увидев ее, Дон Кихот обратился к ней с
вопросом:
– Ну-с, госпожа прорицательница, так как же? Что с нами
сбудется? Сейчас вы получите два реала.
Засим он велел Санчо выдать два реала маэсе Педро, а маэсе
Педро так за нее ответил и сказал:
– Сеньор! Это животное не дает ответов и ничего не
сообщает касательно будущего, вот о прошлом ей кое-что известно и немного – о
настоящем.
– Ей-же-ей, – воскликнул Санчо, – я ломаного
гроша не дам за то, чтоб мне угадали мое прошлое! Потому кто же знает его
лучше, чем я? И платить за то, чтобы мне сказали, что я и сам знаю, это глупее
глупого. Но если уж тут знают и настоящее, то вот, пожалуйста, мои два реала, а
теперь скажите, ваше высокообезьянство, что поделывает сейчас моя жена Тереса
Панса и чем она занимается?
Маэсе Педро не пожелал взять денег и сказал:
– Я не желаю получать вознаграждение вперед, прежде
должно его заработать.
Тут он дважды хлопнул себя правой рукой по левому плечу,
вслед за тем обезьянка одним прыжком взобралась к нему, нагнулась к его уху и
начала быстро-быстро щелкать зубами, а немного погодя другим таким же прыжком
очутилась на земле, и тогда маэсе Педро с чрезвычайною поспешностью опустился перед
Дон Кихотом на колени и, обнимая его ноги, заговорил:
– Я обнимаю ноги ваши так же точно, как обнял бы
Геркулесовы столпы,[404]
о бесподобный восстановитель преданного забвению странствующего рыцарства! О
рыцарь Дон Кихот Ламанчский, чьи заслуги выше всяких похвал, ободрение слабых,
опора падающих, рука помощи павшим, оплот и утешение всех несчастных!
Дон Кихот остолбенел, Санчо пришел в изумление, студент был
растерян, юный слуга поражен, крестьянин из ревущей деревни опешил, хозяин
недоумевал – словом, речи раешника ошеломили всех, а он между тем продолжал:
– А ты, о добрый Санчо Панса, лучший оруженосец лучшего
рыцаря в мире, возрадуйся, ибо добрая жена твоя Тереса в добром здравии, и в
настоящее время она чешет лен, а чтобы у тебя не оставалось сомнений, я еще
прибавлю, что слева от нее стоит кувшин с отбитым горлышком, и, чтоб веселей
было работать, вина в нем отнюдь не на донышке.
– Этому я охотно верю, – сказал Санчо. –
Тереса у меня сущий клад, и, не будь она такой ревнивой, я не променял бы ее
даже на великаншу Андадону,[405]
а уж на что она была, как говорит мой господин, молодчина и на все руки. И
потом еще моя Тереса из тех, у которых нынче густо, а завтра пусто.
– Вот теперь я могу сказать: кто много читает и много
странствует, тот много видит и много знает, – вмешался тут Дон
Кихот. – Говорю я это вот к чему: какие уверения были бы достаточны, чтобы
меня уверить, что есть на свете обезьяны, которые прорицают так, как я только
что слышал своими собственными ушами? Ведь я тот самый Дон Кихот Ламанчский, о
котором говорила эта славная тварь, только она меня несколько перехвалила,
однако ж, каков бы я ни был, я благодарю небо за то, что оно создало меня с
душою мягкою и сострадательною, склонною всем делать добро и никому не делать
зла.
– Будь я при деньгах, – сказал юный слуга, –
я спросил бы госпожу обезьяну, что со мной случится за время будущих моих
странствий.
На это маэсе Педро, уже вставший к этому времени с колен,
ответил так:
– Я уже вам сказал, что этот зверек не предсказывает
будущего, а если б предсказывал, то вам и деньги не понадобились бы, – я
бы от любого барыша отказался, только чтоб угодить присутствующему здесь
сеньору Дон Кихоту. А теперь, из уважения к нему и чтоб доставить ему удовольствие,
я пойду приготовлю раек и безвозмездно позабавлю всех, на постоялом дворе находящихся.
При этих словах хозяин обрадовался чрезвычайно и указал, где
лучше всего расставить раек, что в ту же секунду и было сделано.
Дон Кихот был не весьма доволен прорицаниями обезьянки, ибо
держался того мнения, что обезьяне не подобает угадывать ни будущее, ни
прошедшее, а потому, в то время как маэсе Педро расставлял раек, он отвел Санчо
в угол конюшни, чтобы никто не мог слышать его, и сказал:
– Послушай, Санчо: я со вниманием изучал необычайное
искусство этой обезьяны и пришел к убеждению, что у маэсе Педро, ее хозяина,
конечно, имеется секретный союз с дьяволом, давно обеими сторонами
апробированный и вступивший в силу де-факто.
– Ну, ежели колпак-то давно не стиранный, да еще и
дьявольский, то, наверно, он очень грязный, – заключил Санчо, – но
только какая прибыль маэсе Педро от таких колпаков?
– Ты меня не понял, Санчо: я хотел сказать, что он,
вероятно, вступил в соглашение с дьяволом, благодаря чему обезьяна получает эту
способность, хозяин же зарабатывает себе на жизнь, а затем, когда он
разбогатеет, ему придется отдать черту душу, ибо врагу рода человеческого
только этого и надобно. И навело меня на эту мысль то обстоятельство, что
обезьяна угадывает лишь прошедшее и настоящее, а дьявольская премудрость ни на
что другое и не распространяется: насчет будущего у дьявола бывают только
догадки, да и то не всегда, – одному богу дано знать времена и сроки, и
для него не существует ни прошлого, ни будущего, для него все – настоящее. А
когда так, то ясно, что устами обезьяны говорит сам дьявол, и я поражаюсь, как
это на нее до сих пор не донесли священной инквизиции, не сняли с нее допроса и
не допытались, по чьему внушению она прорицает: ведь я уверен, что она не
астролог и что ни она, ни ее хозяин не чертят и не умеют чертить так называемые
астрологические фигуры, ныне получившие в Испании столь широкое
распространение, что всякие никудышные бабенки, мальчишки на побегушках и самые
дешевые сапожники воображают, будто составить гороскоп легче легкого, и своим
враньем и невежеством подрывают доверие к этой поразительно точной науке. Мне
известно, что некая дама спросила одного такого гороскопщика, будут ли у
комнатной ее собачки щенки, и если да, то сколько и какой масти. Сеньор
астролог, составив гороскоп, ответил ей, что у собачки родятся три щенка: один
зеленый, другой красный, а третий разномастный, при условии, однако ж, если означенная
сучка понесет между одиннадцатью и двенадцатью часами дня или же ночи и притом
в понедельник или же в субботу, но случилось так, что спустя два дня сучка
околела от расстройства желудка, а сеньор прорицатель был признан в этом
городке за искуснейшего вещуна, – так величают всех или почти всех
прорицателей.
– Со всем тем, – молвил Санчо, – мне бы
хотелось, чтоб ваша милость велела маэсе Педро спросить обезьяну, правда ли то,
что с вашею милостью происходило в пещере Монтесиноса, – ведь я стою на
том, не в обиду вашей милости будь сказано, что все это было наваждение и
обман, в лучшем случае – сновидение.
– Весьма возможно, – сказал Дон Кихот, – и я
последую твоему совету, хотя и не без некоторых угрызений совести.
В это время за Дон Кихотом зашел маэсе Педро и сказал, что
раек в надлежащем порядке и что он просит его милость пойти посмотреть, –
раек, мол, стоит того. Дон Кихот поведал ему свое желание и попросил сей же час
обратиться к обезьяне с вопросом: во сне случались с ним разные происшествия в
пещере Монтесиноса или наяву, ему же, дескать, кажется, что тут было всякое.
Маэсе Педро, ни слова не говоря, сходил за обезьяной, посадил ее перед Дон
Кихотом и Санчо и сказал:
– Послушайте, госпожа обезьяна: этот рыцарь желает
знать, правда или нет то, что с ним происходило в так называемой пещере
Монтесиноса.
Тут он подал свой обычный знак, обезьяна вскочила к нему на
левое плечо и как будто бы что-то пошептала ему на ухо, а затем маэсе Педро
объявил:
– Обезьяна говорит, что часть того, чему ваша милость
явилась свидетелем и что с вами в указанной пещере произошло, –
недостоверно, часть же правдоподобна, и к вышесказанному она ничего больше прибавить
не может. Буде же ваша милость желает знать подробнее, то в ближайшую пятницу
она вам ответит на все вопросы, а сейчас ее способность угадывать кончилась и
раньше пятницы, как она сказала, к ней не вернется.
– А что я вам говорил? – воскликнул Санчо. –
У меня в голове не укладывалось, чтобы все, или хотя бы половина того, что вы,
государь мой, нарассказали о событиях в пещере, оказалось правдой.
– Будущее покажет, Санчо, – возразил Дон
Кихот, – всеразоблачающее время ничего не оставляет под спудом – все
вытаскивает на солнышко, даже из недр земли. А теперь довольно об этом, пойдем
посмотрим раек доброго маэсе Педро: мне сдается, что он готовит какую-нибудь новинку.
– Какую-нибудь? – воскликнул маэсе Педро. – В
моем райке шестьдесят тысяч новинок. Смею вас уверить, сеньор Дон Кихот, что
мой раек – одна из самых любопытных вещей на свете, а когда не верите мне,
верьте делам моим. Итак, мы начинаем, час поздний, а нам немало предстоит
еще сделать, рассказать и показать.
Дон Кихот и Санчо повиновались и пошли смотреть раек, а раек
уже был установлен, открыт, и вокруг него горели восковые свечи, от коих он
весь сверкал ярким светом. Маэсе Педро спрятался за сценой, ибо ему надлежало
передвигать куклы, а впереди расположился мальчуган, помощник маэсе Педро, в обязанности
коего входило истолковывать и разъяснять тайны сего зрелища и показывать
палочкой на куклы.
И вот когда иные обитатели постоялого двора уселись, иные
остались стоять прямо против райка, а Дон Кихот, Санчо, юный слуга и студент
заняли лучшие места, помощник начал объяснять, а что именно – это услышит или
узнает тот, кто послушает мальчугана или же прочтет следующую главу.
|
