 Увеличить |
Глава IX,
в коей рассказывается о том, что из нее будет видно
В самую глухую полночь,[345] а может быть, и не
в самую, Дон Кихот и Санчо покинули рощу и вступили в Тобосо. Мирная тишина
царила в городке, оттого что все жители отдыхали и, как говорится, спали без
задних ног. Ночь выдалась довольно светлая, однако же Санчо предпочел бы, чтоб
она была темная-претемная, ибо темнота могла послужить оправданием его
тупоумия. Во всем городе слышался только собачий лай, несносный для ушей Дон
Кихота и действовавший устрашающе на душу Санчо. Время от времени ревел осел,
хрюкали свиньи, мяукали коты, и в ночной тишине все эти по-разному звучавшие
голоса казались еще громче, каковое обстоятельство влюбленный рыцарь почел за
дурное предзнаменование; однако ж со всем тем он сказал Санчо:
– Сын мой Санчо! Указывай мне путь во дворец
Дульсинеи, – может статься, она уже пробудилась.
– Кой черт во дворец, когда я виделся с ее величием в
маленьком домишке? – воскликнул Санчо.
– Должно полагать, – заметил Дон Кихот, – что
на ту пору она вместе со своими придворными дамами удалилась в малые покои
своего замка, как это принято и как это водится у всех знатных сеньор и принцесс.
– Сеньор! – сказал Санчо. – Уж коли ваша
милость назло мне желает, чтобы дом госпожи Дульсинеи был замком, то с чего бы
это ворота его в такой час оказались отперты? И пристало ли нам с вами барабанить,
чтобы нас услышали и отворили? Этак мы весь народ переполошим и взбудоражим.
Что мы, по-вашему, к девкам будем стучаться, словно ихние полюбовники, которые
во всякое время заявляются, стучатся, и, как бы поздно ни было, их все-таки
впускают?
– Лиха беда – отыскать замок, – возразил Дон
Кихот, – а там я тебе скажу, Санчо, как нам надлежит поступить. Да ты
смотри, Санчо: или я плохо вижу, или же вон та темная громада и есть дворец
Дульсинеи.
– Ну так вы и поезжайте вперед, ваша милость, –
подхватил Санчо, – может, это и так, но если даже я увижу этот дворец
своими глазами и ощупаю собственными руками, все-таки я поверю в него не
больше, чем тому, что сейчас белый день.
Дон Кихот двинулся первый и, проехав шагов двести,
приблизился вплотную к темневшей громаде и увидел высокую башню, и тут только
уразумел он, что это не замок, а собор. И тогда он сказал:
– Мы наткнулись на церковь, Санчо.
– Уж я вижу, – отозвался Санчо. – И дай-то
бог, чтобы мы не наткнулись на нашу могилу, а то ведь это примета неважная – в
такое время скитаться по кладбищам, да и потом, если память мне не изменяет, я
вашей милости сказывал, что дом этой сеньоры находится в тупике.
– Побойся ты бога, глупец! – воскликнул Дон
Кихот. – Где ты видел, чтобы замки и королевские дворцы строились в
тупиках?
– Сеньор! – возразил Санчо. – В каждой стране
свой обычай: видно, здесь, в Тобосо, принято строить дворцы и громадные здания
в переулках, а потому будьте добры, ваша милость, пустите меня поездить по
ближайшим улицам и переулкам, – может случиться, что в каком-нибудь закоулке
я и наткнусь на этот дворец, чтоб его собаки съели, до того он нас закружил и
загонял.
– Выражайся почтительнее, Санчо, обо всем, что касается
моей госпожи, – сказал Дон Кихот, – не будем кипятиться и не будем
терять последний разум.
– Постараюсь держать себя в руках, – объявил
Санчо, – но только какое же надобно иметь терпение, коли ваша милость
требует, чтобы я с одного раза на всю жизнь запомнил дом нашей хозяйки и
отыскал его в полночь, когда вы сами, ваша милость, не можете его отыскать, а
уж вы-то его, наверно, тысячу раз видели?
– Ты приводишь меня в отчаяние, Санчо, – сказал
Дон Кихот. – Послушай, еретик: не говорил ли я тебе много раз, что я
никогда не видел несравненную Дульсинею и не переступал порога ее дворца и что
я влюбился в нее только по слухам, ибо до меня дошла громкая слава о красоте ее
и уме?
– Теперь я все понял, – молвил Санчо, – и
должен признаться: коли ваша милость никогда ее не видала, то я и подавно.
– Не может этого быть, – возразил Дон
Кихот, – по крайней мере, ты сам мне говорил, что видел, как она
просеивала зерно, и привез мне ответ на письмо, которое я посылал ей с тобой.
– На это вы особенно не напирайте, сеньор, – объявил
Санчо, – потому надобно вам знать, что я видел ее и ответ привез тоже по
слухам, и какая она из себя, сеньора Дульсинея, это мне так же легко сказать,
как попасть пальцем в небо.
– Санчо, Санчо! – молвил Дон Кихот. – Иногда
и пошутить можно, а иногда всякая шутка становится нехорошей и неуместной. И
если я сказал, что никогда не виделся и не беседовал с владычицей моей души, то
это не значит, что и ты должен говорить, будто никогда не беседовал с ней и не
виделся, – ты же сам знаешь, что это не так.
В то время как они вели этот разговор, навстречу им, ведя
двух мулов, шел какой-то человек, и по скрежету плуга, тащившегося по земле,
Дон Кихот и Санчо заключили, что это хлебопашец, который встал до свету и
теперь отправляется на свое поле, и так оно и было на самом деле. Хлебопашец
шел и пел песню:
Худо вам пришлось, французы,
На охоте в Ронсевале.[346]
– Пусть меня уложат на месте, – послушав его,
сказал Дон Кихот, – если нынче же с нами не случится чего-нибудь доброго.
Слышишь, что поет этот селянин?
– Слышать-то я слышу, – отвечал Санчо, – но
только какое отношение имеет к нашим поискам ронсевальская охота? С таким же
успехом он мог бы петь и про Калаиноса,[347] –
от этого в нашем деле ничего доброго и ничего худого произойти не может.
Тем временем хлебопашец приблизился, и Дон Кихот окликнул
его:
– Бог в помощь, любезный друг! Не можете ли вы мне
сказать, где здесь дворец несравненной принцессы доньи Дульсинеи Тобосской?
– Сеньор! – отвечал парень. – Я нездешний, я
тут всего несколько дней, нанялся на полевые работы к одному богатому
землевладельцу, а вот в доме напротив живут священник и пономарь; кто-нибудь из
них, а то и оба, дадут вам справку насчет этой принцессы, потому у них записаны
все жители Тобосо, хотя мне сдается, что во всем Тобосо ни одной принцессы не
сыщешь. Барынь, правда, много, да еще и важных: ведь у себя дома все принцессы.
– Так вот, друг мой, – подхватил Дон Кихот, –
среди них и должна быть та, про которую я спрашиваю.
– Все может быть, – молвил парень, – а затем
прощайте, уже светает.
И, не дожидаясь дальнейших расспросов, он погнал своих
мулов. Санчо, видя, что его господин озадачен и весьма недоволен, сказал:
– Сеньор! Вот уж и день настает, – нехорошо, если
солнце застигнет нас на улице, лучше было бы нам выехать из города: вы, ваша милость,
укрылись бы в ближнем лесу, а я деньком возвращусь в город и стану шарить по
всем закоулкам, пока не найду не то дом, не то замок, не то дворец моей
госпожи, и уж это особая будет неудача, коли я его не найду, а коли найду, так
я поговорю с ее милостью и скажу, где и в каком расположении духа ваша милость
дожидается повеления ее и указания, как бы это свидеться с нею, не повредив ее
чести и доброму имени.
– Ты ухитрился, Санчо, замкнуть множество мыслей в круг
небольшого количества слов, – заметил Дон Кихот. – Я с превеликою
охотою принимаю твой совет и горю желанием последовать ему. Итак, сын мой,
поедем в лес, и там я и побуду, ты же, как обещал, возвратишься в город,
разыщешь мою госпожу, повидаешься и побеседуешь с нею, а при ее уме и
любезности нам сверхъестественных милостей от нее ожидать должно.
Санчо, дабы не всплыл обман с мнимым ответом Дульсинеи,
который он якобы доставил в Сьерру Морену, жаждал увезти из Тобосо своего
господина и потому постарался ускорить отъезд, каковой и в самом деле последовал
весьма скоро, и вот в двух милях от городка сыскали они лес, или, вернее, рощу,
где Дон Кихот и остался на то время, пока Санчо съездит в город поговорить с
Дульсинеей, – с посланцем же нашим произошли дорогою события, требующие
особого внимания и особого доверия.
|
