 Увеличить |
Глава XXIX
О славном приключении с заколдованною ладьею
Выехав из рощи, Дон Кихот и Санчо спустя два дня мерным и
весьма умеренным шагом добрались до реки Эбро, коей созерцание доставило Дон
Кихоту великое удовольствие: он любовался приветными ее берегами, светлыми ее
струями, мирным течением полных ее и зеркальных вод, и это увеселяющее взоры зрелище
навеяло Дон Кихоту множество отрадных воспоминаний. Особенно живо вспомнилось
ему все то, что он видел в пещере Монтесиноса, и хотя обезьяна маэсе Педро
сказала ему, что только часть всех этих происшествий правда, а остальное, мол,
обман, он все же склонен был признать их не за обман, а за истину, в
противоположность Санчо, который полагал, что все это пустое мечтание. Ехали
они, ехали и вдруг заметили лодочку без весел и каких-либо снастей, привязанную
к стволу прибрежного дерева. Дон Кихот огляделся по сторонам, но не обнаружил
ни одной души; тогда он, недолго думая, соскочил с Росинанта и велел Санчо
спрыгнуть с осла и покрепче привязать обоих животных к стволу то ли прибрежного
тополя, то ли прибрежной ивы. Санчо осведомился о причине столь
скоропалительного спешивания и привязывания. Дон Кихот же ему ответил так:
– Да будет тебе известно, Санчо, что вот эта ладья явно
и бесспорно призывает меня и понуждает войти в нее и отправиться на помощь
какому-нибудь рыцарю или же другой страждущей знатной особе, которую великое
постигло несчастье, ибо это совершенно в духе рыцарских романов и в духе тех
волшебников, что в этих романах и рассуждают и действуют: когда кто-нибудь из
рыцарей в беде и выручить его может только какой-нибудь другой рыцарь, но их
разделяет расстояние в две-три тысячи миль, а то и больше, волшебники сажают
этого второго рыцаря на облако или же предоставляют в его распоряжение ладью и
мгновенно переправляют по воздуху или же морем туда, где требуется его помощь.
Так вот, Санчо, эта ладья причалена здесь с тою же самой целью, и все это такая
же правда, как то, что сейчас день, и пока еще не свечерело, привяжи серого и
Росинанта – и с богом; я сяду в лодку, даже если меня от этого начнут отговаривать
босые братья.
– Коли так, – заговорил Санчо, – и коли ваша
милость намерена на каждом шагу делать, можно сказать, глупости, то мне
остается только повиноваться и склонить голову – по пословице: «Не пойдешь своему
господину наперекор – будет тебе от него на прокорм». Однако для очистки
совести осмелюсь доложить, что, по моему разумению, хозяева этой лодки не
какие-нибудь там заколдованные, а просто местные рыбаки: ведь в этой реке
водится наилучшая бешенка.
Санчо рассуждал, а сам в это время привязывал четвероногих,
к великому своему душевному прискорбию оставляя их под защитой и
покровительством волшебников. Дон Кихот ему сказал, чтоб он не огорчался из-за
того, что животные остаются якобы на произвол судьбы, ибо тот, кто переправит
их самих в столь лонгинквальные области, позаботится и об их животных.
– Я не понимаю, что значит логикальные, – сказал
Санчо, – отродясь такого слова не слыхивал.
– Лонгинквальные – это значит отдаленные,
– пояснил Дон Кихот, – и не удивительно, что ты этого слова не понял: ты
не обязан знать латынь, а ведь есть такие, которые уверяют, что знают ее, на
самом же деле понятия о ней не имеют.
– Ну, ладно, привязал, – объявил Санчо. – А
теперь что мы будем делать?
– Что будем делать? – сказал Дон Кихот. –
Перекрестимся и отдадим якорь, то есть сядем в лодку и перережем причал, коим
она прикреплена к берегу.
С этими словами он прыгнул в лодку, Санчо следом за ним,
затем была перерезана бечевка, и лодка начала медленно удаляться; и вот когда
Санчо увидел, что он уже на расстоянии примерно двух локтей от берега, то в
предчувствии неотвратимой гибели задрожал всем телом, но особенно он
закручинился, услышав рев осла и увидев, что Росинант из сил выбивается, чтобы
сорваться с привязи, и тут он сказал своему господину:
– Осел заревел с тоски по нас, а Росинант старается
вырваться на свободу, чтобы потом броситься за нами вдогонку. Будьте спокойны,
милые друзья! Я чаю, мы скоро поймем, что покидать вас было чистое
сумасбродство, образумимся и вернемся к вам!
И при этом он так горько заплакал, что Дон Кихот в
запальчивости и раздражении ему сказал:
– Чего ты боишься, трусливое создание? О чем ты
плачешь, сердце из коровьего масла? Разве тебя кто-нибудь преследует,
кто-нибудь за тобою гонится, крысиная ты душа, чего тебе недостает, тебе,
покоящемуся на лоне изобилия? Может статься, ты шагаешь пеший и босый по Рифейским
горам,[419]
а не сидишь на скамеечке, будто эрцгерцог, и тебя не уносит спокойное течение
прелестной этой реки, откуда мы в скором времени выйдем в открытое море? Э, да
мы, кажется, уже вышли в море и проплыли, по крайней мере, семьсот, а то и все
восемьсот миль, – будь со мной астролябия,[420] я бы измерил высоту
полюса и сказал бы тебе точно, сколько мы с тобой проехали миль. Впрочем, может
статься, я в этом ровно ничего не смыслю, но мне кажется, что мы уже проехали
или вот-вот проедем линию равноденствия, которая на равном расстоянии от противоположных
полюсов пересекает и надвое делит землю.
– А когда мы достигнем этой, как вы ее называете, линии
равнодушия, то сколько же мы тогда проедем? – спросил Санчо.
– Много, – отвечал Дон Кихот, – согласно
вычислениям Птолемея, величайшего из всех известных нам космографов,
поверхность воды и суши на нашей планете равна тремстам шестидесяти градусам,
мы же с тобою, достигнув этой линии, проедем как раз половину.
– Вот уж, ей-богу, ваша милость, – молвил
Санчо, – нашли кого приводить во свидетели и с кем дружбу водить: с
каким-то не то Ни-бе-ни-меем, не то Пустомелей, – сами же вы честите его
косоглазым, да еще, если я вас правильно понял, жулябией.
Посмеялся Дон Кихот подобному толкованию имени и рода
занятий космографа Птолемея, а также прибора астролябии, и сказал:
– Послушай, Санчо: у тех, которые садятся на корабли в
Кадисе и отправляются в Ост-Индию, существует примета, по которой они узнают,
что уже миновали упомянутую мною линию равноденствия: у них разом подыхают вши,
сколько бы их ни было, так что потом их на всем корабле ни за какие деньги не сыщешь.
А потому, Санчо, поищи-ка у себя на ляжке: коли найдешь какое-нибудь живое
существо, то сомнения наши отпадут сами собой, а если не найдешь, значит, мы
эту линию уже миновали.
– Нипочем я этому не поверю, – объявил
Санчо. – Конечно, я исполню приказание вашей милости, но все-таки не могу
взять в толк, зачем нужны такие опыты, коли я собственными глазами вижу, что мы
не больше чем на пять локтей отъехали от берега и на два локтя не уклонились в
сторону от той точки, где находится наша скотина, потому вон они, Росинант и
серый, все на том же месте, и если прикинуть на глазок, как я сейчас делаю, то,
ей-ей, мы движемся и продвигаемся вперед муравьиным шагом.
– Ты, Санчо, произведи лучше тот опыт, о котором я тебе
говорил, а об остальном не заботься: ведь ты не знаешь, что такое большие
круги, линии, параллели, зодиаки, эклиптики, полюсы, солнцестояние, равноденствие,
планеты, знаки, точки пересечения и расположения светил в небесной и земной
сферах. Вот если б ты все это знал или хотя бы даже часть, ты бы отдавал себе
полный отчет в том, сколько параллелей мы уже пересекли, сколько знаков видели,
сколько созвездий осталось у нас позади и сколько еще остается. И я тебе еще
раз говорю: поищи у себя и полови – я убежден, что сейчас ты чище, чем лист
белой и гладкой бумаги.
Санчо стал у себя искать и, тихохонько проведя рукой по
левой ноге и пощупав под коленкой, поднял голову, взглянул на своего господина
и сказал:
– Или этот опыт здесь ни при чем, или мы еще очень
далеко от того места, о котором вы говорите.
– Как так? – спросил Дон Кихот. – Разве ты
нашел хоть одну?
– Да не одну, а одних! – вскричал Санчо.
Тут он стряхнул нечто с пальца и сполоснул руку в воде,
между тем лодка медленно скользила по реке, и влекла ее вовсе не какая-нибудь
таинственная сила или незримый волшебник, а просто-напросто тихое в ту пору и
спокойное течение.
В это самое время глазам их явились большие мельницы,
стоявшие посреди реки, и, едва увидев их, Дон Кихот громким голосом сказал
Санчо:
– Смотри, смотри! Вон там, друг мой, виднеется то ли
город, то ли замок, то ли крепость, в которой, уж верно, находится заключенный
рыцарь, а может статься, некая униженная королева, инфанта или принцесса, и вот
ради того, чтобы оказать им помощь, я сюда и доставлен.
– О каком, черт побери, городе, о какой крепости и о
каком замке вы, государь мой, толкуете? – возопил Санчо. – Разве вы
не видите, что это водяные мельницы, на которых мелют зерно?
– Молчи, Санчо, – сказал Дон Кихот, – они
только кажутся мельницами, но это не мельницы. Я уж тебе говорил, что волшебные
чары обладают свойством подменять и искажать подлинную сущность любого
предмета. Я не хочу сказать, что один предмет превращается в другой на самом
деле, – нет, подмена происходит только в нашем воображении, как это
показал случай с превращением моей Дульсинеи, о ней же все упование мое.
Тем временем лодка попала в самую стремнину и начала продвигаться
вперед быстрее, чем прежде. Мукомолы, работавшие на мельницах, заметив, что по
реке движется лодка и что ее несет прямо в водоворот, образуемый мельничными
колесами, схватили длинные шесты и выбежали на плотину, чтобы остановить лодку,
а как лица их и одежда были в муке, то вид у них был довольно страшный. Они
громко кричали:
– Черти вы эдакие! Куда вы прете? Вам что, жизнь не
мила? Вы что хотите? Утонуть или попасть под колеса, чтоб вас размололо в пыль?
– Не говорил ли я тебе, Санчо, – молвил тут Дон
Кихот, – что мы достигли тех мест, где мне придется показать, чего может
достигнуть доблестная моя длань? Смотри, сколько лиходеев и наглецов выбежало
мне навстречу, смотри, сколько страшилищ стало мне поперек дороги, смотри,
какие рожи корчат нам эти уроды. Ну, погодите же вы мне, мерзавцы!
Тут он поднялся во весь рост и, возвысив голос, начал
грозить мукомолам:
– Злочестивый и зловредный сброд! Отпустите на волю и
предоставьте полную свободу той особе, которая заточена в этой вашей то ли
крепости, то ли темнице, все равно – какого она рода и звания и высока или же
низка ее доля. Я – Дон Кихот Ламанчский, иначе Рыцарь Львов, и мне самим
всемогущим небом назначено в удел довести это приключение до победного конца.
Сказавши это, он выхватил меч и принялся размахивать им
перед носом у мукомолов, те же хоть и слышали неразумные его речи, но так и не
поняли их и все пытались остановить своими шестами лодку, которую так и тянуло
в воронку, в водоворот под колесами мельниц.
Санчо опустился на колени и начал горячо молиться богу,
чтобы он избавил его от столь явной опасности, и так оно и случилось благодаря
ловкости и расторопности мукомолов, которые уперлись шестами в лодку и в конце
концов остановили ее, но лодка все же перевернулась, и Дон Кихот вместе с Санчо
упали в воду; у Дон Кихота было то преимущество, что он плавал, как утка, но
из-за тяжелых доспехов он все же дважды погружался на дно, так что если бы
мукомолы не бросились в воду и не вынесли их обоих почти на руках, то это место
было бы для них Троей. Когда же их вытащили, до такой степени насыщенных
влагою, что никакое питье не пришлось бы им теперь по вкусу, Санчо стал на
колени и, сложив руки и возведя очи к небу, обратился к богу с длинной и жаркой
молитвой, чтобы на будущее время он избавил его от дерзновенных замыслов и
начинаний его господина.
В это время появились рыбаки, владельцы лодки, которую,
кстати сказать, мельничные колеса разнесли в щепы, и, увидев, что лодка
разбита, напали на Санчо и принялись раздевать его, а с Дон Кихота потребовали возмещения
убытков. Дон Кихот же, как ни в чем не бывало, с великим спокойствием объявил мукомолам
и рыбакам, что он весьма охотно уплатит за лодку, но при условии, что они без
всяких уверток освободят ту особу или же особ, которые у них в замке заключены.
– О каких таких особах и замках ты толкуешь, дурья
голова? – воскликнул один из мукомолов. – Ты что, хочешь увезти с
собой тех людей, которые приехали сюда молоть зерно?
«Довольно! – сказал себе Дон Кихот. – Стараться
просьбами склонить эту сволочь на доброе дело – это все равно что вопиять в
пустыне. По-видимому, в этом приключении столкнулись два могущественных
волшебника, и один из них разрушает замыслы другого: один послал за мною ладью,
а другой опрокинул меня в воду. Тут только бог может помочь, ибо весь подлунный
мир – клубок козней и противоречивых устремлений. Я же ничего не могу в сем
случае поделать».
Затем он возвысил голос и, повернувшись лицом к мельницам,
молвил:
– Кто бы вы ни были, друзья мои, ввергнутые в это
узилище, простите меня: к несчастью для меня и для вас, я не могу выручить вас
из беды. Видно, подвиг сей какому-либо другому рыцарю предуготован и
предназначен.
Произнеся эту речь, он столковался с рыбаками и уплатил им
за лодку пятьдесят реалов, каковые Санчо выдал им весьма неохотно, заметив при
этом:
– Еще одно такое катание в лодочке – и все наши деньги
пойдут ко дну.
А рыбаки и мукомолы диву давались, глядя на эти две фигуры,
столь не похожие на обыкновенных людей, и все не могли взять в толк, к чему
сводились речи и просьбы Дон Кихота; наконец, решив, что это сумасшедшие, они
оставили их в покое и разошлись по своим мельницам и рыбачьим лачугам.
Неразумные же Дон Кихот и Санчо возвратились к неразумным своим тварям, и на
этом приключение с заколдованною ладьею окончилось.
|
