Увеличить |
Глава VII
О чем говорили между собой Дон Кихот и его оруженосец,
равно как и о других достославных происшествиях
Ключница как увидела, что Дон Кихот заперся с Санчо Пансою,
так в ту же секунду смекнула, о чем они могут вести переговоры; и, сообразив,
что на этом совещании будет постановлено предпринять третий поход, она схватила
свою накидку и, полная печали и беспокойства, побежала к бакалавру Самсону Карраско,
ибо ей казалось, что тот, как человек красноречивый, с которым ее господин к
тому же только что подружился, сможет уговорить его оставить столь нелепую
затею. Бакалавр в это время прохаживался у себя во дворе, и, увидев его,
ключница, потная и задыхающаяся от волнения, припала к его стопам. Карраско же,
видя, что она так удручена и встревожена, спросил:
– Что с вами, сеньора ключница? Что с вами делается?
Можно подумать, что у вас душа с телом расстается.
– Со мной-то ничего, голубчик мой, сеньор Самсон, а вот
господин мой утекать собирается, непременно утечет!
– Откуда же у него течет? – спросил Самсон. –
Что, он разбился, что ли?
– Он сам утечет через ворота своего
сумасшествия, – отвечала ключница. – Я хочу сказать, милейший сеньор
бакалавр, что он вознамерился еще раз, и это будет уже в третий раз, постранствовать
по белу свету и поискать этих самых, как он их называет, облегчений, –
не могу взять в толк, почему он их так называет. В первый раз, когда нам его
вернули, он был весь избит и лежал поперек осла. Во второй раз его посадили и
заточили в клетку и привезли домой на волах, а он себе внушил, что его
околдовали. И в таком он был жалком виде, что его бы родная мать не узнала:
бледный, худой, глаз совсем не видать. Ведь чтобы маленько его подправить, я
одних яиц шесть сотен с лишком в него всадила, – беру во свидетели господа
бога, весь наш околоток да еще моих кур: мои куры могут это подтвердить.
– В этом я совершенно уверен, – заметил
бакалавр, – они у вас такие славные, такие жирные и такие воспитанные, что
скорей лопнут, нежели скажут неправду. Итак, сеньора ключница, все дело и вся
беда в том, что замыслил сеньор Дон Кихот, и этого именно вы и опасаетесь?
– Именно этого, сеньор, – подтвердила ключница.
– В таком случае не беспокойтесь, – объявил
бакалавр, – ступайте с богом домой и приготовьте мне чего-нибудь
горяченького закусить, а дорогой прочтите молитву святой Аполлинарии, если вы
ее знаете, я же сейчас к вам прибуду, и все чудо как хорошо уладится.
– Ах ты, какая досада! – вскричала
ключница. – Вы говорите, ваша милость, молитву святой Аполлинарии
прочесть? Да ведь это если б у моего господина зубы болели, а у него голова не
работает.
– Я знаю, что говорю, сеньора ключница. Идите и не
вступайте со мною в споры, вы же знаете, какой я оратор, так что вам все равно
меня не переорать, – примолвил Карраско.
После этого ключница удалилась, а бакалавр тут же отправился
к священнику поговорить с ним насчет того, о чем в свое время будет сказано.
Между тем Дон Кихот и Санчо, оставшись вдвоем, обменивались
мнениями, которые с великою точностью и правдивостью в нашей истории
приводятся. Санчо сказал своему господину:
– Сеньор! Я уже засветил мою жену, так что она отпустит
меня с вашей милостью, куда вам будет угодно.
– Просветил должно говорить, Санчо, а не засветил,
– заметил Дон Кихот.
– Раза два, если не ошибаюсь, – сказал
Санчо, – я просил вашу милость, чтобы вы меня не поправляли, если вам
понятно, что я хочу сказать, а если не понимаете, скажите только: «Санчо, или
там черт, дьявол, я тебя не понимаю». И вот если я не смогу объяснить, тогда и
поправляйте: ведь я человек поладистый…
– Я тебя не понимаю, Санчо, – прервал его тут Дон
Кихот, – я не знаю, что значит: я человек поладистый.
– Поладистый – это значит: какой уж я есть,
– пояснил Санчо.
– Сейчас я тебя еще меньше понимаю, – признался
Дон Кихот.
– Коли вы меня не понимаете, то я уж и не знаю, как вам
втолковать, не знаю – и дело с концом, – отрезал Санчо.
– Стой, стой, я уже догадался, – молвил Дон
Кихот, – ты хочешь сказать, что ты такой покладистый, мягкий и
уступчивый, что будешь во всем меня слушаться и поступать, как я тебе скажу.
– Бьюсь об заклад, – сказал Санчо, – что вы
еще попервоначалу поняли меня и постигли, а только хотели сбить с толку, чтобы
я еще невесть какой чуши напорол.
– Возможно, – сказал Дон Кихот. – Ну, так что
же все-таки говорит Тереса?
– Тереса говорит, – отвечал Санчо, – чтобы я
охулки на руку не клал, уговор, мол, дороже денег, а после, мол, снявши голову,
по волосам не плачут, и лучше, дескать, синица в руках, чем журавль в небе. И
хоть я и знаю, что женщины болтают пустяки, а все-таки не слушают их одни
дураки.
– И я то же говорю, – согласился Дон Кихот. –
Ну, друг Санчо, дальше: нынче у тебя что ни слово – то перл.
– Дело состоит вот в чем, – продолжал
Санчо. – Ваша милость лучше меня знает, что все люди смертны, сегодня мы
живы, а завтра померли, и так же недалек от смерти птенец желторотый, как и
старец седобородый, и никто не может поручиться, что проживет на этом свете
хоть на час больше, чем ему положено от бога, потому смерть глуха, и когда она
стучится у ворот нашей жизни, то вечно торопится, и не удержать ее ни мольбою,
ни силою, ни скипетром, ни митрою, – такая о ней, по крайности, молва и
слава, и так нам говорят с амвона.
– Все это справедливо, – заметил Дон Кихот, –
только я не понимаю, к чему ты клонишь.
– Клоню я к тому, – отвечал Санчо, – чтобы
ваша милость мне точно сказала, сколько вы могли бы положить мне в месяц
жалованья, пока я у вас служу, и не можете ли вы положенное жалованье выплачивать
наличными, а то служить за награды я не согласен, потому они или поздно
приходят, или не в пору, или вовсе не приходят, а со своими кровными я кум
королю. Словом, мало ли, много ли, а я хочу знать, сколько я зарабатываю:
курочка по зернышку клюет и тем сыта бывает, а потом: немножко да еще немножко,
ан, глядь, и множко, и ведь все это в дом, а не из дому. Конечно, если так
случится (хоть я уже не верю и не надеюсь), что ваша милость пожалует мне
обещанный остров, то не такой же я неблагодарный и не такие у меня загребущие
руки, чтобы по исчислении точной суммы дохода с этого острова я не согласился
соответствующую долю придержать.
– Разумеется, друг Санчо, придержать для себя
всегда выгоднее, чем удержать в пользу кого-нибудь другого, –
заметил Дон Кихот.
– Ах да, – сказал Санчо, – конечно, мне
надлежало сказать: удержать, а не придержать, ну, ничего, ведь
вы, ваша милость, и так меня поняли.
– Понял, понял, – сказал Дон Кихот, – все
твои тайные мысли насквозь вижу и знаю, в чей огород летят камешки бесчисленных
твоих пословиц. Послушай, Санчо, я с удовольствием положил бы тебе жалованье,
когда бы хоть в каком-нибудь романе о странствующих рыцарях я сыскал пример,
который, как в щелочку, дал бы мне подглядеть и показал, сколько обыкновенно
зарабатывали оруженосцы в месяц или же в год. Однако я перечитал все или почти
все романы и не могу припомнить, чтобы какой-нибудь странствующий рыцарь
назначал своему оруженосцу определенное жалованье, – я точно знаю, что все
оруженосцы служили за награды, и в один прекрасный день их сеньоры в случае
удачи жаловали их островом, или же чем-либо равноценным, или, по малой мере,
титулом и званием. Если вы, Санчо, этими надеждами и расчетами удовольствуетесь
и захотите возвратиться ко мне на службу, то милости просим, а чтобы я стал нарушать
и ломать древний обычай странствующего рыцарства, это вещь невозможная. Так
что, любезный Санчо, ступайте домой и объявите вашей Тересе о моем решении, и
если и она и вы согласитесь служить мне за награды, то bene quidem,[335]
если же нет, то мы расстанемся друзьями: было бы зерно на голубятне, а
голуби-то найдутся. И еще примите в рассуждение, сын мой, что добрая надежда
лучше худого именья и хороший иск лучше худого платежа. Выражаюсь я так для
того, Санчо, чтобы показать вам, что и я не хуже вашего могу сыпать
пословицами. В заключение же я хочу вам сказать и скажу вот что: если вам не
угодно пойти ко мне на службу за награды и разделить мою участь, так
оставайтесь с богом, но уж потом пеняйте на себя, я же сыщу себе оруженосца
послушнее и усерднее вас и не такого нескладного и не такого болтливого, как
вы.
Твердое решение Дон Кихота так поразило Санчо, что у него
потемнело в глазах и крылья его храбрости опустились, ибо до этого он был
уверен, что его господин не выступит без него в поход ни за какие блага в мире;
и он все еще пребывал в состоянии растерянности и озабоченности, когда вошел
Самсон Карраско, а за ним ключница и племянница, коим любопытно было послушать,
как бакалавр станет уговаривать Дон Кихота не ездить на поиски приключений.
Известный шутник Самсон приблизился к Дон Кихоту, обнял его, как и в прошлый
раз, и заговорил громким голосом:
– О цвет странствующего рыцарства! О лучезарное светило
воинства! О честь и зерцало народа испанского! Молю всемогущего бога, как если
б он стоял предо мною, чтобы тот или те, кто тщится помешать и
воспрепятствовать третьему твоему выезду, заблудились в лабиринте собственных
желаний и так и не дождались исполнения того, что им более всего желается.
Затем он обратился к ключнице:
– Сеньора ключница смело может не молиться более святой
Аполлинарии, ибо мне ведомо, что таково бесповоротное решение небесных сфер,
чтобы сеньор Дон Кихот продолжал осуществлять высокие свои и бесподобные
замыслы, и меня бы замучила совесть, когда б я не побуждал и не уговаривал
этого рыцаря прервать наконец бездействие и скованность доблестной его длани и
выказать величие бодрейшего духа его, ибо промедление сие лишает его
возможности выпрямлять кривду, помогать сирым, охранять честь девиц, оказывать
покровительство вдовицам, служить опорою замужним и все прочее в этом роде, что
входит в круг обязанностей ордена странствующего рыцарства, что ему положено,
что ему приличествует и подобает. Итак, прекрасный и отважный сеньор Дон Кихот,
пусть милость ваша и ваше величие отправится в путь не завтра, а сегодня же, и
если вам чего-либо для этого недостает, то к вашим услугам я сам и мое достояние,
и если ваше великолепие нуждается в оруженосце, то я, со своей стороны, почел
бы за величайшее для себя счастье послужить вам.
Тут Дон Кихот обратился к Санчо и сказал:
– Не говорил ли я тебе, Санчо, что в оруженосцах у меня
недостатка не будет? Смотри, кто предлагает мне свои услуги: не кто иной, как
несравненный бакалавр Самсон Карраско, первый забавник и шалун среди
саламанкских школяров, здоровый телом, быстрый в движениях, не болтливый,
умеющий терпеть зной и стужу, голод и жажду, обладающий всеми качествами, какие
от оруженосца странствующего рыцаря требуются. Однако ж небеса не допустят,
чтобы я ради собственного удовольствия подрыл этот столп учености, разбил этот
сосуд познаний и подсек высокую эту пальму изящных и вольных искусств. Пусть же
этот новый Самсон остается у себя на родине и, прославив ее, прославит также
седины престарелых родителей своих, я же любым удовольствуюсь оруженосцем, коли
Санчо не соблаговолит меня сопровождать.
– Нет, соблаговолю, – растроганный, весь в слезах,
объявил Санчо, а засим продолжал: – Обо мне никто не скажет, государь мой:
«Поел-попил – и дружба врозь», в моем роду неблагодарных не было, все на свете,
особливо в нашем селе, знают, кто такие были Панса, от коих я происхожу, да и
потом, по многим вашим добрым делам и еще более добрым словам я постиг и
сообразил, что ваша милость намерена меня наградить. Если же я пустился в вычисления
касательно жалованья, то только в угоду жене, потому когда ей что втемяшится,
то уж она гвоздит, как все равно молоток по обручам бочки, чтоб было по ее.
Однако ж мужчине полагается быть мужчиной, а женщине – женщиной, и коли по
таким признакам, которых я не могу отрицать, я мужчина, то я желаю быть
мужчиной и у себя дома, как она там себе хочет, а потому вашей милости
требуется только составить завещание с опиской, так чтобы его нельзя было
оспорить, – и скорее в путь, чтобы отпустить душу сеньора Самсона на
покаяние: ведь он говорит, что совесть его загрызет, если он не двинет вашу
милость, – или как это говорится: подвигнет, что ли? – в третий раз
постранствовать по белу свету. Я же снова даю вашей милости обещание служить
вам верой и правдой, ничуть не хуже, а пожалуй, даже и лучше всех оруженосцев
странствующих рыцарей, сколько их ни было прежде и сколько их ни есть теперь.
Подивился бакалавр выражениям и оборотам речи Санчо Пансы,
ибо хотя он и прочел первую историю его господина, однако ж никак не мог
предполагать, что Санчо подлинно такой забавный, каким его там изображают;
когда же Санчо вместо: завещание с припиской сказал: завещание с
опиской, то бакалавр поверил всему, что о нем читал, и, укрепившись во
мнении, что перед ним один из самых круглых дураков нашего столетия, подумал,
что таких двух сумасшедших, каковы эти господин и слуга, еще не видывал свет. В
конце концов Дон Кихот и Санчо обнялись и снова стали друзьями, и по совету и с
благословения высокоумного Карраско, на которого они смотрели теперь, как на
оракула, было решено, что отъезд состоится через три дня, в течение каковых
можно успеть запастись всем необходимым в дорогу и подыскать шлем с забралом,
без коего Дон Кихот, по его словам, никак не мог обойтись. Самсон взялся раздобыть
его – он знал, что таковой имеется у его приятеля и что тот ему не откажет в
просьбе, потому что сталь этого шлема не только не сверкала и не была начищена
до блеска, но, напротив, потемнела от ржавчины и плесени. Проклятиям, коими
ключница и племянница осыпали бакалавра, не было конца; обе женщины рвали на
себе волосы, царапали лица и, как заправские плакальщицы, оплакивали отъезд Дон
Кихота, словно то был не отъезд, но кончина. О цели же, которую преследовал
Самсон, уговаривая Дон Кихота еще раз выступить в поход, будет сказано
дальше, – так его подучили священник и цирюльник, с коими он держал совет
до этого.
Коротко говоря, в течение трех дней Дон Кихот и Санчо
запаслись всем, что почитали для себя необходимым; и после того как Санчо
успокоил свою супругу, а Дон Кихот – племянницу и ключницу, однажды под вечер,
тайком от всех, за исключением бакалавра, который вызвался проводить их с
полмили, двинулись они по дороге к Тобосо: Дон Кихот – на добром своем
Росинанте, а Санчо – все на том же осле, причем дорожная сума у Санчо была
набита снедью, а кошелек деньгами, которые Дон Кихот вручил ему на всякий
случай. Самсон обнял Дон Кихота и попросил уведомлять о всех его удачах и
неудачах, дабы он, Самсон, возрадовался неудачам, удачам же, как того, мол, требуют
законы истинной дружбы, опечалился. Дон Кихот обещал; Самсон направил стопы
свои в село, а двое всадников продолжали свой путь по направлению к великому
городу Тобосо.
|