 Увеличить |
Глава LI
О том, как Санчо Панса губернаторствовал далее, а равно и о
других поистине славных происшествиях
День сменил ту ночь, в которую губернатор обходил свой
остров и которую дворецкий провел без сна, ибо воображение его занимали красота
и стройность переодетой девушки, домоправитель же употребил остаток ночи на
составление письма к своим господам и довел до их сведения обо всех поступках и
словах Санчо Пансы, ибо речения и деяния губернатора одинаково поражали его тою
смесью ума и глупости, какую они собой представляли. Наконец сеньор губернатор
изволил встать, и по распоряжению доктора Педро Нестерпимо ему было предложено
на завтрак немного варенья и несколько глотков холодной воды, каковой завтрак
Санчо охотно променял бы на ломоть хлеба и гроздь винограда; видя, однако ж,
что выбор блюд не от него зависит, он, к великому прискорбию своей души и
мучению для своего желудка, покорился и проникся доводами Педро Нестерпимо,
утверждавшего, что пища умеренная и легкая способствует оживлению умственной
деятельности, в чем особенно нуждаются лица, стоящие у кормила власти и
занимающие важные посты, которые требуют не столько сил телесных, сколько
духовных.
Несмотря на подобную софистику, Санчо испытывал голод, и при
этом столь мучительный, что в глубине души проклинал и губернаторство, и даже
того, кто ему таковое пожаловал; отведав варенья и не утолив голода, он,
однако, снова начал творить суд, и первым явился к нему некий приезжий и в
присутствии домоправителя и всех прочих челядинцев сказал следующее:
– Сеньор! Некое поместье делится на две половины
многоводною рекою. (Прошу вашу милость выслушать меня со вниманием, потому что
дело это важное и довольно трудное.) Так вот через эту реку переброшен мост, и
тут же с краю стоит виселица и находится нечто вроде суда, в коем обыкновенно
заседают четверо судей, и судят они на основании закона, изданного владельцем
реки, моста и всего поместья, каковой закон составлен таким образом: «Всякий,
проходящий по мосту через сию реку, долженствует объявить под присягою, куда и
зачем он идет, и кто скажет правду, тех пропускать, а кто солжет, тех без
всякого снисхождения отправлять на находящуюся тут же виселицу и казнить». С того
времени, когда этот закон во всей своей строгости был обнародован, многие
успели пройти через мост, и как скоро судьи удостоверялись, что прохожие говорят
правду, то пропускали их. Но вот однажды некий человек, приведенный к присяге,
поклялся и сказал: он-де клянется, что пришел затем, чтобы его вздернули вот на
эту самую виселицу, и ни за чем другим. Клятва сия привела судей в недоумение,
и они сказали: «Если позволить этому человеку беспрепятственно следовать
дальше, то это будет значить, что он нарушил клятву и согласно закону повинен
смерти; если же мы его повесим, то ведь он клялся, что пришел только затем, чтобы
его вздернули на эту виселицу, следственно, клятва его выходит не ложна, и на
основании того же самого закона надлежит пропустить его». И вот я вас
спрашиваю, сеньор губернатор, что делать судьям с этим человеком, – они до
сих пор недоумевают и колеблются. Прослышав же о возвышенном и остром уме вашей
милости, они послали меня, дабы я от их имени обратился к вам с просьбой
высказать свое мнение по поводу этого запутанного и неясного дела.
Санчо ему на это ответил так:
– Честное слово, господа судьи смело могли не посылать
тебя ко мне, потому я человек скорее тупой, нежели острый, однако ж со всем тем
изложи мне еще раз это дело, чтобы я схватил его суть: глядишь, и попаду в
цель.
Проситель рассказал все с самого начала, и тогда Санчо вынес
свое суждение:
– Я, думается мне, решил бы это дело в два счета, а
именно: помянутый человек клянется, что пришел затем, чтобы его повесили, если
же его повесить, то, стало быть, клятва его не ложна и по закону его надлежит
пропустить на тот берег, а коли не повесить, то выходит, что он соврал, и по
тому же самому закону его должно повесить.
– Сеньор губернатор рассудил весьма толково, –
заметил посланный, – лучше понять и полнее охватить это дело просто
немыслимо, в этом нет никакого сомнения.
– Так вот я и говорю, – продолжал Санчо, – ту
половину человека, которая сказала правду, пусть пропустят, а ту, что соврала,
пусть повесят, и таким образом правила перехода через мост будут соблюдены по
всей форме.
– В таком случае, сеньор губернатор, – возразил
посланный, – придется разрезать этого человека на две части: на правдивую
и на лживую; если же его разрезать, то он непременно умрет, и тогда ни та, ни
другая статья закона не будут исполнены, между тем закон требует, чтобы его соблюдали
во всей полноте.
– Послушай, милейший, – сказал Санчо, –
может, я остолоп, но только, по-моему, у этого твоего прохожего столько же
оснований для того, чтоб умереть, сколько и для того, чтоб остаться в живых и
перейти через мост: ведь если правда его спасает, то, с другой стороны, ложь
осуждает его на смерть, а коли так, то вот мое мнение, которое я и прошу
передать сеньорам, направившим тебя ко мне: коль скоро оснований у них для того,
чтобы осудить его, и для того, чтобы оправдать, как раз поровну, то пусть лучше
они его пропустят, потому делать добро всегда правильнее, нежели зло. И под
этим решением я не задумался бы поставить свою подпись, если б только умел подписываться.
И все, что я сейчас сказал, это я не сам придумал, мне пришел на память один из
тех многочисленных советов, которые я услышал из уст моего господина Дон Кихота
накануне отъезда на остров, то есть: в сомнительных случаях должно внимать
голосу милосердия, и вот, слава богу, я сейчас об этом совете вспомнил, а он
как раз подходит к нашему делу.
– Так, – молвил домоправитель, – я уверен,
что сам Ликург, давший законы лакедемонянам, не вынес бы более мудрого решения,
нежели великий Панса. На этом мы закончим утреннее наше заседание, и я немедленно
распоряжусь, чтобы сеньору губернатору принесли на обед все, что он сам
пожелает.
– Того-то мне и надобно, скажу вам по чистой
совести, – объявил Санчо. – Дайте мне только поесть, а там пусть на
меня сыплются всякие темные и запутанные дела – я их живо разрешу.
Домоправитель слово свое сдержал: ему не позволяла совесть
морить голодом столь рассудительного губернатора, тем более что по замыслу его
господина ему оставалось сыграть с Санчо последнюю шутку, и на этом он намеревался
покончить. И вот случилось так, что, когда Санчо, наевшись вопреки всем правилам
и наставлениям доктора Учертанарогеры, вставал из-за стола, явился гонец с
письмом от Дон Кихота к губернатору. Санчо велел секретарю прочесть его прежде
про себя, и если в письме не окажется ничего секретного, то огласить его.
Секретарь так и сделал и, пробежав письмо, сказал:
– Это письмо можно прочитать вслух, ибо все, что сеньор
Дон Кихот пишет вашей милости, достойно быть начертанным и записанным золотыми
буквами. Вот о чем тут идет речь:
«Я ожидал услышать о твоих
оплошностях и упущениях, друг Санчо, а вместо этого услышал о твоем остроумии,
за что и вознес особые благодарения господу богу, который из праха поднимает
бедного, а глупца превращает в разумного. Меня уведомляют, что ты правишь, как
настоящий человек, но что, будучи человеком, ты смирением своим напоминаешь
тварь бессловесную; и, однако ж, надобно тебе знать, Санчо, что во многих
случаях приличествует и даже необходимо ради упрочения своей власти поступать наперекор
смирению своего сердца, потому что особе, занимающей видную должность, надлежит
поставить себя сообразно высокому своему положению и не слушаться того, что ей
подсказывает ее худородность. Одевайся хорошо, потому что и дубина, если ее
разукрасить, перестает казаться дубиной. Из этого не следует, что тебе подобает
увешиваться побрякушками и франтить и что, будучи судьею, ты обязан наряжаться
как военный, – тебе надлежит одеваться, как того требует занимаемое тобою
положение, а именно: чисто и опрятно.
Чтобы снискать любовь народа, коим
ты управляешь, тебе, между прочим, надобно помнить о двух вещах: во-первых,
тебе надлежит быть со всеми приветливым (впрочем, об этом я уже с тобой
говорил), а во-вторых, тебе следует заботиться об изобилии съестных припасов,
ибо ничто так не ожесточает сердца бедняков, как голод и дороговизна.
Не издавай слишком много указов, а
уж если задумаешь издать, то старайся, чтобы они были дельными, главное – следи
за тем, чтобы их соблюдали и исполняли, ибо когда указы не исполняются, то это
равносильно тому, как если бы они не были изданы вовсе; более того: такое
положение наводит на мысль, что у правителя достало ума и сознания своей
власти, чтобы издать указы, но недостало смелости, чтобы принудить соблюдать
их, закон же, внушающий страх, но не претворяющийся в жизнь, подобен чурбану,
царю лягушек: [477]
вначале он наводил на них страх, но потом они стали презирать его и помыкать
им.
Будь отцом родным для добродетелей и
отчимом для пороков. Не будь ни постоянно суров, ни постоянно мягок – выбирай
середину между этими двумя крайностями, в среднем пути и заключается высшая
мудрость. Осматривай тюрьмы, бойни и рынки; посещение губернатором таковых мест
– вещь чрезвычайно важная: губернатор утешает узников, надеющихся на скорое
окончание своих дел, он – пугалище мясников, которые в его присутствии
перестают обвешивать, и, по той же причине, он – гроза всех торговок. В случае
если ты корыстолюбец, волокита и лакомка (чего я, впрочем, не думаю), то не
показывай этого, ибо когда народ и твои приближенные узнают о резко означенной
в тебе наклонности, то начнут тебя за это допекать и в конце концов свергнут.
Просматривай и пересматривай, продумывай и передумывай те советы и правила,
которые я дал тебе в письменном виде накануне твоего отъезда на остров, и коли
будешь их соблюдать, то увидишь, какую бесценную помощь окажут они тебе в
преодолении тех препятствий и затруднений, которые на каждом шагу перед
правителями возникают. Напиши герцогу и герцогине и изъяви им свою
признательность, ибо неблагодарность – дочь гордости и один из величайших
грехов, какие только существуют на свете; между тем от человека, питающего
благодарность к своим благодетелям, можно ожидать, что он выкажет благодарность
и господу богу, который столько посылал ему и посылает милостей.
Сеньора герцогиня отправила к твоей
жене Тересе Панса нарочного с платьем и с подарком от нее самой; ответа ожидаем
с минуты на минуту. Я чувствовал себя неважно из-за одного кошачьего
переполоха, вследствие коего у меня весьма некстати оказался поцарапанным нос,
однако ж в конце концов все обошлось благополучно, ибо если одни волшебники
наносят мне повреждения, зато другие за меня вступаются.
Извести меня, имеет ли состоящий при
тебе домоправитель что-либо общее с Трифальди, как ты подозревал прежде; вообще
уведомляй меня обо всем, что бы с тобой ни случилось: ведь мы живем так близко
друг от друга; к тому же я намерен в непродолжительном времени положить конец
этой праздной жизни, ибо рожден я не для нее.
Тут у меня вышло одно обстоятельство,
из-за которого я, пожалуй, попаду в немилость к их светлостям, и мне это
неприятно, но ничего не поделаешь, ибо в конце-то концов мне надлежит считаться
не столько с их удовольствием или же неудовольствием, сколько со своим
собственным призванием согласно известному изречению: amicus Plato magis amica
veritas. [478]
Пищу тебе прямо по-латыни, в надежде на то, что за время своего губернаторства
ты уже изучил этот язык. Господь с тобой, и да будет ему угодно сделать так,
чтобы тебе никогда не пришлось в ком-либо возбуждать сострадание.
Твой друг Дон Кихот Ламанчский».
Санчо слушал с особым вниманием, все присутствовавшие
похвалили письмо и нашли, что оно очень умно написано, затем Санчо встал и,
позвав секретаря, заперся с ним в своем покое, а как порешил он сей же час, не
откладывая, ответить сеньору Дон Кихоту, то и велел секретарю записывать слово
в слово все, что он, Санчо, будет ему говорить. Секретарь повиновался, и ответное
письмо было составлено следующим образом:
«Я так занят делами, что у меня нет
времени ни почесать в голове, ни даже обрезать ногти, и оттого они у меня такие
длинные, что хоть кричи караул. Это я Вам пишу, драгоценнейший мой сеньор,
чтобы милость Ваша не беспокоилась, что я до сих пор не уведомил Вас, как мне
живется на острове; так вот, голодаю я на этом самом острове больше, чем когда
мы с Вами вдвоем плутали по лесам и пустыням.
На днях сеньор герцог писал мне и
извещал, что к нам на остров пробрались какие-то лазутчики и хотят меня убить,
но до сих пор мне удалось обнаружить только одного, некоего лекаря, которому
здесь платят жалованье, чтобы он всех вновь назначаемых губернаторов отправлял
на тот свет. Зовут его доктор Педро Нестерпимо, а родом он не то из
Тиртеафуэры, не то из Учертанарогеры: одно имя чего стоит, Ваша милость, поневоле
будешь бояться, как бы он тебя не уморил! Он сам про себя говорит, что не лечит
болезни, а только предупреждает, лекарство же у него одно: диета да диета, пока
больной до того исхудает – в чем только душа держится, как будто истощение не
вредней горячки! Словом сказать, он морит меня голодом, а я умираю с досады:
ведь я думал, когда собирался губернаторствовать, что буду есть горячее, пить
прохладительное, нежить свою плоть на голландских простынях да на пуховиках, а
приехал – и стал вести такую строгую жизнь: ну ни дать ни взять отшельник, а
как это не по моей доброй воле, то и боюсь я, что в один прекрасный день
отправлюсь ко всем чертям.
До сих пор мне еще ни податей не
приносили, ни подношений не подносили, и я не могу взять в толк, что бы это значило,
потому я здесь кое от кого слыхал, что обыкновенно, когда назначается новый
губернатор, то еще до его прибытия на остров жители дарят ему или же ссужают
много денег, и что обычай этот существует у всех решительно правителей, а не
только у здешних.
Нынче ночью, когда я обходил остров,
мне попались прехорошенькая девушка в мужском платье и ее брат в женском
одеянии. В девчонку влюбился мой дворецкий и, как он говорит, мысленно уже
выбрал ее себе в жены, а парня я и сам не прочь взять себе в зятья; сегодня мы
оба пойдем потолкуем насчет этого с их отцом, Дьего де ла Льяна: он идальго и
чистокровный христианин, да такой, что лучше нельзя.
Рынки я посещаю, как Ваша милость
мне советовала, и вчера при мне одна женщина торговала орехами, будто бы
свежими, а я доказал, что свежие орехи она мешает со старыми, пустыми и
гнилыми; я велел отдать все эти орехи в сиротскую школу – там разберутся, торговке
же воспретил в течение двух недель появляться на рынке. Говорят, что я поступил
как должно; к сведению Вашей милости, о торговках в нашем городе идет такая
слава, что хуже их никого на свете нет, потому они народ бессовестный,
бессердечный и нахальный, и я тоже так думаю: ведь я на них нагляделся в других
местах.
Я премного доволен, что сеньора
герцогиня написала письмо моей жене Тересе Панса и, как Вы сообщаете, послала
ей подарок, и со временем постараюсь отблагодарить ее; поцелуйте ей за меня
ручки, Ваша милость, и передайте, что я у нее в долгу не останусь, – в
этом она убедится на деле.
Мне бы не хотелось, чтобы у Вас
вышли неприятности с герцогом и герцогинею, потому если Ваша милость с ними
рассорится, то, конечно, и я на этом пострадаю, и неладно будет, если Вы, уча
благодарности меня, сами не выкажете ее по отношению к людям, которые сделали
нам столько хорошего и с такой честью приняли нас у себя в замке.
Насчет кошачьей истории я ничего не
понял; полагаю, впрочем, что это, уж верно, одна из тех мерзостей, какие
обыкновенно чинят Вам злые волшебники. Вы мне все расскажете при свидании.
Хотелось бы мне чего-нибудь послать
Вашей милости, да вот не знаю, чего бы, разве клистирных трубок, которые у нас
тут, на острове, весьма ловко прикрепляют к пузырям, ну да если мое
губернаторство продлится, то я найду, чего Вам послать: своя рука – владыка.
Если придет письмо от моей жены
Тересы Панса, то уплатите, Ваша милость, за доставку [479] и перешлите
сюда: мне, мочи нет, хочется узнать, что у меня делается дома, как жена и дети.
Засим да хранит Вас господь от зловредных волшебников, а мне да поможет уйти
отсюда добром и с миром, в чем я, однако же, сомневаюсь: по всей видимости,
придется мне на этом самом острове сложить свои кости – так хорошо меня
пользует доктор Педро Нестерпимо.
Слуга Вашей милости губернатор
Санчо Панса».
Секретарь запечатал письмо и немедленно отправил гонца в
обратный путь, заговорщики же, дурачившие Санчо, собрались и стали между собой
совещаться, как бы это им отправить отсюда самого губернатора, а губернатор
провел этот день в принятии мер ко улучшению государственного устроения во вверенной
ему области, которую он принимал за остров; так, например, он воспретил
розничную перепродажу съестных припасов во всем государстве и разрешил ввоз
вина откуда бы то ни было, с тою, однако же, оговоркою, что должно быть
указываемо место его изготовления и что цена на него должна быть устанавливаема
сообразно с его действительной стоимостью, качеством и маркою, тем же
продавцам, которые будут уличены в разбавлении вина водою, а равно и в подделке
ярлычков, губернатор положил смертную казнь; он снизил цены на обувь, главным
образом на башмаки, стоившие, по его мнению, неимоверно дорого; определил
размеры жалованья слугам, которые в своем корыстолюбии не знали удержу;
установил строгие взыскания для тех, кто, все равно: днем или же ночью, вздумал
бы распевать непристойные и озорные песни; воспретил слепцам петь о чудесах,
если только у них нет непреложных доказательств, что чудеса эти подлинно
происходили, ибо он держался того мнения, что большинство чудес, о которых поют
слепцы, суть чудеса мнимые и только подрывают веру в истинные, и, наконец,
придумал и учредил новую должность – должность альгуасила по делам бедняков, не
с тем, однако ж, чтобы преследовать их, а с тем, чтобы проверять, подлинно ль
они бедны, а то ведь бывает иной раз и так, что калекою прикидывается вор, у коего
обе руки целехоньки, и выставляет напоказ мнимые язвы здоровенный пьяница.
Одним словом, он ввел столько улучшений, что они до сего времени не утратили в
том краю своей силы и доныне именуются «Законоположениями великого губернатора
Санчо Пансы».
|
