III.
ДА ЗДРАВСТВУЕТ
СПРАВЕДЛИВОСТЬ!
Итак,
песенка Арно дю Тиля была спета. Судебное разбирательство тут же возобновилось,
и через четверть часа обвиненный был вызван в зал суда для оглашения приговора,
который мы воспроизводим дословно по документам того времени:
«На
основании допроса Арно дю Тиля, он же Сансетта, именующего себя Мартен-Герром,
заключенного в тюрьме города Риз;
на
основании показаний свидетелей, как-то: Мартен-Герра, Бертранды де Ролль,
Карбона Барро и, в частности, господина графа де Монтгомери;
на
основании показаний самого подсудимого, который поначалу всячески отрицал свою
вину, но впоследствии признался в содеянных им преступлениях, явствует;
что
указанный Арно дю Тиль окончательно изобличен в обмане, лжи, самозванстве,
прелюбодеянии, грабеже, святотатстве и краже.
Суд
осуждает указанного Арно дю Тиля и приговаривает его:
во-первых,
публично покаяться перед местным храмом Артига, для чего ему надлежит остаться
в одной сорочке, разуться, обнажить голову, надеть на шею веревку и, держа в
руках зажженную свечу, стать на колени;
во-вторых,
просить прощения у бога, короля и правосудия, а также у супругов Мартен-Герра и
Бертранды де Ролль.
По
совершении сего указанный Арно дю Тиль передается в руки палачу, который с той
же веревкой на шее проведет его по всем улицам и общественным местам селения
Артиг и приведет его к дому, где проживает указанный Мартен-Герр.
Затем
он будет вздернут и удавлен на виселице, а тело его – предано сожжению.
Постановлено
в Риэ, в двенадцатый день июля, года 1558».
Иного
приговора Арно дю Тиль и не ждал. Он выслушал его с угрюмым и безразличным
видом, сознался во всем, признал приговор справедливым и даже проявил некоторое
раскаяние.
– Я
прошу, – сказал он, – у господа милосердия, у людей – прощения и
надеюсь претерпеть наказание как истинный христианин.
Мартен-Герр,
присутствовавший при этом, лишний раз доказал судьям свою подлинность: он
разразился потоком искреннейших слез, а затем, поборов застенчивость, обратился
к председателю, нельзя ли, мол, как-нибудь помиловать Арно дю Тиля, поскольку
он, Мартен-Герр, готов простить ему все ошибки прошлого.
Но ему
возразили, что право помилования принадлежит одному королю, но, даже если бы
суд к нему и обратился, король ни за что бы не согласился, потому что преступления
Арно дю Тиля слишком гнусны и омерзительны.
А через
восемь дней перед красивым домиком, уже возвращенным законному владельцу, Арно
дю Тиль, согласно приговору, принял наказание за все свершенные им злодеяния.
В этот
день вся округа собралась в Артиге, дабы присутствовать при казни.
Преступник,
надо сказать, проявил в последние минуты известное мужество и весьма достойно
завершил свою недостойную жизнь.
Когда
палач, по обычаю, трижды оповестил: «Правосудие свершилось!» – притихшая,
устрашенная толпа стала расходиться, а в то время в доме, некогда
принадлежавшем повешенному, некая чета проливала горькие слезы и творила жаркие
молитвы – то были Мартен-Герр и Бертранда.
Но
вскоре живительный воздух родного края, душевная теплота родных и близких и в
особенности нежная забота Бертранды начисто разогнали морщины на лбу Мартена, и
на губах его заиграла веселая улыбка.
Однажды
теплым вечером, после радостного и спокойного дня, он отдыхал в виноградной
беседке и не заметил всадника, который неторопливо подъехал к дому, спешился и
направился к бывшему оруженосцу.
С минуту
он взирал с улыбкой на блаженствовавшего Мартена, потом подошел ближе и молча
похлопал его по плечу. Тот живо обернулся и тут же вскочил, прикоснувшись к
своей шапке:
– Вот
оно что! Это вы, ваша светлость! Простите, но я не заметил вас.
– Не
извиняйся, Мартен, – улыбнулся Габриэль (это был он), – я заглянул к
тебе вовсе не для того, чтобы нарушить твой покой, а чтобы в нем
удостовериться.
– Тогда,
ваша светлость, взгляните на меня – и тут же все поймете.
– Что
я и сделал, – грустно рассмеялся Габриэль. – Так, значит, ты
счастлив?
– О,
ваша светлость, ну чисто птица в воздухе или рыба в воде!
– Вот
и хорошо, что ты обрел наконец долгожданный покой и достаток.
– Что
верно, то верно… потому-то я так и доволен. После долгих скитаний, бесконечных
войн и всяческих лишений я, пожалуй, имею право пожить денек-другой в свое
удовольствие. Что же касается достатка, то, вернувшись домой, я вдруг заделался
чуть ли не богачом. Но деньги-то это не мои, и мне противно к ним прикасаться.
Их принес в дом Арно дю Тиль, и я хочу возвратить их по принадлежности. Большую
часть – иначе говоря, стоимость вашего выкупа – я верну вам, ваша
светлость. Остальные деньги, украл ли их Арно или приобрел, теперь уже все равно –
после оплаты судебных издержек пойдут в пользу бедняков нашего края.
– Но
тогда тебе почти ничего не останется…
– Нет
уж, извините, – запротестовал Мартен, – когда служишь столько времени
такому щедрому хозяину, как ваша милость, то непременно кое-что накопишь. Я
привез с собой из Парижа довольно тугой кошелек. Да и Бертранда не из бедных.
Одним словом, мы на бобах не останемся…
– Но
надеюсь, Мартен, ты не откажешься получить от меня то, чего не взял бы от Арно.
Я прошу тебя, верный мой слуга, оставь себе в награду десять тысяч экю.
– Как,
ваша светлость? – вскричал пораженный Мартен. – Такой огромный
подарок!
– Полно, –
возразил Габриэль. – Ведь не думаешь же ты, что я хочу оплатить твою
верность! Нет, я и без того твой должник на всю жизнь. А теперь хватит об этом…
Лучше скажи мне, как относятся к тебе прежние друзья. Я ведь заглянул к тебе,
чтобы убедиться в твоем полном благополучии. Так как же твои друзья?
– Что
ж, монсеньер, многие из них умерли, но кто уцелел, любят меня не меньше, чем в
прежние времена. Кое-кто из них даже поссорился с тем самым Мартеном из-за его
вечной грубости. Посмотрели бы вы теперь, как они довольны!
– Верю
тебе, Мартен, верю, – кивнул головой Габриэль. – Но почему ты ничего
не говоришь мне о своей жене?
Мартен с
некоторым замешательством почесал за ухом.
– Хм!..
Моя жена…
– Ну
да, твоя жена… – с беспокойством отозвался Габриэль. – Неужели
Бертранда по-прежнему тебя угнетает? Неужели у нее не смягчился характер?
– Да
нет же, монсеньер, – возразил Мартен, – нет, она меня просто на руках
носит. Ни тебе капризов, ни придирок! Ей-богу! От такой благодати я просто не
могу прийти в себя. Не успею я позвать, а она уже бежит… Удивительно!
– Ну
и в добрый час! А то ты меня чуть не напугал.
– Если
уж говорить начистоту, – смутился Мартен, – так меня все-таки берет
какое-то сомнение… Можно с вами, монсеньер, говорить совершенно откровенно?
– Разумеется.
Мартен-Герр
осторожно огляделся и, убедившись, что вокруг ни единой души, тихо заговорил:
– Так
вот… я не то что прощаю Арно дю Тиля, а просто благословляю его. Какую услугу
он мне оказал: из тигрицы сделал овечку, из ведьмы – ангела! Я пользуюсь
последствиями его грубости… Конечно, Арно дю Тиль доставил мне много бед и
огорчений, но разве все эти горести не окупились, коли он невольно доставил мне
такое счастье на старости лет?
Тут
Габриэль не удержался от улыбки:
– Пожалуй,
ты прав. Мартен весело продолжал:
– Вот
я и благословляю его втайне… и все потому, что пожинаю посеянные им плоды.
Значит, зло Арно дю Тиля принесло мне только пользу. Мне есть за что
благодарить чудесного Арно, и я его благодарю!
– Признательное
у тебя сердце, – усмехнулся Габриэль. – Но повтори мне еще раз, что
ты счастлив.
– Повторяю,
ваша милость: счастлив так, как еще в жизни никогда не бывал!
– Это
я и хотел знать. Теперь я могу уехать со спокойной душой.
– Как, –
вскричал Мартен, – уехать? Неужели вы собираетесь нас покинуть?
– Да,
Мартен. Больше ничто меня здесь не удерживает.
– Хорошо.
А когда же вы собираетесь?
– Сегодня
вечером. Мартен заволновался.
– Что
же вы меня не предупредили? Ну ничего, мне недолго собраться!
Он
вскочил и быстро заковылял к дому.
– Бертранда,
Бертранда! – крикнул он.
– Зачем
ты зовешь жену, Мартен? – спросил Габриэль.
– Пусть
она соберет меня в дорогу.
– Совершенно
напрасно, Мартен, ты со мной не поедешь.
– Как
так? Вы не возьмете меня с собой?
– Нет,
я еду один.
– И
больше не вернетесь?
– Вернусь,
но не скоро.
– Ну
и дела… Ведь слуга всегда следует за хозяином, оруженосец – за рыцарем, а
вы не берете меня с собой!
– У
меня на это есть веские причины, Мартен.
– Какие
же, если не секрет?
– Во-первых,
было бы слишком жестоко оторвать тебя от счастья, которое ты так поздно вкусил.
– Это
не в счет, монсеньер, ибо мой первый долг – служить вам до последнего
дыхания.
– Так-то
оно так, но совесть не позволяет мне воспользоваться твоим усердием. А
во-вторых, в результате печального случая в Кале ты уже не в силах служить так
же ловко, как прежде.
– Верно,
ваша светлость, теперь сражаться рядом с вами мне уже не придется… И все-таки
найдется немало таких поручений, которые калека сможет выполнить почище
здорового.
– Я
это знаю, Мартен! И, возможно, я пошел бы на это, если бы не третья причина… Я
открою тебе ее лишь при условии, что ты не будешь вникать в подробности и сам
не захочешь следовать за мной.
– Значит,
речь идет о чем-то важном, – заметил Мартен.
– Да,
ты прав, – печально и торжественно проговорил Габриэль. – До сего
времени я жил во имя чести и добился того, что покрыл свое имя славой. Я имею
все основания сказать, что оказал Франции и королю великие услуги; достаточно
вспомнить Сен-Кантен и Кале… До сих пор я бился в открытом и честном бою, в
радостной надежде получить награду. Но награды этой я так и не получил… И
отныне я должен отомстить за преступление. Я сражался – теперь я караю. Я
был солдатом Франции, а буду палачом господним.
– Господи
Иисусе! – всплеснул руками Мартен.
– Вот
почему мне надлежит быть одному и я никак не могу привлечь тебя к этому
страшному, зловещему делу! В нем не должно быть никаких посредников!
– Что
верно, то верно… Теперь я и сам отказываюсь от своего предложения.
– Спасибо
тебе за преданность и покорность, – сказал Габриэль.
– Но
неужели я не могу вам ничем быть полезен?
– Ты
можешь только молиться за меня… А теперь прощай, Мартен. Я расстаюсь с тобой и
возвращаюсь в Париж. Там я буду ждать решающего дня… Всю свою жизнь я защищал
правду и боролся за равенство – да вспомнит всевышний об этом дне. Пусть
он поможет найти справедливость своему верному слуге… – И, взглянув на
небо, Габриэль хмуро повторил: – Да, справедливость!..
Через
десять минут он наконец вырвался из крепких прощальных объятий Мартен-Герра и
Бертранды де Ролль, явившейся на зов мужа.
– Прощай,
Мартен, мой верный слуга. Мне пора уезжать. Прощайте, мы еще свидимся!
– Прощайте,
монсеньер, и да хранит вас бог! – вот все, что мог вымолвить Мартен-Герр.
И он еще
долго смотрел на темную фигуру одинокого всадника, которая медленно
растворялась в сгущающихся сумерках и наконец совсем исчезла.
|
