XXXI.
ГРАФ ДЕ МОНТГОМЕРИ
Габриэль,
стоя на коленях, поднял голову и осмотрелся вокруг со зловещим спокойствием. Но
спокойствие это показалось господину де Сазераку страшнее воплей и рыданий.
Затем,
как бы спохватившись, Габриэль приложил руку к сердцу старца. Так он ждал одну
или две минуты, потом сдержанно и спокойно произнес:
– Ничего,
ничего!.. Сердце уже не бьется, хотя тело еще не остыло…
– Какое
могучее сложение! – прошептал комендант. – Он еще мог бы долго жить…
Габриэль
наклонился над усопшим, закрыл ему глаза и почтительно поцеловал угасшие веки.
Господин
де Сазерак попытался отвлечь его от страшного зрелища.
– Сударь, –
сказал он, – если покойный вам дорог…
– Дорог? –
перебил его Габриэль. – Да это же мой отец!..
– Если
вам угодно воздать ему последний долг, мне разрешено выдать вам его тело.
– Неужели? –
с таким же зловещим спокойствием усмехнулся Габриэль. – Значит, налицо
полная справедливость и верность данному слову, этого нельзя не признать.
Посудите сами, господин комендант, мне поклялись перед богом возвратить моего
отца… и возвратили – вот он! Правда, не было и речи, чтоб вернуть его
живым… – И он пронзительно захохотал.
– Мужайтесь, –
сказал господин де Сазерак. – Проститесь с тем, кого вы оплакиваете.
– А
я это и делаю, вы же видите!..
– Да,
но все-таки лучше поскорее уйти отсюда. Воздух здесь вреден и опасен для жизни.
– И
вот доказательство. – Габриэль указал на неподвижное тело.
– Пойдемте,
пойдемте отсюда, – взял молодого человека за руку комендант.
– Хорошо,
я последую за вами, – согласился Габриэль и жалобно добавил: – Но
сжальтесь, подарите мне несколько минут!
Господин
де Сазерак молча кивнул, а сам отошел к двери, где воздух был не такой тяжелый
и зловонный.
Габриэль
опустился на колени перед покойником и замер, безмолвный и неподвижный.
Что
говорил он своему усопшему отцу? Искал ли он страшную разгадку на этих
сомкнутых устах? Клялся ли он в священной мести? Думал ли он о прошлом или о
будущем? О людях или о боге? О правосудии или о милосердии?
Так
прошло пять-шесть минут.
Дышать
становилось все труднее. И тогда комендант обратился к Габриэлю:
– Теперь
уж я вас буду просить. Нам пора подняться наверх.
– Я
готов, – отвечал Габриэль, – я готов… Он взял холодную руку отца и
поцеловал ее. Потом приложился губами ко лбу. Он не плакал. Слез не было.
– До
свидания, – сказал он ему, – до свидания!
Он
поднялся с колен и медленно, тяжело зашагал вслед за господином де Сазераком…
Войдя в
кабинет, залитый утренним солнцем, комендант снова взглянул на своего молодого
гостя и поразился: белые пряди засеребрились в его каштановых волосах.
Помолчав,
господин де Сазерак мягко сказал:
– Не
могу ли я вам быть полезен? Я буду счастлив сделать все, что дозволено мне
должностью.
– Вы
мне обещали, что я могу отдать последние почести усопшему. Сегодня вечером я
пришлю людей, и, если вы соблаговолите уложить останки в гроб, они унесут и
похоронят узника в его семейном склепе.
– Понятно,
сударь, – ответил де Сазерак. – Эта милость для вас мне разрешена, но
только при одном условии.
– При
каком? – холодно спросил Габриэль.
– Если
вы дадите обещание не делать никакой огласки.
– Хорошо,
обещаю вам, господин комендант. Люди придут ночью и без лишних разговоров
отнесут тело на улицу Садов святого Павла, к склепу графов де…
– Прошу
прощения, – торопливо перебил его комендант, – я не знаю имени
заключенного, не хочу и не должен его знать. Моя должность и присяга запрещают
говорить мне с вами об этом. Так что советую вам скрыть от меня такие
подробности.
Габриэль
гордо усмехнулся:
– Мне
скрывать нечего. Скрывают только те, кто виновны.
– А
вы принадлежите к несчастным, – возразил комендант. – Разве так будет
не лучше?
– Во
всяком случае, то, о чем вы умолчали, я угадал и все могу вам рассказать.
Например, я знаю, что некая влиятельная особа явилась сюда вечером и пожелала
говорить с узником для того, чтобы заставить его разговориться! Я знаю, к каким
соблазнам прибегали, чтобы он нарушил свое молчание. От этого молчания зависела
вся его дальнейшая жизнь.
– Как!
Вы это знали? – поразился де Сазерак.
– Конечно,
знал, – ответил Габриэль. – Тот влиятельный человек сказал старцу:
«Ваш сын жив!» Или: «Ваш сын покрыл себя славой!» Или: «Ваш сын несет вам
освобождение!» Он сказал ему о его сыне, презренный!
У
коменданта вырвался жест удивления.
– И,
услыхав имя своего сына, несчастный отец, который молчал из ненависти к своему
смертельному врагу, не совладал с порывом любви! Так ли оно было, милостивый
государь?
Комендант,
не говоря ни слова, склонил голову.
– Было
так, вы не можете отрицать! Вам совершенно бесполезно отрицать, что именно
сказало влиятельное лицо бедному узнику! Ну, а что же до имени этого лица… хотя
вы и пытались его замолчать… угодно ли вам, чтоб я его назвал?..
– Что
вы, что вы! – вскричал господин де Сазерак. – Мы здесь одни, это так,
но все-таки будьте осторожны! Неужели вы не страшитесь?
– Я
ничего не страшусь! Итак, это был коннетабль, герцог де Монморанси! Палача
всегда видно…
– О,
помилуйте! – перебил его комендант, с ужасом озираясь по сторонам.
– Что
касается имени узника и моего, – спокойно продолжал Габриэль, – так
оно вам неизвестно. Но мне ничто не препятствует открыться. Вы были весьма
благожелательны ко мне в эти суровые часы; если вы в будущем услышите мое имя,
знайте: тот, о ком идет речь, считает себя обязанным вам.
Господин
де Сазерак ответил:
– И
я буду счастлив узнать, что судьба не всегда так жестока к вам.
– О,
это для меня теперь не столь важно. Но так или иначе, я объявляю вам, что с
этой ночи, когда скончался мой отец, я – граф де Монтгомери!
Комендант
Шатле, застыв на месте, не проронил ни слова. Габриэль продолжал:
– На
том мы и расстанемся, милостивый государь. Примите мою благодарность. Да
сохранит вас господь!
Он
поклонился и твердым шагом вышел из Шатле.
Свежий
утренний воздух и солнечный свет ошеломили его. Он остановился на мгновение и
даже пошатнулся. Но когда прохожие стали уже на него оглядываться, он собрался
с силами и зашагал прочь от этого зловещего места.
Отыскав
уединенное местечко на берегу Сены, он вынул свою записную книжку и написал
кормилице следующее письмо:
«Моя
добрая Алоиза!
Теперь
решено: не жди меня, сегодня домой я не вернусь. Мне нужно некоторое время
побыть одному, побродить, подумать, подождать. Но обо мне не беспокойся, я
непременно вернусь к тебе. Нынче вечером сделай так, чтобы все в доме пораньше
легли спать. Ты, однако, не спи. Вечером, когда опустеет улица, в ворота
постучат четверо людей со скорбной и драгоценной ношей. Ты открой им, проводи
их к нашему фамильному склепу и укажи открытую гробницу, в которую они
захоронят того, кого принесли. Благоговейно проследи за выполнением обряда.
Потом, когда все будет кончено, дай каждому по четыре золотых экю, выпусти их и
вернись обратно, дабы преклонить колени и помолиться за своего усопшего
господина.
Я
тоже буду молиться, но только не здесь. Так нужно. Ибо чувствую, что созерцание
этой гробницы привело бы меня к страшным и безрассудным поступкам. Мне нужно
побыть одному.
До
свидания, моя добрая Алоиза. Скажи Андре, чтоб он помнил о госпоже де Кастро, и
сама не забудь о моих друзьях из Кале. До встречи, да хранит тебя бог!
Габриэль
де М.»
Написав
письмо, Габриэль нанял четырех простолюдинов, дал каждому из них по четыре
золотых экю в задаток и столько же обещал впоследствии. Но для этого они должны
были отнести письмо по адресу, а вечером, после десяти часов, явиться в Шатле,
получить от коменданта, господина де Сазерака, гроб с телом и отнести его на
улицу Садов святого Павла, в тот особняк, куда и было адресовано письмо.
Бедняки
горячо поблагодарили Габриэля и поклялись в точности исполнить его поручения.
Выслушав их, Габриэль печально усмехнулся: «И все это осчастливило четырех
людей!».
Он решил
покинуть Париж.
Дорога
его проходила мимо Лувра. Закутавшись в плащ, скрестив на груди руки, он на
мгновение остановился перед королевским дворцом.
– Теперь-то
мы рассчитаемся! – еле слышно прошептал он и пошел дальше, вспоминая слова
гороскопа, некогда составленного для графа Монтгомери магистром Нострадамусом и
повторявшего ныне судьбу его сына:
Всерьез
иль в игре он коснется копьем
чела
короля,
И
алая кровь заструится ручьем
с
чела короля!
Ему
провидение право дает
карать
короля –
Полюбит
его и его яке убьет
любовь
короля!
Да, это
странное предсказание, уготованное его отцу, осуществилось. Действительно, граф
Монтгомери в юности, играя, ударил короля Франциска I тлеющей головешкой;
потом, в зрелые годы, стал соперником короля Генриха II в любви, и, наконец,
вчера был умерщвлен по приказу женщины, которую любил король.
Габриэля
же, в свою очередь, любила королева Екатерина Медичи. Доведет ли его судьба до
последнего предначертания? Представится ли ему случай, играя, поразить короля?
И если
месть свершится, Габриэлю будет совершенно безразлично, когда убьет его –
раньше или позже – любовь короля!
|
