Увеличить |
XIV.
ДИАНА ДЕ ПУАТЬЕ
Коннетабль
де Монморанси все еще находился у Дианы де Пуатье.
– В
конце концов, она же ваша дочь, черт возьми, – надменно и властно говорил
он, – и вы имеете те же права и ту же власть над нею, что и король.
Требуйте венчания.
– Но,
друг мой, – мягко отвечала Диана, – не забывайте, что до сих пор я
слишком мало уделяла ей внимания. Как же мне проявить материнскую власть? Я ее
не ласкала, как же мне ее бить? Мы находимся с ней – и вы это
знаете – в весьма холодных отношениях, и, несмотря на ее попытки
сблизиться со мной, мы продолжали встречаться лишь изредка. Она к тому же
сумела приобрести большое влияние на короля, и я, право же, не знаю, кто из нас
влиятельнее сейчас. Поэтому исполнить вашу просьбу, друг мой, очень трудно,
если не сказать – невозможно. Махните рукой на этот брачный союз и замените
его еще более блестящим. Для вашего сына мы попросим у короля маленькую
Маргариту.
– Мой
сын уже не играет в куклы, – фыркнул коннетабль. – И как могла бы
содействовать процветанию моего дома девочка, едва научившаяся говорить?
Наоборот, герцогиня де Кастро, как вы только что сами заметили, имеет на короля
большое влияние, потому-то я и желаю, чтоб она стала моею невесткой.
Удивительная вещь, гром и молния, сколько препятствий на пути к этому браку!
Наперекор госпоже де Кастро, наперекор этому расфуфыренному капитанишке,
наперекор самому королю я хочу, чтоб этот брак состоялся! Я так хочу!
– Хорошо,
друг мой, – согласно кивнула Диана де Пуатье, – я обещаю сделать все
возможное и невозможное для исполнения вашего желания.
Коннетабль
что-то недовольно проворчал. Странно, но Диану де Пуатье необъяснимо тянуло к
этому старому, вечно тиранившему ее ворчуну. Ведь Анн де Монморанси не был ни
умен, ни блестящ и пользовался заслуженной репутацией скряги. Одни только
страшные казни, которыми он усмирил мятежное население Бордо[28], создали ему своего рода
омерзительную известность. Даже обладая храбростью, он оказался неудачлив в тех
сражениях, в которых участвовал. При Равенне и Ариньяне, где одержаны были
победы, он еще не командовал и ничем не отличался среди прочих. При Бикоке,
стоя во главе швейцарского полка, он дал перебить почти весь свой полк, а при
Павии был взят в плен. Тем исчерпывалась его воинская слава. И если бы Генрих
II – разумеется, под влиянием Дианы де Пуатье – не благоволил к нему,
он так и остался бы на втором плане и в Королевском совете, и в армии. Тем не
менее Диана преданно заботилась о нем и во всем ему подчинялась.
В этот
миг послышался осторожный стук в дверь, и появившийся паж доложил, что виконт
д'Эксмес настоятельно просит герцогиню оказать ему милость, приняв его по
чрезвычайно важному делу.
– Влюбленный! –
воскликнул коннетабль. – Чего нужно ему от вас, Диана? Уж не пришел ли он,
чего доброго, просить у вас руки дочери?
– Принять
его? – покорно спросила Диана.
– Разумеется,
ведь этот визит может нам быть полезен. Но пусть он немного подождет, пока мы
договоримся.
Паж
удалился.
– Если
к вам пришел виконт д'Эксмес, – сказал коннетабль, – то это значит,
что возникло какое-то непредвиденное затруднение. Положение, должно быть,
кажется ему отчаянным, иначе он бы не прибег к этому крайнему средству.
Слушайте же внимательно, и если вы точно выполните мои наставления, то,
возможно, вам и не придется тогда обращаться к королю. Диана, о чем бы виконт
ни просил вас, отвечайте отказом. Если он попросит вас указать ему путь,
направьте его по пути противоположному. Если пожелает услышать от вас «да»,
говорите «нет». Ведите себя с ним высокомерно, пренебрежительно – словом,
дурно… Вы поняли меня, Диана? Сделаете то, что я вам говорю?
– Все
будет исполнено в точности, мой коннетабль.
– Тогда,
надеюсь, кавалер наш будет сбит с толку. Бедняга! Бросается прямо в пасть
к… – он хотел сказать «к волчице», но поправился: – к волкам.
Предоставляю вам его, Диана, и жду от вас подробного отчета о беседе с этим
красивым претендентом. До вечера!
И,
поцеловав Диану в лоб, он удалился. В другую дверь паж ввел виконта д'Эксмеса.
Габриэль
отвесил Диане почтительнейший поклон, на который она ответила небрежным кивком.
Но Габриэль, заранее готовый к неравной борьбе между пылкой страстью и ледяным
тщеславием, начал довольно спокойно:
– Герцогиня,
я понимаю дерзость и тщетность моей просьбы, с которой осмеливаюсь к вам
обратиться. Но в жизни случаются иной раз такие важные, такие крайние
обстоятельства, что под их влиянием становишься выше обычных условностей и
невольно пренебрегаешь обычными приличиями. И вот я стою перед одним из
страшных определений судьбы, сударыня. Человек, говорящий с вами, вручает вам
свою жизнь, и, если вы безжалостно отнесетесь ко мне, я погибну.
Госпожа
де Валантинуа, казалось, застыла в немой неподвижности и не сводила с Габриэля
недовольного, удивленного взгляда.
– Вы
знаете или, может, не знаете, герцогиня, – продолжал он, стараясь не
поддаваться обескураживающему воздействию этого нарочитого молчания, – что
я люблю госпожу де Кастро, люблю ее глубокой, пылкой, необоримой любовью.
Легкая
усмешка Дианы де Пуатье словно говорила: «А мне-то что до этого?»
– Я
заговорил об этой переполняющей мою душу любви, герцогиня, дабы иметь повод сказать,
что я преклоняюсь перед нею, обожествляю ее как наитие свыше. Сердце, которое
она посетила, становится чище, возвышеннее, ближе к небу…
Диана де
Пуатье переменила позу и, полузакрыв глаза, небрежно откинулась на спинку
кресла.
«Куда он
гнет со своею проповедью?» – думала она.
– Таким
образом, вы видите, что любовь для меня святыня, – продолжал
Габриэль. – Более того, она всесильна в моих глазах. Пусть бы даже супруг
госпожи де Кастро был еще жив, я любил бы ее и даже не старался бы подавить в
себе это непобедимое чувство… Только надуманная любовь поддается укрощению,
истинная же не слушает приказов, и спастись от нее нельзя. Поэтому и вы,
сударыня, вы тоже не защищены от вторжения в вашу душу истинной страсти…
Герцогиня
де Валантинуа по-прежнему молчала. Лишь насмешливое изумление светилось в ее
глазах. Габриэль заговорил с еще большим жаром, точно желая смягчить это
каменное сердце.
– Король
был восхищен вашей дивной красотой, вы – тронуты его любовью, но сумело ли
ваше сердце ответить ему взаимностью? Увы, нет… И вот однажды вас увидел
красивый, доблестный и преданный дворянин. Он влюбился в вас, и страсть его
нашла отклик в вашей душе, не сумевшей отозваться на страсть короля. В самом
деле, разве титулы покоряют сердца? Кто может вам помешать в один прекрасный
день великодушно и с чистой совестью предпочесть подданного господину? Не знаю,
как другие, но я настолько понимаю благородство чувства, что никак не могу
поставить в вину Диане де Пуатье, при всей любви к ней Генриха Второго, любовь
ее к графу де Монтгомери.
Диана
порывисто приподнялась и широко раскрыла свои большие зеленые и ясные глаза.
– Что
ж, вы располагаете вещественными доказательствами этой любви? –
обеспокоенно спросила она.
– Я
располагаю только уверенностью, правда, не вещественной, но твердой, –
ответил Габриэль.
– А! –
произнесла она, и лицо ее приняло прежнее надменное выражение. – В таком
случае мне ничего не стоит сказать вам правду. Да, я любила графа де
Монтгомери. А дальше что?
– Дальше?.. –
Габриэлю было мучительно и больно. Однако он продолжал: – Вы любили Жака
де Монтгомери, герцогиня, и я осмеливаюсь предположить, что вам еще дорога его
память. Ибо если он и исчез с лица земли, то из-за вас. И вот я именем его
заклинаю вас, герцогиня, разрешите мне задать один вопрос, который может
показаться вам очень дерзким. Но я повторяю, что жизнь моя связана с этим
ответом, и если вы мне в нем не откажете, то отныне я буду ваш душою и телом…
– Довольно,
сударь, – сказала герцогиня. – Задайте же этот страшный вопрос.
– Позвольте
мне, произнося его, преклонить пред вами колени, – сказал Габриэль и
действительно опустился на колени и с бьющимся сердцем тихо спросил: –
Герцогиня, вы любили графа де Монтгомери в тысяча пятьсот тридцать восьмом
году?
– Возможно, –
ответила Диана де Пуатье. – Дальше.
– В
январе тысяча пятьсот тридцать девятого года граф исчез, а в мае того же года
родилась будущая герцогиня де Кастро.
– И
что же?
– Вот
здесь-то, герцогиня, – продолжал Габриэль едва слышно, – здесь-то и
заложена томящая меня тайна. Я умоляю вас открыть мне ее. Ведь от нее зависит
вся дальнейшая моя судьба, и, поверьте, она умрет в моей груди, если вы
удостоите меня откровенности. Перед этим распятием клянусь вам, сударыня: у
меня вырвут прежде жизнь, чем ваше признание. К тому же вы можете всегда
отречься от него, вам поверят больше, чем мне… Герцогиня! Кто отец Дианы де
Кастро? Действительно граф де Монтгомери?
– Ха-ха! –
презрительно рассмеялась Диана. – Вопрос и впрямь дерзновенный! И вы правильно
поступили, предпослав столь пространное введение. Но успокойтесь, милейший, я
не гневаюсь на вас. Вы и в самом деле заинтересовали меня своей загадкой, и,
знаете ли, загадка эта все еще продолжает меня занимать. Ибо, в сущности,
вам-то что за дело, господин д'Эксмес, дочь ли короля или дочь графа герцогиня
Ангулемская? Король считается ее отцом, этого довольно для вашего честолюбия,
если вы честолюбивы. И что за бесцельное желание допрашивать прошлое? У вас
есть для этого основание, сударь?
– Вы
правы, герцогиня, основание у меня есть, но я заклинаю вас не спрашивать меня о
нем, – отозвался Габриэль.
– Вот
как! – воскликнула Диана. – Мои тайны вы желаете знать, а свои
скрываете. Сделка для вас, во всяком случае, небезвыгодная.
Габриэль
подошел к дубовому резному аналою, стоявшему за креслом Дианы, и снял с него
распятие слоновой кости.
– Можете
ли вы поклясться вечным спасением своим, герцогиня, молчать о том, что я вам
сообщу, и никогда не злоупотреблять этим сообщением?
– Ну
и клятва! – удивилась Диана.
– Да,
сударыня, я знаю, что вы ревностная и набожная католичка, и если вы поклянетесь
спасением души своей, то я поверю вам.
– А
если я откажусь поклясться?
– Тогда
я промолчу, сударыня, и вы откажетесь сохранить мне жизнь.
– Знаете,
сударь, вы удивительно раззадорили мое женское любопытство. Тайна, которою вы
так трагически окружаете себя, притягивает и, сознаюсь, искушает меня. Но
предупреждаю вас, что если я и поклянусь, то лишь для того, чтобы лучше вас
понять. Поклянусь из чистого любопытства, должна вам признаться!
– Я
тоже, герцогиня, руковожусь лишь стремлением узнать тайну, но только
любопытство мое сродни любопытству подсудимого, ожидающего смертного приговора.
Как видите, горькое и страшное любопытство. Угодно ли вам дать эту клятву?
– Говорите
же, я буду повторять за вами эту вашу клятву.
И
действительно, Диана повторила за Габриэлем: «Вечным спасением своим в
настоящей и в грядущей жизни клянусь никому в мире не открывать тайны, которую
вы мне сообщите, никогда ею не пользоваться вам во вред и во всем поступать
так, словно она оставалась и навсегда останется мне неизвестной».
– Так,
герцогиня, – сказал Габриэль, – благодарствуйте за первое
доказательство снисхождения. Теперь вам все объяснят два слова: имя мое –
Габриэль де Монтгомери и Жак де Монтгомери – мой отец.
– Ваш
отец! – воскликнула пораженная Диана.
– Таким
образом, – продолжал Габриэль, – если Диана де Кастро – дочь
графа, то та, кого я люблю, – моя сестра.
– А,
понимаю… – протянула, несколько опомнившись, Диана де Пуатье. «Вот что
спасает коннетабля», – подумала она.
– А
теперь, сударыня, – твердо заявил побледневший Габриэль, – окажите
мне милость, поклянитесь на этом распятии, что герцогиня де Кастро – дочь
короля Генриха Второго! Вы молчите? Почему вы молчите, герцогиня?
– Потому
что не могу поклясться в этом.
– О
боже мой! Диана – дочь моего отца? – пошатнувшись, спросил Габриэль.
– Этого
я не говорю. И никогда не скажу! – воскликнула госпожа де
Валантинуа. – Диана де Кастро, конечно же, дочь короля.
– Правда?
О, герцогиня, как вы добры! Но простите, быть может, слова эти подсказаны вам
вашими личными интересами?.. Поклянитесь же, сударыня, поклянитесь. Во имя
дочери вашей принесите клятву и в этом!
– Не
принесу! – отрезала герцогиня. – С какой стати мне клясться?
– Но
ведь вы только что принесли подобную же клятву лишь для удовлетворения собственного
любопытства, а теперь, когда дело касается человеческой жизни, когда вы можете
несколькими словами спасти от гибели двух людей, вы спрашиваете: «С какой стати
мне клясться?».
– Сударь,
вы слышали: я не поклянусь, – холодно и решительно повторила Диана.
– А
если я все же женюсь на госпоже де Кастро, сударыня, и если она мне сестра, вы
думаете, что грех не падет на вашу голову?
– Не
на мою, – ответила Диана, – потому что я ни в чем не поклялась.
– Это
ужасно, ужасно! – воскликнул Габриэль. – Но не забудьте, что я могу
повсюду рассказывать о вашей связи с графом де Монтгомери, о вашей измене
королю…
– У
вас нет никаких доказательств, – едко усмехнулась Диана. – Вам просто
не поверят. Заметьте к тому же, что я могу преподнести государю дело так, будто
вы посмели объясниться мне в дерзновенной любви, угрожая оклеветать меня, если
я вам не уступлю. Тогда вы не избежите гибели, господин Монтгомери. Но
простите, – прибавила она, вставая, – я вынуждена с вами расстаться,
сударь. Я очень интересно провела с вами время, право же, очень, и ваша история
принадлежит к числу самых необыкновенных.
Она
позвонила.
– О,
как это подло! – вскричал Габриэль, потрясая сжатыми кулаками. – Ах,
отчего вы женщина? И отчего я дворянин? Но берегитесь, герцогиня! Вы не
безнаказанно надругались над моим сердцем и над моею жизнью… Вы еще ответите
мне, ибо, повторяю, вы совершаете подлость.
– Вы
находите? – сказала Диана, сопровождая эти слова свойственным ей одной
сухим, издевательским смешком.
В этот
миг паж, явившийся на зов, приподнял портьеру. Она иронически кивнула Габриэлю
и вышла из комнаты.
«Коннетаблю
решительно везет», – подумала она.
Габриэль
вышел вслед за Дианой, ничего не видя от ярости и обиды.
|