IV.
РУЖЬЯ ПЬЕРА ПЕКУА,
ВЕРЕВКИ ЖАНА ПЕКУА И СЛЕЗЫ БАБЕТТЫ ПЕКУА
Прошел
уже месяц, а в Кале ничего не переменилось. Пьер Пекуа все так же изготовлял ружья;
Жан Пекуа вернулся к ткацкому ремеслу и от нечего делать плел веревки какой-то
невероятной длины; Бабетта Пекуа проливала слезы. Что же касается Габриэля, то
он переживал как раз те стадии, о которых говорил Арно дю Тиль коннетаблю.
Первые пятнадцать дней он действительно ждал терпеливо, но потом начал терять
терпение. Его визиты к лорду Уэнтуорсу стали редки и крайне коротки. Некогда
дружеские отношения резко охладились с того дня, когда Габриэль невзначай
вторгся в так называемые личные дела губернатора. Между тем сам губернатор становился
день ото дня все угрюмее. И беспокоило его вовсе не то, что после отъезда Арно
дю Тиля к нему приезжали один за другим целых три посланца от короля Франции.
Все трое (первый – учтиво, второй – с колкими намеками, третий –
с угрозами) требовали одного и того же: освобождения герцогини де Кастро,
заранее соглашаясь на тот выкуп, который назначит губернатор Кале. И всем троим
он давал один и тот же ответ: он намерен держать герцогиню как заложницу на
случай какого-нибудь особо важного обмена; если же будет установлен мир, он
вернет ее королю без всякого выкупа. Он твердо придерживался своих прав и за крепкими
стенами Кале пренебрегал гневом Генриха II. И все-таки не эта забота тяготила
его. Нет, больше всего удручало его возраставшее оскорбительное безразличие
прекрасной пленницы. Ни его покорность, ни предупредительность не могли
смягчить ее презрения и высокомерия. А если он осмеливался заикнуться о своей
любви, то в ответ встречал лишь скорбный, презрительный взгляд, который уязвлял
его в самое сердце. Он не дерзнул сказать ей ни о том письме, с которым она
обратилась к Габриэлю, ни о тех попытках, которые предпринимал король для ее
освобождения. Не дерзнул потому, что слишком боялся услышать горький упрек из
этих прекрасных и жестоких уст.
Но
Диана, не встречая больше своей камеристки, которой она доверила письмо, поняла
наконец, что и эта отчаянная возможность ускользнула от нее. Однако она не
теряла мужества: она ждала и молилась. Она надеялась на бога, и в крайнем
случае – на смерть..
В
последний день октября – крайний срок, который Габриэль назначил себе
самому, – он решил обратиться к лорду Уэнтуорсу с просьбой отправить в
Париж другого посланца.
Около
двух часов он вышел из дома Пекуа и направился прямо к особняку губернатора.
Лорд
Уэнтуорс был как раз в это время занят и попросил Габриэля немного подождать.
Зал, в котором находился Габриэль, выходил во внутренний двор. Габриэль подошел
к окну, взглянул во двор и машинально провел пальцем по оконному стеклу. И
вдруг его палец наткнулся на какие-то шероховатости на стекле». Видимо, кто-то
нацарапал бриллиантом из кольца несколько букв. Габриэль внимательно
пригляделся к ним и явственно разобрал написанные слова: Диана де Кастро.
Вот она,
подпись, которой не хватало на том таинственном письме, что он получил в прошлом
месяце!.. Будто облако затянуло глаза Габриэлю. Чтобы не упасть, он прислонился
к стене. Значит, тайное предчувствие не обмануло его. Диана, его невеста или
его сестра, находится во власти бесчестного Уэнтуорса! Значит, именно этому
чистому и нежному созданию он твердит о своей страсти!
В этот
момент вошел лорд Уэнтуорс.
Как и в
тот раз, Габриэль, не говоря ни слова, подвел его к окну и указал на уличающую
подпись.
Губернатор
сперва побледнел, но мгновенно овладел собой и спросил со всем присущим ему
самообладанием:
– И
что же?
– Не
это ли имя вашей безумной родственницы, той самой, которую вам приходится здесь
охранять? – задал вопрос Габриэль.
– Вполне
возможно. А что дальше? – спросил высокомерно лорд Уэнтуорс.
– Если
это так, милорд, то эта ваша дальняя родственница мне несколько знакома. Я
неоднократно встречал ее в Лувре. Я предан ей, как всякий французский дворянин
французской принцессе крови.
– И
что еще? – повторил лорд Уэнтуорс.
– А
то, что я требую у вас отчета о вашем поведении и вашем отношении к пленнице
столь высокого ранга.
– А
если, сударь, я вам откажу так же, как уже отказал королю Франции?
– Королю
Франции? – удивился Габриэль.
– Совершенно
правильно, сударь, – все так же хладнокровно ответил Уэнтуорс. –
Подобает ли англичанину давать отчет чужеземному властителю, особенно тогда,
когда его страна в состоянии войны с этим властителем? Тогда, господин
д'Эксмес, не отказать ли мне заодно и вам?
– Я
вас заставлю мне дать ответ! – воскликнул Габриэль.
– И
вы, без сомнения, надеетесь поразить меня той шпагой, которую вы сохранили
благодаря моей любезности и которую я могу хоть сейчас потребовать у вас
обратно?
– О,
милорд, – с бешенством выкрикнул Габриэль, – вы мне заплатите за это!
– Пусть
так, сударь. Я не откажусь от своего долга, но не раньше, чем вы уплатите свой.
– Черт
возьми, я бессилен! – в отчаянии воскликнул Габриэль, сжимая
кулаки. – Бессилен в тот миг, когда мне нужна сила Геркулеса!
– Н-да,
вам, должно быть, и в самом деле досадно, что ваши руки скованы совестью и обычаем,
но сознайтесь, для вас, военнопленного и данника, неплохо было бы получить
свободу и избавиться от выкупа, перерезав горло своему противнику и кредитору.
– Милорд, –
сказал Габриэль, стараясь успокоиться, – вам небезызвестно, что месяц
назад я отправил своего слугу в Париж за суммой, которая так вас интересует. Я
не знаю, ранен ли Мартен-Герр, убит ли в пути, несмотря на вашу охранную
грамоту, украли ли у него деньги, которые он вез… Я ничего толком не знаю. Ясно
только одно: его еще нет. И поскольку вы не доверяете слову дворянина и не
предлагаете мне самому ехать за выкупом, я пришел вас просить, чтобы вы
позволили мне отправить в Париж другого гонца. Но теперь, милорд, вы уже не
смеете мне отказать, ибо в ином случае я могу утверждать, что вы страшитесь
моей свободы!
– Интересно
знать, кому вы это сможете сказать здесь, в английском городе, где моя власть
безгранична, а на вас все смотрят не иначе, как на пленника и врага?
– Я
это скажу во всеуслышание, милорд, всем, кто мыслит и чувствует, всем, кто
благороден!.. Я скажу об этом вашим офицерам – они-то разбираются в делах
чести, вашим рабочим – и они поймут и согласятся со мной!..
– Но
вы не подумали, сударь, – холодно возразил лорд Уэнтуорс, – о том,
что, перед тем как вы начнете сеять раздор, я могу одним жестом швырнуть вас в
темницу – и, увы, вам придется обличать меня лишь перед стенами!
– О!
А ведь и верно, гром и молния! – прошептал Габриэль, стискивая зубы и
сжимая кулаки.
Человек
страсти и вдохновения, он не мог преодолеть выдержки человека из стали.
И вдруг
вырвавшееся ненароком слово круто изменило весь ход событий и сразу восстановило
равенство между Габриэлем и Уэнтуорсом.
– Диана,
дорогая Диана! – едва слышно проронил молодой человек.
– Что
вы сказали, сударь? – вспыхнул лорд Уэнтуорс. – Вы, кажется,
произнесли «дорогая Диана»! Вы так сказали или мне показалось? Неужели и вы
любите герцогиню де Кастро?
– Да,
я люблю ее! – воскликнул Габриэль. – Но моя любовь столь чиста и
непорочна, сколь ваша жестока и недостойна!
– Так
что же вы мне здесь болтали о принцессе крови и о заступничестве за
угнетенных! – закричал вне себя лорд Уэнтуорс. – Значит, вы ее
любите! И, конечно, вы тот, кого любит она! Вы тот, о ком она вспоминает, когда
желает меня уязвить! А, значит, это вы!
И лорд
Уэнтуорс, только что столь презрительный и высокомерный, теперь с каким-то почтительным
трепетом взирал на того, кого любила Диана, а Габриэль при каждом слове
соперника все выше поднимал голову.
– Ах,
значит, она любит меня! – ликующе выкрикнул Габриэль. – Она еще
думает обо мне, вы сами так сказали! Если она меня зовет, я пойду, я помогу ей,
я спасу ее! Что ж, милорд, возьмите мою шпагу, терзайте меня, свяжите, швырните
в тюрьму – я сумею назло всему миру, назло вам спасти и уберечь ее! О,
если только она меня любит, я не боюсь вас, я смеюсь над вами! Будьте во
всеоружии, я же, безоружный, смогу вас победить!..
– Так
и есть, так и есть, я это знаю… – бормотал совершенно подавленный лорд
Уэнтуорс.
– Зовите
стражу, прикажите бросить меня в темницу, если вам угодно. Быть в тюрьме рядом
с ней, в одно время с ней – это ли не блаженство!
Наступило
долгое молчание.
– Вы
обратились ко мне, – снова заговорил лорд Уэнтуорс после некоторого
колебания, – с просьбой снарядить второго посланца в Париж за вашим
выкупом?
– Совершенно
верно, милорд, – ответил Габриэль, – с таким намерением я к вам и
явился.
– И
вы меня, кажется, попрекали, – продолжал губернатор, – что я не
доверяю чести дворянина, поскольку не хочу отпустить вас на честное слово
поехать за выкупом?
– Верно,
милорд.
– В
таком случае, милостивый государь, – ухмыльнулся Уэнтуорс, – вы
можете сегодня же отправиться в путь.
– Понимаю, –
сказал с горечью Габриэль, – вы хотите удалить меня от нее. А если я откажусь
покинуть Кале?
– Здесь
я хозяин, милостивый государь, – ответил лорд Уэнтуорс. – Ни
принимать, ни отвергать мою волю вам не придется, вы будете повиноваться.
– Пусть
так, милорд, но поверьте мне: я знаю цену вашему великодушию.
– А
я, сударь, ни в какой мере не рассчитываю на вашу благодарность.
– Я
уеду, – продолжал Габриэль, – но знайте: скоро я вернусь, милорд, и
уж тогда все мои долги вам будут оплачены. Тогда я не буду вашим пленником, а
вы – моим кредитором, и вам придется волей-неволей скрестить со мною
шпагу.
– И
все-таки я откажусь от поединка, – печально вымолвил лорд Уэнтуорс, –
ибо наши шансы слишком неравны: если я вас убью, она меня возненавидит, если вы
меня убьете, она полюбит вас еще сильнее. Но все равно – если нужно будет
согласиться, я соглашусь! Но не думаете ли вы, – добавил он мрачно, –
что я дойду до крайности? Не пущу ли я в ход последнее, что у меня осталось?
– Бог
и все благородные люди осудят вас, милорд, если вы будете нагло мстить тем, кто
не в силах защищаться, тем, кого вы не смогли победить, – угрюмо ответил
Габриэль.
– Что
бы ни случилось, – возразил Уэнтуорс, – вам судить меня не придется.
И, помолчав, добавил:
– Сейчас
три часа. В семь закроют городские ворота. У вас еще есть время на сборы. Я распоряжусь,
чтоб вас беспрепятственно пропустили.
– В
семь, милорд, меня не будет в Кале.
– И
учтите, – заметил Уэнтуорс, – что вы никогда в жизни сюда не
вернетесь, и если даже мне суждено скрестить с вами шпагу, то поединок наш
состоится за городским валом! Я уж постараюсь, поверьте мне, чтобы вы больше
никогда не увидели госпожу де Кастро.
Габриэль,
уже направившийся было к выходу, остановился у дверей и сказал:
– То,
что вы говорите, милорд, несбыточно! Так уж суждено: днем раньше, днем позже,
но я встречусь с Дианой.
– И
все-таки так не будет, клянусь в этом!
– Ошибаетесь,
так будет! Я сам не знаю как, но это будет. Я в это верю.
– Для
этого, сударь, – пренебрежительно усмехнулся Уэнтуорс, – вам придется
приступом взять Кале. Габриэль задумался и тут же ответил:
– Я
возьму Кале приступом. До свидания, милорд.
Он
поклонился и вышел, оставив лорда Уэнтуорса в полном смятении. Тот так и не
понял, что ему делать: страшиться или смеяться.
Габриэль
направился прямо к дому Пекуа. Он снова увидал Пьера, точившего клинок шпаги,
Жана, вязавшего узлы на веревке, и Бабетту, тяжко вздыхавшую.
Он
рассказал им о своем разговоре с губернатором и объявил о предстоящем отъезде.
Он не скрыл от них и того дерзкого слова, которое он бросил на прощание лорду
Уэнтуорсу.
Потом
сказал:
– Теперь
пойду наверх собираться в дорогу. Он поднялся к себе и стал готовиться к
отъезду. Через полчаса, спускаясь вниз, он увидал на лестничной площадке
Бабетту.
– Значит,
вы уезжаете, господин виконт? – спросила она. – И даже не спросили
меня, почему я все время плачу?
– Не
спросил потому, что к моему возвращению вы, надеюсь, не будете больше плакать.
– Я
тоже на это надеюсь, ваша милость, – ответила Бабетта. – Значит,
несмотря на все угрозы губернатора, вы собираетесь вернуться?
– Ручаюсь
вам, Бабетта.
– А
ваш слуга Мартен-Герр тоже вернется вместе с вами?
– Безусловно.
– Значит,
вы уверены, что найдете его в Париже? Он же не бесчестный человек, верно? Ведь
вы ему доверили такую сумму… Он не способен на… измену, да?
– Я
за него ручаюсь, – сказал Габриэль, удивившись такому странному
вопросу. – Правда, у Мартена переменчивый характер, в нем будто завелось
два человека. Один простоват и добродушен, другой – плутоват и проказлив.
Но, кроме этих недостатков, он слуга преданный и честный.
– Значит,
он не может обмануть женщину?
– Ну,
это трудно сказать, – улыбнулся Габриэль. – Откровенно говоря, тут я
за него ручаться не могу.
– Тогда, –
побледнела Бабетта, – сделайте милость: передайте ему вот это колечко! Он
уж сам догадается, от кого оно и что к чему
– Непременно
передам, Бабетта, – согласился Габриэль, припоминая веселый ужин в день
отъезда оруженосца. – Я передам, но пусть владелица этого колечка знает…
что Мартен-Герр женат… насколько мне известно.
– Женат! –
вскричала Бабетта. – Тогда оставьте себе это кольцо, ваша милость… Нет, выбросьте
его, но не передавайте ему!
– Но,
Бабетта…
– Спасибо,
ваша милость, и… прощайте, – прошептала потрясенная девушка.
Она
бросилась к себе в комнату и там рухнула на стул… Габриэль, обеспокоенный мелькнувшим
у него подозрением, задумчиво спустился по лестнице. Внизу к нему подошел с таинственным
видом Жан Пекуа.
– Господин
виконт, – тихо проговорил ткач, – вот вы у меня все спрашивали,
почему я сучу такие длинные веревки. Вот я и хотел на прощание раскрыть вам эту
тайну. Если эти длинные веревки перевязать между собою короткими поперечными,
то получится длиннющая лестница. Такую лестницу можно вдвоем привесить к любому
выступу на кровле Восьмиконечной башни, а другой конец ее швырнуть вниз прямо в
море, где случайно – по недосмотру – очутится какая-нибудь шалая
лодка…
– Но,
Жан… – прервал его Габриэль.
– И
довольно об этом, господин виконт, – не дал ему договорить ткач. – И
я еще хотел бы перед расставанием подарить вам на память о преданном вашем
слуге Пекуа одну любопытную штучку. Вот вам схема стен и укреплений Кале. Этот
рисунок я сделал во время своих бесцельных блужданий по городу, которые так вас
удивляли. Спрячьте его под плащом, а когда будете в Париже, кое-когда
поглядывайте на него…
И Жан,
не дав Габриэлю опомниться, тут же пожал ему руку и ушел, сказав напоследок:
– До
свидания, господин д'Эксмес, у ворот вас ждет Пьер. Он дополнит мои сведения.
Действительно,
Пьер стоял перед домом, держа за повод коня Габриэля.
– Спасибо,
хозяин, за доброе гостеприимство, – сказал ему виконт д'Эксмес. –
Скоро я вам пришлю или вручу собственноручно те деньги, которые вы мне любезно
предложили. А пока – будьте добры передать от меня вот этот небольшой
алмаз вашей милой сестричке.
– Для
нее я возьму, – ответил оружейник, – но при одном условии: что и вы
от меня примете вещицу моей выделки. Вот вам рог – я сделал его своими
руками и звук его различу в любую минуту даже сквозь рев морского прибоя, а
особенно по пятым числам каждого месяца, когда я обычно стою на посту от
четырех до шести часов ночи на верхушке Восьмигранной башни, которая
возвышается над самым морем.
– Спасибо! –
сказал Габриэль и так пожал ему руку, что оружейник сразу смекнул: его намек
понят.
– Что
же касается запасов оружия, которым вы так удивлялись, – продолжал
Пьер, – то должен сказать: если Кале будет когда-нибудь осажден, мы
раздадим это оружие патриотам-горожанам, и эти люди поднимут мятеж в самом
городе.
– Вот
как! – воскликнул Габриэль, еще сильнее пожимая руку оружейника.
– А
теперь, господин д'Эксмес, я пожелаю вам доброго пути и доброй удачи! –
сказал Пьер. – Прощайте – и до встречи!
– До
встречи! – ответил Габриэль.
Он
обернулся в последний раз, помахал рукой Пьеру, стоявшему у порога, Жану, высунувшемуся
из окошка, и, наконец, Бабетте, выглядывавшей из-за занавески.
Потом он
пришпорил коня и помчался галопом.
У
городских ворот пленника пропустили беспрепятственно, и вскоре он очутился на
дороге в Париж один на один со своими тревогами и надеждами.
Удастся
ли ему освободить отца, приехав в Париж?
Удастся
ли, вернувшись в Кале, освободить Диану?
|