XXXII.
СТРАНСТВУЮЩИЙ РЫЦАРЬ
Алоиза,
давно уж привыкшая к ожиданию и одиночеству, вновь провела немало томительных
часов, поджидая у окна возвращения молодого хозяина.
Когда
какой-то простолюдин постучал в ворота, Алоиза сама побежала открыть.
Наконец-то известие!..
Известие
было ужасное!
Первые
же прочитанные строки как бы заволокли туманом ее глаза, и, чтобы скрыть свое
волнение, она убежала к себе в комнату и там, заливаясь слезами, дочитала до
конца страшное письмо.
Но у нее
был твердый характер и мужественная душа. Она взяла себя в руки, вытерла слезы
и вышла к посланцу.
– Хорошо.
До вечера. Я буду ждать вас и ваших товарищей.
Едва
наступил вечер, она отправила спать своих домашних.
– Сегодня
хозяин не ночует дома, – сказала она, а оставшись одна, подумала: «Да,
хозяин возвращается, но не молодой, а старый! Кого же еще можно захоронить в
семейном склепе, если не прах графа Монтгомери? О благородный мой повелитель,
неужели вы унесете с собой в могилу свою тайну? Тайна! Тайна! Тайна! Повсюду
тайны, повсюду страсти!..»
Скорбные
размышления Алоизы закончились горячей молитвой. Было около одиннадцати часов.
Улицы совсем опустели, когда в ворота глухо постучали.
Алоиза
вздрогнула и побледнела, но, собрав все свое мужество, открыла ворота зловещим
носильщикам. Глубоким и почтительным поклоном она встретила старого хозяина,
возвращавшегося домой после такого долгого отсутствия. Потом сказала людям:
– Идите
за мной. Я вам укажу дорогу.
И,
освещая дорогу светильником, она повела их к склепу. Дойдя до места, носильщики
опустили гроб в одну из открытых гробниц, накрыли ее плитою черного мрамора,
сняли шапки, стали на колени и наскоро помолились за упокой души неизвестного
раба божьего.
Потом
кормилица молча проводила их и вручила им деньги, обещанные Габриэлем. Словно
безгласные тени, они растворились во мраке. Не было сказано ни слова.
А Алоиза
снова вернулась к склепу и там, в слезах и молитвах, провела остаток ночи.
Поутру,
когда к ней пришел Андре, она, бледная, но спокойная, сказала ему:
– Дитя
мое, нам не придется ожидать господина виконта. Позаботьтесь об исполнении его
поручений.
– Все
ясно, – грустно ответил паж. – Я сегодня же отправлюсь обратно к
госпоже де Кастро.
– От
имени отсутствующего нашего господина благодарю вас, Андре, за усердие, –
молвила Алоиза.
Он уехал
и после долгих расспросов встретился с госпожой де Кастро в Амьене.
Диана де
Кастро только что прибыла в этот город и сопровождении свиты, которую
предоставил ей герцог де Гиз, и пожелала немного отдохнуть с дороги в доме
господина Тюре, губернатора края.
Увидев
пажа, Диана изменилась в лице, но овладела собой и жестом позвала его в
соседнюю комнату.
– Ну
что? – спросила она, когда они остались вдвоем. – Что вы принесли
мне, Андре?
– Только
вот это, – подал ей паж свернутую косынку.
– О,
это не перстень! – воскликнула Диана.
Наконец,
придя в себя от неожиданной вести, она принялась расспрашивать Андре с
пытливостью несчастных, которые жаждут испить до дна чашу своего горя.
– Господин
д'Эксмес не вручил вам никакого письма для меня?
– Нет,
сударыня.
– Но
что вы можете мне передать на словах?
– Увы, –
молвил паж, склонив голову, – господин д'Эксмес сказал только то, что
возвращает вам все ваши обеты, даже тот, залогом которого была эта косынка. А
больше он ничего не добавил.
– Но
при каких обстоятельствах он направил вас ко мне? Вы передали ему мое письмо?
Что он сказал, прочитав его? Говорите, Андре! Вы честны и преданны! От ваших
слов зависит счастье моей жизни. Даже малейший наш намек может натолкнуть меня
на нужную дорогу.
– Сударыня, –
отвечал Андре, – я мог бы рассказать вам все, что знаю, но знаю-то я
совсем ничего.
– Говорите,
все равно говорите!
И Андре
заговорил. Он рассказал ей о тех приказаниях, которые Габриэль дал ему, Андре,
и Алоизе на случай своего отсутствия, о тех сомнениях и тревогах, которые
одолевали молодого человека. Рассказал он и о том, как, прочитав письмо Дианы,
Габриэль собрался было что-то сказать, но потом раздумал и ограничился
несколькими фразами. Словом, Андре, как и обещал, передал ей все, что знал. Но
поскольку он плохо разбирался в сути дел, рассказ его еще больше растревожил
Диану.
С
грустью смотрела она на эту черную косынку, словно ожидая от нее ответа. А в
голове билась беспокойная мысль: «Одно из двух – либо Габриэль узнал, что
он в действительности – мой брат, либо потерял последнюю надежду разгадать
эту дьявольскую тайну… Но тогда почему он не избавил меня от жестоких недоумений?»
Диана растерялась.
Как ей поступить? Навеки укрыться в стенах какого-нибудь монастыря? Или
вернуться ко двору, отыскать Габриэля, узнать у него всю правду и остаться при
короле, дабы предохранить его от возможных опасностей?
Король?
Ее отец? Но отец ли он ей? А вдруг она – недостойная дочь, спасающая
короля от заслуженной мести? Какие страшные противоречия!
Но Диана
была женщина, и женщина с мягкой и великодушной душой. Она сказала себе: что бы
ни случилось, тот, кто мстит, иногда жалеет о свершенном, тот, кто прощает,
никогда не жалеет об этом! И она решила вернуться в Париж, остаться при короле
и любыми путями разузнать о деяниях и намерениях Габриэля. Кто знает, может
быть, и самому Габриэлю понадобится ее заступничество! Если же ей удастся
примирить их обоих, тогда совесть у нее будет спокойна и она сможет посвятить
себя богу.
Приняв
такое решение, Диана отбросила прочь всякие колебания, двинулась в путь и через
три дня появилась в Лувре, где ее встретил с распростертыми объятиями
растроганный король.
Однако
эти изъявления отцовских чувств она приняла крайне сдержанно. Сам же король,
которому хорошо было известно расположение Дианы де Кастро к Габриэлю, тоже
испытывал какую-то тревожную растерянность.
Присутствие
дочери невольно напоминало ему то, о чем вспоминать не хотелось. Быть может,
поэтому он и не заикнулся о предполагавшемся ее браке с сыном Монморанси: в
этом смысле госпожа де Кастро могла быть совершенно спокойна.
Впрочем,
ей и без того хватало забот. Ни в особняке Монтгомери, ни в Лувре, ни в других
местах ничего достоверного о виконте д'Эксмесе ей не сказали.
Молодой
человек исчез.
Проходили
дни, недели, целые месяцы. Напрасно Диана, прямо или исподволь, выспрашивала о
Габриэле – никто ничего определенного о нем не знал. Некоторые уверяли,
будто видели его, но заговорить с ним не решились – вид его был столь
мрачен, что все от него шарахались. Более того, все эти неожиданные встречи
происходили почему-то в самых различных местах: одни встречали его в
Сен-Жерменском предместье, другие – в Фонтенбло, третьи – в
Венсенском лесу, а некоторые – даже в Париже…
Откуда
могли взяться такие разноречивые сведения?
И,
однако, в этом была доля истины.
Габриэль,
пытаясь избавиться от страшных воспоминаний и еще более страшных мыслей, не мог
усидеть на одном месте. Нестерпимая жажда действия бросала его по всему краю.
Пешком или на коне, бледный и мрачный, похожий на античного Ореста[52], гонимого
фуриями, он блуждал как неприкаянный по городам, деревням, полям, заходя в дома
только на ночлег.
Однажды,
когда война на севере уже утихла, он заглянул к одному своему знакомому, к
метру Амбруазу Парэ, недавно вернувшемуся в Париж. Обрадованный Амбруаз Парэ
встретил его как героя и задушевного друга.
Габриэль,
словно изгнанник, возвратившийся из далеких странствий, принялся расспрашивать
хирурга обо всех давным-давно известных новостях.
Так он
узнал, например, что Мартен-Герр выздоровел и теперь находится, видимо, на пути
в Париж, что герцог де Гиз и его армия стоят лагерем под Тионвиллем, что маршал
де Терм отбыл в Дюнкерк, а Гаспар де Таванн овладел Гином и что у англичан не
осталось ни одной пяди французской земли, как в том и поклялся Франциск
Лотарингский…
Габриэль
слушал внимательно, но новости эти не взволновали его.
– Благодарю
вас, метр, – сказал он Амбруазу Парэ. – Мне приятно было узнать, что
взятие Кале пошло на пользу Франции. Однако не только ради интереса к этим
новостям явился я к вам, метр. Должен признаться: меня взбудоражил наш разговор
в прошлом году, в маленьком домике на улице Святого Якова. Теперь мне хотелось бы
побеседовать с вами о вопросах религии, которые вы постигли в совершенстве… Вы,
вероятно, перешли уже на сторону Реформации?
– Да,
виконт, – не колеблясь, ответил Амбруаз Парэ. – Кальвин благосклонно
ответил мне на мое письмо и рассеял последние мои сомнения, последние
колебания. Ныне я – один из самых ревностных среди посвященных.
– Тогда
не угодно ли вам приобщить к вашему свету нового добровольца? Я говорю о себе.
Не угодно ли вам укрепить мою зыбкую веру, подобно тому как вы укрепляете
истерзанное тело?
– Мой
долг – облегчать не только физические страдания человека, но и страдания
его души. Я готов вам служить, господин д'Эксмес.
Больше
двух часов длилась их беседа, во время которой Амбруаз Парэ был пылок и
красноречив, а Габриэль – спокоен, печален и внимателен.
Потом
Габриэль встал и, протягивая руку хирургу, сказал:
– Благодарю,
наш разговор пойдет мне на пользу. Время, к сожалению, не такое, чтоб я мог
открыто присоединиться к вам. Мне нужно подождать… Но благодаря вам, метр, я
понял, что вы идете по верному пути, и отныне считайте, что я если не делом, то
сердцем уже с вами. Прощайте, метр Амбруаз… Мы еще свидимся.
Габриэль
молча распрощался с хирургом и ушел.
Через
месяц, в самом начале мая 1558 года, впервые после своего таинственного
исчезновения он появился в особняке на улице Садов святого Павла.
Там было
немало перемен. Две недели назад вернулся Мартен-Герр, а Жан Пекуа с Бабеттой
жили там уже третий месяц. Но судьба, очевидно, не пожелала довести испытание
преданности Жана до конца, и за несколько дней до возвращения Габриэля Бабетта
разрешилась мертвым ребенком.
Бедная
мать сильно убивалась, но в конце концов нежные утешения мужа и материнская
забота Алоизы несколько смягчили ее горе.
Итак,
однажды они сидели вчетвером за дружеской беседой, как вдруг дверь отворилась,
и в комнату медленно и спокойно вошел хозяин дома, виконт д'Эксмес.
Они с
радостными возгласами вскочили со своих мест и бросились к Габриэлю. Когда
первые восторги утихли, Алоиза засыпала вопросами того, кого вслух называла
«господин», а в сердце своем – «дитя мое». Где это он так долго пропадал?
Что намерен делать сейчас? Останется ли наконец среди тех, кому так дорог? Но
Габриэль грустно взглянул на нее и приложил палец к губам: значит, он не желает
распространяться ни о прошлом, ни о будущем.
И чтобы
избавиться от настойчивых расспросов, он сам стал расспрашивать Бабетту и Жана
Пекуа: не нуждаются ли они в чем-нибудь, имеют ли они сведения о Пьере,
оставшемся в Кале… Он посочувствовал горю Бабетты и постарался ее утешить,
насколько можно утешить мать, потерявшую свое дитя.
Почти
целый день провел Габриэль среди друзей и домочадцев, но хотя был он добр и
любезен, по всему было видно, что пребывает он в мрачной меланхолии.
Мартен-Герр
не спускал глаз со своего вернувшегося хозяина. Габриэль и с ним поговорил, но,
к сожалению, ничем не напомнил о давнем обещании покарать преступника, некогда
прикидывавшегося его оруженосцем. Mapтен же настолько уважал Габриэля, что не
смел первый заговорить с виконтом об этом.
Но
вечером, уже собираясь уходить, Габриэль сам обратился к Мартен-Герру.
– Мартен,
я не забыл о тебе. Я все время искал, допытывался и, кажется, нашел следы той
правды, что тебя волнует.
– О,
ваша светлость! – радостно пробормотал смутившийся оруженосец.
– Да,
Мартен, – продолжал Габриэль, – я собрал нужные сведения и чувствую,
что иду по верному пути. Но мне нужна твоя помощь, друг мой. На той неделе
поезжай к себе на родину, но по дороге остановись в Лионе. Через месяц я с
тобой там встречусь, и мы согласуем дальнейшие наши действия.
– Слушаюсь,
ваша светлость, – отвечал Мартен-Герр. – Но неужели до той поры мы не
увидимся?
– Нет,
сейчас мне нужно побыть одному, – непреклонным тоном возразил
Габриэль. – Я снова вас покину, и не надо меня удерживать, это меня только
огорчит. Прощайте, друзья мои! Помни, Мартен, через месяц мы встречаемся в
Лионе.
– Я
буду вас там ждать, ваша светлость.
Габриэль
тепло распрощался с Жаном Пекуа и его женой, крепко пожал руки Алоизе и, словно
не замечая скорби своей старой кормилицы, ушел в ночь… И снова –
беспокойные метания, снова – бродячая жизнь, на которую, казалось, он был
обречен…
|
