XI.
РАЗНЫЕ БЫВАЮТ ХРАБРЕЦЫ
Алоиза
сидела у окна, с беспокойством поджидая возвращения Габриэля. Наконец, увидев
его, она возвела к небу заплаканные глаза. Но на сей раз это были слезы радости.
– Слава
богу! – воскликнула она, бросаясь к двери. – Вот и вы!.. Вы из Лувра?
Видели
короля?
– Видел, –
сказал Габриэль.
– И
что же?
– Все
то же, кормилица, придется мне подождать.
– Еще
подождать! – всплеснула руками Алоиза. – Святая дева! Снова ждать!
– Ждать
невозможно лишь тогда, когда ничего не делаешь, – заметил Габриэль. –
Но я, слава богу, буду действовать, а кто видит цель, тот не заскучает.
Он вошел
в залу и бросил свой плащ на спинку кресла. Мартен-Герра, сидевшего в углу в
глубоком раздумье, он даже и не заметил.
– Эй,
Мартен! – окликнула Алоиза оруженосца. – Почему ты не поможешь его
светлости снять плащ?
– Ох,
простите, простите! – вскочил на ноги очнувшийся Мартен.
– Ничего,
Мартен, не беспокойся, – сказал Габриэль. – Ты, Алоиза, не очень-то
укоряй нашего Мартена. Скоро мне снова потребуются его преданность и усердие.
Мне надо с ним поговорить об очень важных делах!
Воля
виконта была священна для Алоизы. Она с улыбкой взглянула на оруженосца и,
чтобы не мешать их беседе, вышла из залы.
– Ну,
Мартен, – сказал Габриэль, когда они остались одни, – о чем же ты так
крепко задумался?
– Да
вот все ломаю себе голову, пытаясь разобраться в этой истории с человеком,
которого я встретил утром.
– И
что же? Разобрался? – улыбнулся Габриэль.
– Увы,
не очень-то, ваша милость. Если признаться, то ничего, кроме тьмы кромешной, я
не вижу…
– А
мне, Мартен, как я уже тебе говорил, почудилось совсем другое.
– Но
что именно, монсеньер? До смерти хочется знать.
– Рано
еще об этом говорить, – ответил Габриэль. – А пока забудь на какой-то
срок и о себе, и о той тени, которая затемнила всю твою жизнь. Попозже мы все
узнаем, обещаю тебе. Поговорим лучше о другом. Сейчас ты особенно мне нужен,
Мартен.
– Тем
лучше, ваша милость!
– Тогда
мы поймем друг друга, – продолжал Габриэль. – Мне нужна вся твоя
жизнь без остатка, все твое мужество. Готов ли ты довериться мне и, пойдя на
любые лишения, целиком посвятить себя моему делу?
– Еще
бы! – вскричал Мартен. – Ведь таков мой долг!
– Молодчина,
Мартен! Однако подумай хорошенько. Дело это трудное и опасное.
– Очень
хорошо! Это как раз по мне! – потирая руки, беспечно заявил Мартен.
– Будем
сто раз рисковать жизнью, Мартен.
– Чем
крупнее ставки, тем интереснее игра!
– Но
игра эта суровая и, начавши ее, придется играть до конца.
– Либо
идти ва-банк, либо вообще не играть! – с гордостью молвил оруженосец.
– Прекрасно, –
сказал Габриэль. – Но придется бороться со стихиями, радоваться буре, смеяться
над недостижимым.
– Ну,
и посмеемся, – перебил его Мартен. – По совести говоря, после той
перекладины жизнь мне кажется просто чудом из чудес, и я не посетую, ежели
господь бог отберет тот излишек, которым он меня пожаловал.
– Тогда,
Мартен, все сказано! Ты готов разделить со мной мою судьбу и последуешь за своим
господином?
– До
самой преисподней, ваша светлость, хотя бы для того, чтобы там подразнить
сатану!
– На
это не слишком надейся, – возразил Габриэль. – Ты можешь погубить со
мной душу на этом свете, но только не на том.
– А
мне ничего другого и не надо, – подхватил Мартен. – Ну, а кроме моей
жизни, монсеньер, вам ничего от меня другого не понадобится?
– Пожалуй,
понадобится, – ответил Габриэль, улыбаясь бесшабашности и наивности вопроса. –
Мне понадобится, Мартен-Герр, еще одна услуга от тебя.
– А
какая именно, ваша светлость?
– Подбери
мне, и притом поскорее, дюжину ребят твоей хватки. Словом, крепких, ловких,
смелых – таких, что прошли огонь, воду и медные трубы. Можно это сделать?
– Посмотрим!
А вы им хорошо заплатите?
– По
червонцу за каждую каплю крови. В том трудном и святом деле, которое я должен довести
до конца, жалеть о своем состоянии не приходится.
– В
таком случае, монсеньер, – промолвил оруженосец, – за два часа я
соберу целую свиту превосходных озорников. Во Франции и особенно в Париже в
таких плутах никогда не бывало недостатка. Но кто будет ими командовать?
– Я
сам, – сказал виконт. – Только не как гвардии капитан, а как частное
лицо.
– Если
так, монсеньер, то у меня есть на примете пять или шесть бывалых наших
молодцов, знакомых вам еще со времен итальянской кампании. С тех пор как вы их
отпустили, они до того истосковались без настоящего дела, что с радостью явятся
по первому зову. Вот я их и завербую. Нынче же вечером я вам представлю всю
будущую вашу команду.
– Прекрасно, –
произнес Габриэль. – Но только одно непременное условие: они должны быть
готовы покинуть Париж немедленно и следовать за мною без всяких расспросов и
замечаний.
– За
славой и золотом они пойдут хоть с закрытыми глазами.
– Я
рассчитываю на них, Мартен. Что же касается тебя…
– Обо
мне говорить не приходится, – перебил его Мартен.
– Нет,
именно приходится. Если мы уцелеем в этой заварухе, я обещаю сделать для тебя
то же, что и ты для меня. Я помогу тебе справиться с твоими врагами, будь
покоен. А пока – вот тебе моя рука!
– О,
ваша светлость! – промолвил Мартен, почтительно целуя руку Габриэля.
– Теперь
иди, Мартен, и сейчас же принимайся за дело. А мне надо побыть одному.
– Вы
остаетесь дома? – спросил Мартен.
– Да,
до семи часов. Мне в Лувре надо быть только к восьми.
– В
таком случае, я еще до семи представлю вам нескольких персонажей из состава
нашей будущей труппы.
Он
поклонился и вышел, чувствуя себя на седьмом небе от одного только сознания,
что ему доверили столь важное поручение.
Габриэль,
оставшись один, заперся у себя в комнате и принялся детально изучать план Жана
Пекуа. Он то расхаживал в раздумье из угла в угол, то присаживался к столу,
набрасывая заметки. Ему хотелось, чтобы ни одно возражение герцога де Гиза не
осталось без ответа. Мартен-Герр явился около шести часов.
– Ваша
светлость, – важно и таинственно произнес он, – не угодно ли вам
принять шесть или семь душ, которые надеются под вашим началом послужить
Франции и королю?
– Ну
да! Уже шесть или семь? – удивился Габриэль.
– Семь
или шесть, которые неизвестны вашей светлости. А с нашими стариками из-под Меца
дойдет и до дюжины.
– Черт
возьми, ты времени даром не теряешь! Ну-ка, введи людей!
– Поодиночке? –
спросил Мартен-Герр. – Так вам будет легче составить о них свое суждение.
– Пусть
так, поодиночке, – согласился Габриэль.
– Последнее
слово, – прибавил Мартен. – Должен вам заметить, что я знаю всех этих
людей – иных лично, а об иных имею точные данные. У них разные характеры и
разные побуждения, но всех их роднит одна черта – испытанная на деле
храбрость. За это качество я вам ручаюсь. Но зато вы должны проявить некоторую
снисходительность к другим их слабостям и недостаткам.
После
этой существенной оговорки Мартен-Герр вышел и через минуту вернулся в сопровождении
загорелого, непоседливого детины с беззаботным и смышленым лицом.
– Амброзио, –
представил его Мартен.
– Амброзио –
имя иностранное. Значит, вы не француз? – спросил Габриэль.
– Кто
знает? – ответил Амброзио. – Я подкидыш и вырос в Пиренеях. Одна нога
во Франции, другая – в Испании. Впрочем, я легко примирился с подобной
незаконностью, не имея никаких претензий ни к господу богу, ни к матушке моей!
– На
какие средства вы живете? – поинтересовался Габриэль.
– Очень
просто. Мне одинаково дороги обе мои родины, и я стараюсь по мере своих сил стереть
между ними границы, знакомя одну с богатствами другой… и наоборот…
– Короче
говоря, – пояснил Мартен, – Амброзио занимается контрабандой.
– Но
ныне, – продолжал Амброзио, – гонимый неблагодарными властями с обоих
склонов Пиренеев, я счел за благо уступить им и вот явился в Париж, город, где
храбрец…
– Где
Амброзио сможет, – подхватил Мартен, – применить всю свою
предприимчивость, всю свою ловкость и умение.
– Амброзио,
контрабандиста, принять! – сказал Габриэль. – Следующий?
Довольный
Амброзио ушел, уступив место некоей странной личности с физиономией типичного
аскета.
Мартен
представил его под именем Лактанция.
– Лактанций, –
сказал он, – служил под началом адмирала де Колиньи, который может дать о
нем благожелательный отзыв. Но Лактанций – ревностный католик, и он не
пожелал повиноваться начальнику, зараженному ересью.
Молчаливым
кивком Лактанций подтвердил слова Мартена, и тот продолжал:
– Этот
благочестивый рубака приложит все свои усилия, чтобы удовлетворить господина
виконта д'Эксмеса, но он просит предоставить ему льготы, нужные ему для
спасения души. Солдатское ремесло, а также долг совести понуждают его воевать
со своими братьями во Христе и уничтожать их по мере возможности. Посему
Лактанций полагает, что столь жестокую необходимость следует замаливать с
особой строгостью. И он самоотверженно сопоставляет число наложенных им на себя
постов и покаяний с числом раненых и убитых, которых он преждевременно
препроводил к подножию трона всевышнего.
– Лактанция,
богомольца, принять, – с улыбкой сказал Габриэль.
Лактанций
все так же молча поклонился и отправился восвояси.
Вслед за
Лактанцием Мартен-Герр ввел в комнату молодого человека среднего роста, с живым,
одухотворенным лицом и маленькими холеными руками. Его костюм, от воротника до
башмаков, был не только чист, но даже не лишен некоторого кокетства. Он
грациозно поклонился Габриэлю и застыл перед ним в почтительной позе. Звали его
Ивонне.
– Вот,
ваша светлость, – сказал Мартен, – самый примечательный из всех.
Ивонне в рукопашном бою неудержим, как лев, сорвавшийся с цепи! Колет и рубит в
состоянии полного исступления. Особенно же он отличается при штурмах. Он всегда
вступает первым на первую лестницу и водружает французское знамя раньше всех на
стене неприятельской крепости.
– Так,
значит, он настоящий герой? – спросил Габриэль.
– Я
делаю, что могу, – скромно потупился Ивонне. – И Мартен-Герр, без
сомнения, несколько преувеличил ценность моих слабых усилий.
– Ничуть,
я вам только воздаю должное, – возразил Мартен. – И в доказательство
этого я, перечислив ваши достоинства, тут же отмечу ваши недостатки. Ивонне,
ваша светлость, как я уже говорил, – сущий герой на поле битвы, но в
обыденной жизни он робок и впечатлителен, как девица. Он, например, боится
темноты, мышей, пауков и чуть ли не теряет сознание при малейшей царапине. Он
обретает свою буйную отвагу только тогда, когда его опьяняет запах пороха.
– Все
равно, – сказал Габриэль, – мы его поведем не на бал, а на бой.
Ивонне со всей его деликатностью – принять.
Ивонне
откланялся по этикету и удалился, с улыбкой поглаживая рукой свой тонкий черный
ус.
На смену
ему явились два белокурых гиганта, стройные и невозмутимые. Одному на вид можно
было дать лет сорок, другому – не больше двадцати пяти.
– Генрих
Шарфенштейн и Франц Шарфенштейн, его племянник, – доложил Мартен-Герр.
– Что
за дьявол, кто они такие? – поразился Габриэль. – Откуда вы, ребята?
– Ми
только отшасчи немножко францозиш, – сказал старший.
– Как
так? – спросил виконт.
– Ми
плох понималь францоз, – проговорил великан помоложе.
– Это
немецкие рейтары, – сказал Мартен-Герр, – иными словами –
наемные солдаты. Они продают свою руку тому, кто лучше платит, и хорошо знают,
что стоит храбрость. Они уже были у испанцев и англичан. Но испанец мало дает,
а англичанин слишком торгуется. Покупайте их, ваша светлость, в деле они будут
хороши. Они никогда не спорят и, как люди точные в своих обязательствах, всегда
лезут прямо на пушки с полнейшей невозмутимостью. Ведь для них мужество –
только предмет сделки.
– Я
беру этих поденщиков славы, – сказал Габриэль, – и для большей
верности плачу им за месяц вперед. Кто там еще?
Оба
тевтонских Голиафа по-военному отдали честь и направились к выходу, чеканя шаг.
– Следующий, –
произнес Мартен, – по имени Пильтрусс. Вот он.
Некое
разбойного вида существо в изодранном платье, переваливаясь, вошло в комнату, остановилось
в замешательстве и воззрилось на Габриэля, словно он был судьей.
– Не
стесняйтесь, Пильтрусс, – мягко обратился к нему Мартен-Герр. –
Несмотря на ваш дикий вид, вам, право, нечего краснеть.
Потом он
доложил своему господину:
– Пильтрусс,
монсеньер, так называемый человек с большой дороги. Он ходит по дорогам,
которые кишат чужеземными грабителями, и грабит грабителей. Что же касается
французов, то он не только милует, но даже и помогает им. Итак,
Пильтрусс – своего рода завоеватель. Тем не менее он ощутил потребность
изменить свой образ жизни. Вот почему он с такой охотой принял предложение
вступить под знамя виконта д'Эксмеса.
– Хорошо, –
сказал Габриэль. – Я принимаю его под твою, Мартен, ответственность, с условием,
что он изберет ареной для своих подвигов не большие дороги, а укрепленные
города.
– Благодари
монсеньера, чудак, – подтолкнул его Мартен-Герр.
– Благодарю
вас, ваша светлость, – заторопился Пильтрусс. – Обещаю вам, что
никогда не буду драться один против двух или трех, а только против десятерых.
– В
добрый час, – усмехнулся Габриэль.
После
Пильтрусса явилась некая мрачная, бледная и чем-то озабоченная личность.
Зловещее
выражение его лица усугублялось бесчисленными шрамами и рубцами.
Мартен
представил этого седьмого, и последнего, новобранца под невеселой кличкой Мальмор.
– Господин
виконт, – сказал он, – вы не должны отказывать бедняге Мальмору. У
него явное пристрастие к войне. Он просто грезит сражениями и, однако, ни разу
в жизни даже не пригубил этого кубка наслаждения. Он так смел, так рвется в
стычку, что с первого же шага получает рану, которая и приводит его в лазарет.
Все его тело – сплошной рубец, но он крепок, а бог милостив, и он
поднимается и снова ждет подходящего случая. Монсеньер, вы сами видите, что
нельзя лишить этого скорбного вояку радости, которая принесла бы обоюдную
пользу.
– Ладно,
беру Мальмора с его энтузиазмом, – сказал Габриэль.
Довольная
улыбка скользнула по бледному лицу Мальмора, и он ушел, дабы присоединиться к
новым своим товарищам.
– Надеюсь,
теперь все? – спросил Габриэль своего оруженосца.
– Да,
монсеньер.
– Что
ж, у тебя недурной вкус, – заметил Габриэль. – Благодарю за удачный
выбор.
– Да, –
скромно промолвил Мартен-Герр, – такими ребятами не стоит пренебрегать.
– И
я так думаю, – согласился Габриэль. – Крепкая компания.
– А
если сюда добавить еще Ландри, Обрио, Шенеля, Котамина и Балю, наших ветеранов,
да еще вашу светлость во главе, да еще четырех или пять человек из вашей
челяди, так у нас будет такой отряд, которым можно будет похвастаться перед
друзьями и особенно перед врагами.
– Правильно, –
сказал Габриэль. – А сейчас ты займешься их экипировкой. Мой же день пока
еще не закончен.
– Куда
вы собираетесь нынче вечером, монсеньер? – спросил Мартен.
– В
Лувр, к герцогу де Гизу. Он ждет меня к восьми часам, – ответил Габриэль,
поднимаясь со стула. – Ты даже не знаешь, как нужна мне победа! И я
добьюсь ее!
И,
направляясь к двери, он воскликнул про себя: «Да, я тебя спасу, отец! Я спасу
тебя, Диана!»
|