V.
ДАЛЬНЕЙШИЕ ЗЛОКЛЮЧЕНИЯ
МАРТЕН-ГЕРРА
Мчась по
дорогам Франции, Габриэлю де Монтгомери не раз приходилось проявлять всю свою
изобретательность, чтобы обойти всевозможные помехи и препятствия, стоявшие на
пути к столице. Но как он ни спешил, в Париж он прибыл только на четвертый день
после отъезда из Кале.
Париж
еще спал. Бледные отблески рассвета едва озаряли город. Габриэль миновал городские
ворота и углубился в лабиринт улиц, примыкавших к Лувру.
Вот они,
чертоги короля, неприступные, погруженные в глубокий сон. Габриэль остановился
перед ними и задумался: подождать или проехать мимо? Наконец решил немедленно
направиться домой, на улицу Садов святого Павла, и там разузнать все последние
новости.
Путь его
лежал мимо зловещих башен Шатле. Перед роковыми воротами он приостановил бег
коня. Холодный пот выступил на лбу Габриэля. Его прошлое и его будущее –
все было там, за этими сырыми и угрюмыми стенами.
Но Габриэль
был человеком действия. Поэтому он отбросил прочь мрачные мысли и двинулся в
путь, сказав себе: «Вперед!»
Подъехав
к своему особняку, он увидел, что окна нижней столовой освещены. Значит, недремлющая
Алоиза на ногах. Габриэль постучал, назвал себя, и через минуту бывшая
кормилица уже обнимала его.
– Вот
и вы, ваша светлость! Вот и ты, дитя мое!.. – только и могла вымолвить
Алоиза.
Габриэль,
расцеловавшись, отступил на шаг и поглядел на нее. В его взгляде стоял немой
вопрос. Алоиза сразу поняла и, поникнув головой, ничего не сказала.
– Значит,
никаких вестей? – спросил Габриэль, словно само молчание ее было
недостаточно красноречивым.
– Никаких
вестей, монсеньер, – отвечала кормилица.
– О,
я и не сомневался! Что бы ни случилось – доброе или худое, – ты бы
сразу мне сказала. Итак, ничего…
– Увы,
ничего!
– Понимаю, –
вздохнул молодой человек. – Я был в плену. Пленникам долги не платят, а покойникам
и подавно. Но все-таки я жив и на свободе, черт возьми, и теперь уж им придется
со мной считаться! Волей или неволей – а придется!
– Будьте
осторожны, монсеньер, – заметила Алоиза.
– Не
бойся, кормилица. Адмирал в Париже?
– Да,
монсеньер. Он приехал и раз десять присылал справляться о вашем приезде.
– Хорошо.
А герцог де Гиз?
– Тоже
прибыл… Что касается Дианы де Кастро, которую считали без вести
пропавшей, – продолжала Алоиза в замешательстве, – то господин
коннетабль узнал, что она в плену в Кале, и теперь все думают, что ее вскорости
вызволят оттуда.
– Это
мне известно… Но, – добавил он, – почему ты ничего не говоришь о
Мартен-Герре? Что же с ним случилось?
– Он
здесь, ваша милость! Этот бездельник и сумасброд здесь!
– Как
здесь? И давно? Что он делает?
– Спит
наверху. Он, видите ли, заявил, что его будто бы повесили, и поэтому сказался
больным.
– Повесили? –
воскликнул Габриэль. – Должно быть, для того чтобы похитить у него деньги
за мой выкуп.
– Деньги
за ваш выкуп? Скажите-ка болвану про эти деньги, и вы поразитесь тому, что он
вам ответит. Он даже не будет знать, о чем идет речь. Представьте себе,
монсеньер: когда он явился сюда и предъявил мне ваше письмо, я сама
заторопилась и тут же собрала ему десять тысяч экю звонкой монетой. Не тратя ни
минуты, он уезжает, а через несколько дней вдруг возвращается в самом
непотребном виде. Он утверждает, будто от меня не получал и ломаного гроша,
твердит, будто сам попал в плен еще до взятия Сен-Кантена, и теперь, по его
словам, по прошествии трех месяцев, он совершенно не знает, что сталось с вами…
Вы, видите ли, никакого поручения ему и не давали! Он был бит, повешен! Потом
ухитрился вырваться и явился в Париж! Вот россказни, которые долбит Мартен-Герр
с утра до вечера, когда ему задают вопрос о вашем выкупе.
– Объясни
мне толком, кормилица, – сказал Габриэль. – Мартен-Герр не мог
присвоить эти деньги. Он ведь честен и всемерно предан мне, разве не так?
– Ваша
светлость, он хоть и честный, однако же сумасброд… Сумасброд без мысли, без памяти,
его связать нужно, уж вы мне поверьте. Я боюсь его. Может, он не так зол, да
зато опасен… Он же действительно получил от меня десять тысяч экю. Мэтр Элио не
без труда собрал их для меня в такой короткий срок.
– Возможно, –
заметил Габриэль, – что ему придется собрать еще скорее такую же сумму,
если не большую. Но сейчас не об этом речь… Однако день наступил. Я иду в Лувр,
я должен поговорить с королем.
– Как,
даже не отдохнув? – спросила Алоиза. – И потом вы не учли, что
придете к закрытым дверям, ведь их открывают там только в девять часов.
– Верно…
Еще два часа ждать! – простонал Габриэль. – О боже правый, дай мне
терпения еще два часа, если уж я терпел два месяца! Но тем временем я могу
повидать адмирала Колиньи и герцога де Гиза.
– Но
ведь они тоже, по всей вероятности, в Лувре, – ответила Алоиза. –
Вообще король раньше полудня не принимает…
В это
самое время, словно для того чтобы развеять тревожное ожидание, в комнату
ворвался бледный, обрадованный Мартен-Герр, проведавший о приезде хозяина.
– Вы?
Это вы!.. Вот и вы, ваша светлость! – кричал он. – О, какое счастье!
Но
Габриэль сдержанно принял излияния своего бедного оруженосца.
– Если
я и вернулся, Мартен, – сказал он, – считай, что это не по твоей
милости и что ты сделал все, чтобы навеки оставить меня пленником!
– Что
такое? И вы тоже? – растерянно переспросил Мартен. – И вы тоже,
вместо того чтоб меня обелить с первого слова, обвиняете меня, будто я присвоил
эти десять тысяч экю! Может, вы еще скажете, что сами мне приказали получить их
и привезти к вам?..
– Несомненно
так, – сказал с недоумением Габриэль.
– Значит,
вы считаете, что я, Мартен-Герр, способен прикарманить чужие деньги, предназначенные
для выкупа моего господина из неволи?
– Нет,
Мартен, нет, – живо ответил Габриэль, тронутый скорбным тоном верного
слуги, – я никогда не сомневался в твоей честности. Но у тебя могли
украсть эти деньги, ты мог их потерять в дороге, когда ехал ко мне.
– Когда
ехал к вам? – повторил Мартен. – Но куда, ваша светлость? После того
как мы вышли из Сен-Кантена, разрази меня бог, если я знаю, где вы были! Куда
же я мог ехать?
– В
Кале, Мартен! Как ни пуста, как ни легка твоя голова, но про Кале ты ведь
позабыть не мог!
– Как
же мне позабыть то, чего я никогда не знал, – спокойно возразил Мартен.
– Несчастный,
неужели ты и в этом запираешься? – вскричал Габриэль.
– Посудите,
монсеньер, тут все твердят, будто я помешался, и раз я вынужден все выслушивать,
то и в самом деле скоро свихнусь, клянусь святым Мартеном!
Однако и
рассудок, и память пока еще при мне, черт подери!.. И если уж так нужно, берусь
рассказать вам досконально все, что со мной случилось за эти три месяца… Так
вот, ваша светлость, когда мы выехали из Сен-Кантена за подмогой к барону
Вольпергу, то мы отправились, если вы изволите помнить, разными дорогами, и тут
я попал в руки противника. Я пытался, по вашему совету, проявить
изворотливость, но странное дело, меня сразу опознали…
– Ну
вот, – прервал его Габриэль, – вот ты и путаешь.
– О,
ваша светлость, – отвечал Мартен, – заклинаю вас, дайте мне досказать
все, что знаю! Я и сам в самом себе с трудом разбираюсь… В тот самый момент,
как меня опознали, я тут же и примирился. Я знаю сам, что иногда я раздваиваюсь
и что тот, другой Мартен, не предупреждая меня, обделывает в моем лице свои
темные делишки… Ну ладно, я ускользнул от них, но по глупости попался. Пустяки!
Я и еще раз улизнул и опять попался. А попавшись, я с отчаяния стал от них
отбиваться, да что толку-то?.. Все равно они схватили меня и всю ночь колотили
и варварски мучили, а под утро повесили.
– Повесили? –
вскричал Габриэль, окончательно удостоверившись в безумии оруженосца. –
Они тебя повесили, Мартен? Что ты под этим подразумеваешь?
– Я
подразумеваю, сударь, то, что меня оставили висеть между небом и землей,
привязав за горло пеньковой веревкой к перекладине, которая иначе именуется
виселицей. Ясно?
– Не
совсем, Мартен. Как-никак для повешенного…
– Для
повешенного я неплохо выгляжу? Совершенно верно! Но послушайте, чем кончилось
дело. Когда меня повесили, от горя и досады я потерял сознание. А когда пришел
в себя, вижу – лежу я на траве с перерезанной веревкой на шее. Может,
какой-нибудь путник пожалел меня, беднягу, и решил освободить это дерево от
человеческого плода? Но нет, я слишком знаю людей, чтобы в это поверить. Я
скорее допускаю, что какой-нибудь жулик задумал меня ограбить и обрубил
веревку, а потом порылся в моих карманах. Вот в этом я уверен, ибо у меня
действительно исчезли и обручальное кольцо, и все мои документы. Однако все это
неважно… Главное – что я сумел убежать в четвертый раз и, то и дело меняя
направление, через пятнадцать дней приплелся в Париж, в этот дом, где меня
встретили не ахти как приветливо. Вот и вся моя история, ваша светлость.
– Ладно, –
сказал Габриэль, – но в ответ на эту историю я мог бы рассказать другую,
ничем не похожую на твою.
– Историю
моего второго «я»? – спокойно спросил Мартен. – Если в ней нет ничего
непристойного и у вас, ваша светлость, есть желание коротенько мне пересказать
ее, я бы с интересом послушал.
– Ты
смеешься, негодяй? – возмутился Габриэль.
– О,
ваша светлость, я ли вас не уважаю! Но странное дело, этот другой «я» причинил
мне столько неприятностей, вверг меня в такие страшнейшие переделки, что теперь
я невольно интересуюсь им! Иногда мне кажется, что я даже люблю этого
мошенника!
– Он
и впрямь мошенник, – сказал Габриэль.
Он уже
был готов поверить рассказу Мартен-Герра, когда в комнату вошла кормилица, а за
ней какой-то крестьянин.
– Что
же это, в конце концов, означает? – спросила Алоиза. – Вот этот
человек приехал к нам с известием, что ты, Мартен-Герр, умер!
|
