Увеличить |
XXXIII.
СЕСТРА БЕНИ
Был
августовский вечер, тихий и прозрачный. Луна еще не показалась на усеянном
звездами небе, ласкавшем взгляд глубокой и спокойной синевою. Таинственная,
чарующая ночь невольно располагала к мечтательности. И странно было ощущать это
мягкое ночное спокойствие после бурного движения и шума, которыми преисполнен
был ушедший день. Испанцы дважды шли на приступ и дважды были отброшены, но
потери французов были слишком велики для небольшого гарнизона крепости.
Неприятель же, наоборот, располагал мощными резервами и всегда мог пополнить
свежими отрядами свои поредевшие ряды. Поэтому предусмотрительный Габриэль боялся,
что испанцы предприняли эти два дневных штурма лишь с одной целью: изнурить
силы, притупить бдительность осажденных и тем самым облегчить третий штурм,
ночной. Однако на соборной церкви пробило уже десять, и ничто пока не
подтверждало его опасений. В лагере испанцев не видно было ни единого огонька.
Слышалась только заунывная перекличка часовых. Лагерь и город отдыхали после
трудного дня.
В
последний раз объехав укрепления, Габриэль решил хоть немного отдохнуть от
своего неусыпного бдения. Уже четыре дня провел он в Сен-Кантене, и город пока
держался. Выстоять еще четыре дня – и обещание, данное королю Габриэлем,
будет выполнено, а королю останется только выполнить свое.
Габриэль
приказал своему оруженосцу проводить его, но не сказал куда. После вчерашнего
неудачного визита к настоятельнице он начинал сомневаться если не в
преданности, то, по крайней мере, в сметке Мартен-Герра, а поэтому поостерегся
сообщить ему сведения, полученные от Жана Пекуа, и мнимый Мартен-Герр,
полагавший, что Габриэль предпринял обычный обход караулов, очень удивился,
когда тот свернул на бастион де-ла-Рэн, где расположен был главный полевой
лазарет.
– Вы
идете навестить кого-нибудь из раненых, монсеньер? – спросил он.
– Тсс! –
только ответил Габриэль, прижав палец к губам.
Главный
лазарет был устроен близ крепостного вала, неподалеку от предместья д'Иль. Это
большое здание, где до осады хранили фураж, теперь приспособили под лазарет.
Через открытую дверь Габриэль заглянул в эту обитель скорби и страданий,
освещенную горящими лампами.
Зрелище
было удручающее. Там и сям расставлены были наспех складные койки, но такой
роскошью пользовались только избранные. Большинство же раненых лежали на полу:
на тюфяках, одеялах и даже на соломе. Пронзительные вопли и жалобные стоны
звенели в воздухе. Раненые молили, звали хирургов и их помощников, но те просто
не успевали всем им помочь. Производились только самые срочные ампутации, самые
необходимые перевязки; остальным же мученикам, корчившимся от боли, приходилось
ждать…
Перед
этой горестной и мрачной картиной даже самые доблестные сердца теряли мужество,
а самые жестокие – безразличие к страданиям. Арно дю Тиль невольно
затрепетал, а Габриэль побелел. Но вдруг на его лице промелькнула мягкая
улыбка. В этом аду, похожем на Дантову преисподнюю, предстала пред ним нежная
Беатриче[41]:
среди раненых медленно бродила задумчивая и печальная Диана или, вернее, сестра
Бени.
Никогда
еще не казалась она прекраснее зачарованному Габриэлю. На придворных празднествах
золото, алмазы и бархат несомненно были ей менее к лицу, чем в этом мрачном
лазарете – грубошерстное платье, белый передник и косынка монахини. По
изящному профилю, по величавой поступи и благородному взору ее можно было
принять за воплощение милосердия, снизошедшего к страдальцам.
Габриэль
невольно вспомнил лживую, бесчестную Диану де Пуатье и, пораженный странным
контрастом между обеими Дианами, подумал, что, наверное, бог одарил
добродетелями дочь во искупление пороков матери.
Уйдя в
свои мысли, Габриэль даже и не замечал, как бежит время. А между тем час был
уже поздний, хирурги кончили обход, всякое движение и шум замирали. Раненых
уговаривали соблюдать тишину, отдыхать, и эти советы подкреплялись снотворным.
Не прошло и получаса, как все успокоилось, насколько может быть спокойным
страдание.
Диана в
последний раз обошла раненых, призывая их к покою и терпению. Потом, проверив
врачебные предписания, она глубоко вздохнула и подошла к наружной галерее,
чтобы подышать у двери свежим ночным воздухом и отдохнуть от горестных земных
страданий.
Она
оперлась на каменные перила, подняла глаза к звездам и не заметила Габриэля,
словно застывшего в десяти шагах от нее.
Влюбленного
возвратило на землю резкое движение Мартен-Герра, который, по-видимому, вовсе
не разделял восторга своего господина.
– Мартен, –
шепнул Габриэль, – мне представляется редчайшая возможность! Я должен воспользоваться
ею и поговорить с госпожой Дианой, быть может, в последний раз. А ты позаботься
о том, чтоб нам не помешали, но далеко от меня не отходи. Ну, иди, иди!
– А
вы не боитесь, монсеньер, что мать настоятельница…
– Она,
вероятно, в другой палате. И, кроме того, не приходится выбирать перед лицом
необходимости, которая может нас навеки разлучить.
Мартену
пришлось лишь смириться, и он ушел, бормоча про себя проклятия.
А
Габриэль, приблизившись к Диане и стараясь говорить как можно тише, позвал
вполголоса:
– Диана,
Диана!
Она
вздрогнула, но, не освоившись еще с темнотой, так и не разглядела Габриэля.
– Меня
зовут? – спросила она. – И кто меня так зовет?
– Я, –
ответил Габриэль, будто достаточно было одного этого слова, чтобы она узнала
его.
И в
самом деле, он не ошибся, ибо Диана заговорила уже дрожащим от волнения
голосом:
– Виконт
д'Эксмес? В самом деле? Что же вы от меня хотите в этом месте и в этот час?
Если вы привезли поклон от моего отца, как я слышала, то вы слишком медлили и
плохо выбрали время и место встречи. А если не привезли, то я не желаю вас
слушать… Почему вы молчите, виконт д'Эксмес? Вы не поняли меня? Что означает
это молчание, Габриэль?
– Габриэль?
Ну, в добрый час! – воскликнул он. – Я не отвечал, Диана, потому что
заледенел от ваших слов и не нашел в себе сил назвать вас герцогиней, как вы
меня называли виконтом. Достаточно уж и того, что мы с вами на «вы».
– Не
называйте меня больше ни герцогиней, ни Дианой. Госпожи де Кастро здесь больше
нет. Перед вами сестра Бени. Называйте меня сестрой, а я буду называть вас
братом.
– Как?..
Что вы хотите сказать? – в ужасе отпрянул от нее Габриэль. – Мне
называть вас сестрой? О боже, отчего вы хотите, чтоб я вас называл сестрой?
– Но
теперь все меня так зовут. Разве это страшное имя?
– Ах
да, да… Конечно… Или, вернее, нет… Простите меня, я безумец… Я к нему привыкну,
Диана, привыкну… сестра моя.
– Вот
видите, – грустно улыбнулась Диана. – И хотя я еще не принесла обета,
я ношу это истинно христианское имя потому, что сердцем я уже монахиня, а
вскоре стану ею и в самом деле, лишь только получу на это разрешение от короля.
Не привезли ли вы такого разрешения, брат мой?
– О! –
с болью в сердце воскликнул Габриэль.
– Боже
мой, в моих словах, уверяю вас, нет никакой горечи. Последнее время я так
страдала среди людей, что, естественно, ищу прибежища.
В ее
тоне действительно слышались только страдание и печаль. Но к этой печали уже примешивалась
невольная радость, которую она не смогла подавить при виде Габриэля. Ведь не
так давно она считала, что потеряла его, а теперь он стоит перед нею бодрый,
сильный и, быть может, любящий. Поэтому она бессознательно спустилась по
ступеням крыльца и, словно притягиваемая магнитом, оказалась рядом с Габриэлем.
– Слушайте, –
сказал он, – пусть будет наконец устранено жестокое недоразумение, от которого
разрываются наши сердца. Для меня нестерпима мысль, что вы меня не понимаете,
считаете равнодушным к вам или – как знать? – даже своим врагом. Эта
страшная мысль смущает меня при исполнении священной, трудной задачи, лежащей
на мне. Но отойдем немного в сторону… сестра моя, ведь вы еще немного доверяете
мне, верно же? Отойдем, пожалуйста, от этого здания, пусть никто не увидит и не
услышит нас…
Диана
уже не колебалась. Она только взбежала на крыльцо, заглянула в палату,
убедилась, что там все спокойно, и, тотчас же спустившись к Габриэлю, доверчиво
оперлась на честную руку своего «рыцаря».
– Спасибо, –
сказал Габриэль, – нам дорога каждая минута. Знаете, чего я боюсь? –
Чтобы настоятельница не помешала нам объясниться. Ей теперь известно, что я вас
люблю.
– Так
вот почему, – протянула Диана, – добрая мать Моника сперва мне
сообщила, что вы прибыли и желаете говорить со мной, а потом, узнав, очевидно,
от кого-то о нашей любви, не позволила мне последние три дня выходить из
обители и даже сегодня вечером хотела удержать меня дома. Но пришла моя очередь
дежурить ночью в лазарете, и я пожелала непременно исполнить свой горестный
долг. О, Габриэль, с моей стороны нехорошо обманывать такого доброго и любящего
друга, правда?
– Нужно
ли мне говорить, – с грустью ответил Габриэль, – что со мной вы
должны себя чувствовать как с братом? Но вы должны знать, что я, ваш преданный
друг, готовый ради вас пойти на смерть, решился отныне внимать не голосу любви,
а скорбному голосу долга.
– Так
говорите же, брат мой, – сказала Диана.
«Брат
мой»! Это обращение, и страшное и чарующее, все время напоминало Габриэлю о том
странном распутье, на которое его привела судьба. Это магическое слово
подавляло собой тот страстный, неудержимый порыв, который готов был уже
вспыхнуть в сердце молодого человека.
– Сестра
моя, – довольно твердо заговорил он, – мне непременно надо было вас
повидать и поговорить с вами, чтоб обратиться к вам с двумя просьбами. Одна
относится к прошлому, другая – к будущему. Вы добры и великодушны, Диана,
и вы не откажете в них другу, который, быть может, уже не встретит вас на своем
пути.
– Ах,
не говорите так, не говорите! – в отчаянии воскликнула Диана.
– Я
говорю вам это, сестра моя, не для того, чтобы встревожить вас, а для того,
чтобы вы не отказали мне в прощении, а также в одной милости. Прощения прошу за
тот испуг, за то огорчение, которые вам причинил, вероятно, мой бред в день
последней нашей парижской встречи. Увы, сестра моя, тогда говорил с вами не я,
а горячка. Я поистине не знал, что говорил. Сделанное мною в тот самый день
страшное открытие, которое я с трудом таил от вас, сводило меня с ума и ввергало
в отчаяние. Вы помните, должно быть, что долгая и мучительная болезнь, чуть
было не стоившая мне жизни, настигла меня тотчас же после нашего неудачного
свидания.
– Мне
ли это не понять, Габриэль?
– Не
зовите меня Габриэлем, бога ради! Продолжайте называть меня братом…
– Как
вам угодно… брат мой, – ответила удивленная Диана.
Но в
этот момент неподалеку от них раздалась мерная поступь идущих людей, и Диана робко
прижалась к Габриэлю.
– Кто
это? Боже! Нас увидят! – шепнула она.
– Это
наш дозор, – с досадой поморщился Габриэль.
И,
увлекая за собой испуганную Диану, он взбежал по лестнице, которая упиралась в
каменную балюстраду. Там, между пустой караульной будкой и зубцами стены, они и
остановились.
Патруль
прошел в двадцати шагах, не заметив их.
«Совершенно
незащищенный пункт», – подумал Габриэль. Но тут же заговорил с Дианой, все
еще не оправившейся от страха.
– Успокойтесь,
сестра моя, опасность миновала. Но выслушайте меня, а то время уходит… Вы еще
не сказали мне, что простили мое безумие…
– Разве
горячка и отчаяние нуждаются в прощении? – сказала Диана. – Нет,
только в сочувствии, в утешении, брат мой. Я на вас не сердилась, я только
плакала.
– Спасибо! –
воскликнул Габриэль. – Но вы должны избавить меня и от тревоги за наше будущее.
Поймите меня: вы – одна из лучезарных целей моей жизни. Шагая к этой цели,
я должен быть спокоен и думать только об опасностях пути. Я должен быть уверен,
что в конце его меня ждете вы… Ждете с улыбкой скорби, если я приду, потерпев
неудачу, или с улыбкой радости, если я приду с победой! Для этого между нами не
должно быть никаких недомолвок. Между тем, сестра моя, вам необходимо будет
поверить мне на слово… Ибо тайна, лежащая в основе моих поступков, принадлежит
не мне. Я поклялся хранить ее… Ждите же меня! Спустя некоторое время я вернусь,
чтобы сказать вам одно из двух: «Диана, я люблю тебя, ты должна быть моей, и
нам надо сделать все для того, чтобы король согласился на наш брак». Либо я
скажу вам: «Сестра моя, неодолимый рок воспротивился нашей любви и не желает,
чтобы мы были счастливы. Ничего здесь от нас не зависит… Я возвращаю вам ваше
слово. Вы свободны… Молча склоним головы и примиримся с неизбежным нашим
жребием».
– Что
за странная и страшная загадка! – невольно вырвалось у Дианы.
– Разгадку
я смогу сообщить вам только по возвращении, – продолжал Габриэль. –
До тех пор вы тщетно ломали бы себе голову над нею. А поэтому ждите и молитесь.
Обещаете ли вы, во-первых, верить в меня, во-вторых, не носиться со скорбной
мыслью уйти от мира и похоронить себя в монастыре? Обещаете ли вы верить мне?
– Я
верю в вас!.. Да, теперь я могу вам это обещать. Но почему вы хотите, чтоб я
вернулась в мир?
– Сестра, –
сказал проникновенным и торжественным тоном Габриэль, – я прошу вас об
этой милости, чтоб отныне спокойно и твердо идти своей страшной и, может быть,
гибельной дорогой в полной уверенности, что я найду вас свободной. Я знаю, что
вы будете меня ждать…
– Хорошо,
брат мой, я послушаюсь вас, – ответила Диана.
– О,
спасибо, спасибо! Теперь грядущее принадлежит мне. Дайте мне руку в залог
своего обещания, сестра.
– Вот
она, брат.
– О,
тогда я уверен в победе! – пылко воскликнул Габриэль.
Но в эту
минуту донеслись голоса, зовущие сестру Бени, а из вражеских траншей –
какой-то неясный шум. В первые мгновения Габриэль, испугавшись за Диану, не
обратил внимания на этот шум.
– Меня
ищут, зовут.. Господи! Что, если нас застанут вместе? До свидания, брат мой! До
свидания, Габриэль!
– До
свидания, сестра моя! До свидания, Диана! Идите! Я останусь здесь. Скажите, что
вы только вышли подышать свежим воздухом. До скорой встречи, и еще раз спасибо!
Диана,
сбежав по лестнице, поспешила навстречу людям с факелами, которые во весь голос
выкрикивали ее имя. Впереди шла мать Моника.
Кто же
мог всполошить настоятельницу? Разумеется, Арно, который затем, скроив невероятно
постную рожу, присоединился к людям, бросившимся на поиски сестры Бени. Ни у
кого не было столь чистосердечного вида, как у этого негодяя. Недаром он так
похож был на честного Мартен-Герра.
Увидев,
что Диана благополучно встретилась с матерью Моникой и ее людьми, Габриэль
успокоился и собрался было спуститься с вала, когда вдруг перед ним выросла
тень.
Какой-то
человек из лагеря неприятеля, до зубов вооруженный, уже занес ногу над стеной.
Подбежать
к этому человеку, свалить его ударом шпаги и с криком: «Бей тревогу!» – подскочить
к неожиданно выросшей над стеной стремянке, усеянной испанцами, – все это
было для Габриэля делом одной секунды.
Было
ясно: противник решился на ночной штурм. Габриэль не ошибся – испанцы
недаром ходили дважды на приступ днем!
Но
провидение или, говоря точнее, любовь привела сюда Габриэля. Он ухватился за
оба конца стремянки и опрокинул ее в ров вместе с десятью стоявшими на ней
испанцами.
Крики
несчастных смешались с криками Габриэля, призывавшего: «К оружию!». Однако
неподалеку от него уже приподнималась над стеной другая лестница, а Габриэль,
как назло, не мог ни во что упереться. По счастью, он разглядел в темноте
каменную глыбу, и так как опасность удвоила его силы, то ему удалось ее
поднять, взвалить на парапет, а оттуда столкнуть на вторую стремянку. Страшная
тяжесть сразу расколола лестницу пополам, и испанцы полетели в ров. Устрашенные
гибелью товарищей, враги заколебались.
Между
тем крики Габриэля разбудили осажденных. Барабаны забили сбор; набатный колокол
зазвонил в церкви капитула. Не прошло и пяти минут, как на вал сбежалось больше
ста человек, готовых вместе с виконтом д'Эксмесом отбросить новых нападающих.
Итак,
дерзкая попытка неприятеля не удалась. Нападавшим оставалось только бить отбой,
что они и поспешили сделать, оставив на месте схватки немало трупов.
Город
был еще раз спасен, и еще раз – благодаря Габриэлю. Но Сен-Кантену надо
было продержаться еще долгих четыре дня.
|