Глава CIII. Размеры
китового скелета
Прежде
всего я хочу привести здесь одно частное соображение относительно живой массы
левиафана, чей скелет нам сейчас предстоит выставить напоказ. Оно напрашивается
само собой и может ещё нам здесь пригодиться.
Согласно
моим тщательным подсчётам, частично основанным к тому же на данных капитана
Скорсби, полагавшего семьдесят тонн веса в самом крупном гренландском ките,
имеющем шестьдесят футов в длину; согласно моим тщательным подсчётам, повторяю,
наиболее крупный кашалот, насчитывающий между восьмьюдесятью пятью и девяноста
футами в длину и без малого сорок футов в обхвате в самом толстом месте, такой
кашалот должен иметь по крайней мере девяносто тонн весу; так что, если
принять, что на одну тонну приходится тринадцать человек, то выходит, что он
заведомо перевесит население целой деревни с тысячей ста обитателями.
Подумайте-ка,
сколько мозгов нужно впрячь, точно волов в одну упряжку, для того чтобы этот
левиафан хоть на йоту поддался представлению сухопутного человека!
Поскольку
я уже всячески демонстрировал перед вами его череп, дыхало, челюсть, зубы,
хвост, лоб, плавники и прочие части, мне теперь остаётся только выделить то,
что представляет наибольший интерес в его неприкрытом скелете. Но так как
гигантский череп занимает столь огромную долю от общей длины скелета, так как
он представляет собой наиболее сложную его часть и так как в этой главе о нём
совершенно не будет вновь упомянуто, – крайне необходимо, чтобы вы
постоянно держали его в памяти или под мышкой, иначе у вас не создастся
правильного представления обо всей конструкции, к рассмотрению которой мы
приступаем.
В длину
кашалотовый скелет на острове Транке насчитывал семьдесят два фута; а это
значит, что в полном облачении и живой протяжённости он имел девяносто футов
длины; потому что скелет кита проигрывает по сравнению с размерами тела около
одной пятой. Из этих семидесяти двух футов примерно двадцать приходилось на
череп с челюстью и только пятьдесят – на сам позвоночник. А к позвоночнику на
участке, занимающем треть от его длины, была прикреплена мощная круглая коробка
рёбер, содержавшая некогда все его жизненно важные органы.
Эта
необъятная грудная клеть вместе с длинным, ровным позвоночным столбом, далеко
отходящим от неё прямой полосой, очень напоминала мне остов большого корабля на
стапелях, в котором только двадцать голых шпангоутных рёбер успели вставить в
киль, торчащий позади длинным, обнажённым бревном.
Рёбер
было по десяти с каждой стороны. Первое, если считать от шеи, имело шесть футов
в длину; второе, третье и четвёртое были каждое немного длиннее предыдущего,
кончая пятым, одним из центральных рёбер, насчитывающим восемь футов с
несколькими дюймами. Остальные рёбра последовательно уменьшались, оканчиваясь
десятым и последним, имевшим всего только пять футов с небольшим. Толщина их в
основном соответствовала длине. Центральные рёбра были наиболее выгнутыми.
Кое-где на Арсакидских островах их перекидывают вместо пешеходных мостиков
через небольшие речки.
Рассуждая
об этих рёбрах, я не могу вновь не испытывать изумления по поводу того
обстоятельства, неоднократно уже упоминавшегося в этой книге, что скелет кита
далеко не соответствует своими очертаниями его живому туловищу. Самое длинное
ребро в транковском скелете приходилось при жизни на самый толстый участок
облачённой плотью китовой туши. Туша этого кита имела в указанном месте, должно
быть, не менее шестнадцати футов толщины, в то время как соответствующее ребро
– лишь восемь с небольшим. Стало быть, величина ребра только наполовину
отражала здесь истинную величину живого туловища. А дальше, там, где я видел
теперь перед собой лишь голый хребет, прежде всё было обернуто покровами из
многих тонн плоти, мускулов, крови и внутренностей. Ещё дальше я видел на месте
широких плавников две беспорядочные кучки белых суставов; а там, где находились
некогда массивные и величественные, но бескостные хвостовые лопасти, –
ничего, пустое место!
Как же
безнадёжно и глупо со стороны робкого, неискушённого человека, подумал я,
пытаться постичь этого чудесного кита посредством разглядывания его мёртвого,
куцего остова, лежащего в этой мирной роще. Нет. Только в гуще смертельных
опасностей; только в водовороте, поднятом яростными ударами его хвоста; только
в море, бездонном, безбрежном, можно познать живую истину о великом ките во
всём великолепии его облачения.
Перейдём,
однако, к спинному хребту. Чтобы представить его наиболее наглядным способом,
лучше всего будет, если мы при помощи подъёмного крана взгромоздим все позвонки
стоймя один на другой. Дело это не слишком-то скорое. Но теперь, когда всё
готово, оказывается, что он сильно смахивает на Александрийский столп Помпея[304].
В нём в
общей сложности сорок с лишним позвонков, не сцепленных между собою. Они лежат
в скелете, точно огромные, грубо тёсанные блоки каменной кладки, образующие
суровые линии готического шпиля. Самый большой позвонок – в среднем отделе –
имеет без малого три фута в ширину и более четырёх в высоту. Самый маленький –
в том месте, где хребет, сужаясь, переходит в хвост, – насчитывает в высоту
только два дюйма и кажется белым биллиардным шаром. Мне говорили, что там были
позвонки ещё поменьше этих, да только их порастеряли сорванцы-каннибалята,
детишки жрецов, растащившие их для своих игр вместо мраморных шариков. Так
видим мы, что даже хребет грандиознейшей из живых тварей сходит под конец на нет
и кончается детскими игрушками.
|
