Увеличить |
Глава XXX. Трубка
После
ухода Стабба Ахав стоял некоторое время, перегнувшись за борт корабля; потом,
как это стало у него уже привычкой, он подозвал к себе матроса и послал его в
каюту за костяным стулом и за трубкой. Раскурив трубку от нактоузного фонаря и
поставив стул с подветренной стороны на палубе, он сел и затянулся.
Во
времена древних викингов троны морелюбивых датских королей, как гласит
предание, изготовлялись из нарвальих клыков. Возможно ли было теперь при
взгляде на Ахава, сидящего на костяном треножнике, не задуматься о царственном
величии, которое символизировала собой его фигура? Ибо Ахав был хан морей, и
бог палубы, и великий повелитель левиафанов.
Несколько
мгновений он молча курил, и густой дым вылетал у него изо рта частыми, быстрыми
клубами, которые ветром относило назад, ему в лицо. «В чём тут дело? –
заговорил он наконец, обращаясь к самому себе и извлекая мундштук изо
рта. – Курение уже не успокаивает меня. О моя трубка! Видно, круто мне
приходится, если даже твои чары исчезли. Мне предстоят труды и тяготы, а не
развлечения, а я, неразумный, всё время курю и пускаю дым против ветра; так отчаянно
пускаю против ветра дым, точно посылаю в воздух, как умирающий кит, последние
свои фонтаны, самые мощные, самые грозные. Зачем мне трубка? Ей положено в
безмятежной тишине сплетать белые дымные клубы с белыми шелковистыми локонами,
а не с такими седыми взъерошенными космами, как у меня. Я не стану курить
больше…»
И он
швырнул горящую трубку в море. Огонь зашипел в волнах; мгновение – и корабль пронёсся
над тем местом, где остались пузыри от утонувшей трубки. А по палубе, надвинув
шляпу на лоб, снова расхаживал Ахав своей шаткой походкой.
Глава XXXI. Королева
маб[128]
На
следующее утро Стабб рассказывал Фласку: – Никогда ещё не видел я таких
странных снов, Водорез. Понимаешь, мне приснилось, будто наш старик дал мне
пинка своей костяной ногой; а когда я попробовал дать ему сдачи, то, вот
клянусь тебе вечным спасением, малыш, у меня просто чуть нога не отвалилась. А
потом вдруг гляжу – Ахав стоит вроде этакой пирамиды, а я как последний дурак
всё норовлю ударить его ногой. Но самое удивительное, Фласк, – ведь
знаешь, какие удивительные сны снятся нам порой, – но самым удивительным
было то, что, как я ни злился на него, а будто всё время думал при этом, что,
мол, вовсе это и не такое уж тяжкое оскорбление, этот пинок Ахава.
«Подумаешь, – говорю я себе, – чего уж тут такой шум поднимать? Ведь
нога-то не настоящая». А это большая разница, чем тебя ударили: живой ли ногой
или там рукой – или же каким-нибудь мёртвым предметом. Потому-то, Фласк,
пощёчина в тысячу раз оскорбительнее, чем удар палкой. Живое прикосновение
жжёт, малыш. И так у меня в этом сне всё перепутано и неувязано, я пока знай
колочу, все пальцы на ноге разбил об чёртову пирамиду, а сам думаю про себя:
«Ну что там его нога? Та же палка. Вроде костяной трости. Ей-богу, думаю, ведь
это он просто шутя задел меня тросточкой, а вовсе не давал мне унизительного
пинка. К тому же, думаю, погляди-ка хорошенько: вон у него какой конец ноги –
там, где ступня должна быть, – прямо остриё; вот если бы какой-нибудь
фермер пнул меня своей тяжёлой босой ступнёй, тогда бы это было действительно
тяжкое, наглое оскорбление. А ведь тут оскорбление сведено почти что на нет,
сточено в остриё». Но тут-то и случилось самое забавное, Фласк. Я всё ещё
колошматил ногой по пирамиде, как вдруг меня кто-то за плечи берет. Смотрю: это
какой-то взъерошенный горбатый старик, вроде водяного. Берёт он меня за плечи,
поворачивает и говорит: «Что это ты делаешь, а?» Ну, знаешь, и перепугался же
я. Что за рожа – бр-р! Но я всё-таки взял себя в руки и говорю: «Что я делаю? А
тебе-то какая забота, хотел бы я знать, дорогой мистер Горбун? Может, тоже
пинка в зад захотел?» Клянусь богом, не успел я этого сказать, Фласк, как он
уже поворачивается ко мне задом, нагибается, задирает подол из водорослей – и
что б ты думал я там вижу? Представь, друг, провалиться мне на этом месте, у
него весь зад утыкан свайками, остриями наружу. Подумал я и говорю: «Я,
пожалуй, не стану давать тебе пинка в зад, старина». – «Умница, Стабб,
умница», – отвечает он мне, да так и принялся повторять это без конца, а
сам шамкает, как старая карга. Я вижу, он всё никак не остановится, знай
твердит себе: «Умница, Стабб, умница, Стабб», – тогда я подумал, что смело
можно снова приниматься за пирамиду. Но только я поднял ногу, он как заорёт:
«Перестань сейчас же!» – «Эй, – говорю я, – чего тебе ещё надо,
старина?» – «Послушай, – говорит он. – Давай-ка обсудим с тобой это
дело. Капитан Ахав дал тебе пинка?» – «Вот именно, – отвечаю, – в это
самое место». – «Отлично, – продолжал он. – А чем? Костяной
ногой?» – «Да». – «В таком случае, – говорит он, – чем же ты
недоволен, умница Стабб? Ведь он тебя пнул из лучших побуждений. Он же не
какой-то там сосновой ногой тебя ударил, верно? Тебе дал пинка великий человек,
Стабб, и при этом – благородной, прекрасной китовой костью. Да ведь это честь
для тебя. Так и относись к этому. Послушай, умница Стабб. В старой Англии
величайшие лорды почитают для себя большой честью, если королева ударит их и
произведёт в рыцари ордена Подвязки[129];
а ты, Стабб, можешь гордиться тем, что тебя ударил старый Ахав и произвёл тебя
в умные люди. Запомни, что я тебе говорю: пусть он награждает тебя пинками,
считай его пинки за честь и никогда не пытайся нанести ему ответный удар, ибо
тебе это не под силу, умница Стабб. Видишь эту пирамиду?» И тут он вдруг стал
каким-то непонятным образом уплывать от меня по воздуху. Я захрапел,
перевалился на другой бок и проснулся у себя на койке! Ну, так что же ты
думаешь об этом сне, Фласк?
– Не
знаю. Только, на мой взгляд, глупый этот сон.
– Может
статься, что и глупый. Да вот меня он сделал умным человеком, Фласк. Видишь,
вон там стоит Ахав и глядит куда-то в сторону, за корму? Так вот, лучшее, что
мы можем сделать, это оставить старика в покое, никогда не возражать ему, что
бы он ни говорил. Постой-ка, что это он там кричит? Слушай!
– Эй,
на мачтах! Хорошенько глядите, все вы! В этих водах должны быть киты! Если увидите
белого кита, кричите сколько хватит глотки!
– Ну,
что ты на это скажешь, Фласк? Разве нет тут малой толики непонятного, а? Белый
кит – слыхал? Говорю тебе, в воздухе пахнет чем-то странным. Нужно быть
наготове, Фласк. У Ахава что-то опасное на уме. Но я молчу; он идёт сюда.
|