Увеличить |
Глава LVI. Более правдоподобные
изображения китов и правдивые картины китобойного промысла
В связи
с чудовищными изображениями китов я испытываю сильное искушение заняться также
ещё более чудовищными рассказами про китов, которые можно найти в книгах, как в
старинных, так и новых, особенно у Плиния, Парчесса, Хаклюйта, Гарриса, Кювье и
других. Однако это я опускаю.
Мне
известны только четыре опубликованных изображения великого Кашалота: у
Колнетта, у Хаггинза[209],
у Фредерика Кювье и у Бийла. О Колнетте и Кювье говорилось в предыдущей главе.
Рисунок Хаггинза гораздо лучше, чем у них; но самые лучшие рисунки, безусловно,
в книге Бийла. У Бийла все изображения этого кита хороши, за исключением
центральной фигуры на заставке «Три кита в различных положениях», венчающей
вторую главу. Его фронтиспис «Лодки нападают на кашалота», хоть он, несомненно,
вызовет вежливое недоверие в некоторых гостиных, замечательно точен
подробностями и правдоподобен в целом. Некоторые рисунки Дж. Росса Брауна,
изображающие кашалота, весьма точны, но только очень скверно гравированы. Что,
впрочем, не его вина.
Лучшие
наброски настоящего кита принадлежат Скорсби; жаль только, они выполнены в
слишком мелком масштабе, для того чтобы передать нужное впечатление. У него же
имеется сцена китового промысла, но всего только одна, что достойно всяческого
сожаления, ибо лишь благодаря таким изображениям – если они хорошо выполнены –
можно получить в какой-то мере правильное представление о живом ките, каким его
видят живые китобои.
Но в
целом наиболее удачными, хотя, быть может, и не самыми точными из всех существующих,
изображениями кита и промысловых сцен являются две отлично выполненные большие
французские гравюры с картин некоего Гарнери[210].
Они изображают нападение на кашалота и на настоящего кита. На первой гравюре запечатлён
благородный кашалот во всём величии своей мощи в тот миг, когда он поднялся из
глубин океана прямо под килем вельбота и высоко в воздух вознёс на своём
загривке зловещие обломки разбитых досок. Корма вельбота каким-то чудом уцелела
и теперь раскачивается на острие китового хребта; на ней вы видите кормчего,
который в это самое мгновение, окутанный воскурениями кипящей китовой струи,
приготовился к смертельному прыжку. Всё на этой картине сделано на редкость
хорошо и точно. Наполовину опустевший бочонок с линём, покачивающийся на седой
поверхности моря, деревянные рукоятки разбитых гарпунов, наискось торчащие из
воды, головы перепуганных матросов, разбросанных вокруг кита, и судно, идущее
прямо на вас из чёрной штормовой дали. В анатомическом строении кита можно обнаружить
серьёзные неправильности, но мы не будем останавливаться на них, потому что,
убейте меня, мне так здорово в жизни не нарисовать.
На
второй гравюре изображён вельбот в тот момент, когда он на ходу подстраивается
бортом к заросшему боку огромного настоящего кита, чья чёрная, обвитая
водорослями туша разрезает воду, словно мшистый обломок скалы, отколовшийся у
Патагонских берегов. Отвесная струя его фонтана мощна и черна, как сажа; при
виде такого столба дыма можно подумать, что внизу, в котлах, варится славный
ужин. Морские птицы поклёвывают рачков, мелких крабов и прочие морские
лакомства и сласти, которые настоящий кит часто таскает на своей смертоносной
спине. А тем временем толстогубый левиафан несётся вперёд, разрезая пучину и
оставляя за собой целые тонны взбитой белой пены, а лёгкий вельбот подле него
ныряет по волнам, будто утлая лодчонка, затянутая под гребное колесо океанского
парохода. Всё в бешеном движении на переднем плане картины; но позади, образуя
великолепный художественный контраст, виднеется зеркальная поверхность
заштилевшего моря, обвисшие, обмякшие паруса бессильного судна и недвижная масса
убитого кита – покорённая крепость, над которой лениво развевается знаменем
победителей китобойный флаг на длинном шесте, воткнутом в китовое дыхало.
Что за
художник был – или есть – Гарнери, я не знаю. Но даю руку на отсечение, он либо
на личном опыте ознакомился со своим предметом, либо получил ценнейшие
наставления от какого-нибудь бывалого китолова. Французы вообще превосходно
передают на полотне действие. Ступайте, изучите всю европейскую живопись – где
ещё вы найдёте такую галерею животрепещущего движения на полотнах, как в триумфальном
зале Версальского дворца, где зритель очертя голову прокладывает себе путь
через великие сражения Франции, где каждая шпага кажется вспышкой северного
сияния, а вооружённые короли и императоры один за другим проносятся мимо, точно
коронованные кентавры в кавалерийской атаке? В этой галерее по праву должно
быть отведено место и для морских сражений Гарнери.
Прирождённый
талант французов ко всему картинному особенно ярко проявился в полотнах и гравюрах,
изображающих промысловые сцены. Не обладая и десятой долей английского опыта в
китобойном деле или сотой долей американского опыта, они тем не менее
умудрились обставить обе эти нации, создав единственные законченные
изображения, хоть в какой-то мере передающие подлинную атмосферу промысла.
Английские и американские рисовальщики китов по большей части удовлетворяются
застывшими очертаниями предметов, вроде заштрихованного китового силуэта, а это
в конечном счёте не более эффектно, чем силуэт египетской пирамиды. Даже достославный
Скорсби, непререкаемый авторитет во всём, что касается настоящего кита, снабдив
нас его парадным портретом во весь рост и двумя-тремя искусными миниатюрами
нарвалов и бурых дельфинов, тут же подсовывает нам целую серию классических
гравюр с изображением шлюпочных багров, фленшерных ножей и крючьев и с
микроскопической доскональностью Левенгука[211]
передаёт на рассмотрение озябшему свету девяносто шесть факсимиле увеличенных
снежных кристаллов Арктики. Я не хочу умалять заслуги этого выдающегося
путешественника (я сам чту в нём ветерана), однако, несомненно, что в таком
важном деле он только по недосмотру не приводит в подтверждение подлинности
каждой снежинки письменного показания под присягой, снятого в присутствии гренландского
мирового судьи.
Вдобавок
к тем двум превосходным гравюрам с картин Гарнери существуют ещё две достойные
внимания французские гравюры, выполненные человеком, который подписывается «А.
Дюран»[212].
Одна из них, хоть и не вполне соответствует теме настоящего рассуждения, тем не
менее заслуживает упоминания в иной связи. На ней изображён безмятежный полдень
у острова Тихого океана: французский китобоец стоит в спокойной бухте на якоре,
лениво принимая на борт запас пресной воды, праздные паруса корабля и узкие
листья пальм на заднем плане бессильно повисли в безветренном воздухе.
Впечатление очень сильное, если помнить, что перед тобою мужественные китоловы
в одном из редких для них приютов восточного отдохновения. На второй гравюре
изображено совсем иное: судно, остановившее свой бег посреди океана, в самой
гуще левиафанической жизни, с большим настоящим китом у борта, так что сам
корабль, занятый разделкой туши, кажется пришвартованным к морскому исполину,
словно к пристани, а от его борта поспешно отваливает вельбот, чтобы пуститься
в погоню за китами, которые виднеются на заднем плане. Гарпуны и остроги
наготове, трое гребцов устанавливают мачту, а маленький вельбот на внезапно налетевшей
волне высунулся до половины из воды, точно вставшая на дыбы лошадь. Над
кораблём, словно над целой слободой кузниц, поднимаются адские клубы дыма – это
вываривают китовую тушу, а с наветренной стороны наплывает чёрная туча, сулящая
шквал и дождь и призывающая разгорячённых моряков торопиться.
|