 Увеличить |
Глава LXXVI.
Стенобитная машина
Прежде
чем навсегда оставить голову кашалота, я хотел бы, чтобы вы, просто как
разумный физиолог-любитель, обратили внимание на её вид спереди во всей его
сжатости и собранности. Я прошу вас рассмотреть её теперь только для того,
чтобы вы составили себе правдивое и непреувеличенное мнение о той таранной
силе, какая может быть в ней заключена. Это чрезвычайно важно, потому что вы
либо сделаете для себя необходимые выводы, либо всегда будете испытывать недоверие
к одной из самых жутких, но от этого ничуть не менее правдоподобных историй,
какие только остались в памяти человечества.
Вы
заметите, что, плывя, кашалот подставляет воде переднюю, почти совершенно
отвесную плоскость своей головы; заметите, что снизу эта плоскость сильно
скошена назад и, отступя, образует углубление, куда как раз приходится,
захлопнувшись, узкая, словно бушприт, кашалотова нижняя челюсть; заметите, что
рот у него, таким образом, оказывается внизу головы, вроде как если бы ваш рот
был у вас под подбородком. Далее вы заметите, что нос у кита вообще отсутствует,
а то, что у него есть вместо носа – его дыхало, помещается, так сказать, на
макушке, глаза же и уши размещены по бокам его головы, на расстоянии, равном
почти трети всей его длины, от его передней оконечности. Теперь уж вы сами,
вероятно, видите, что передняя часть головы кашалота – это мёртвая, глухая
стена, без единого органа, без единого чувствительного выступа. Мало того,
вспомните, что лишь в самой нижней скошенной части голова кашалота имеет
какие-то намёки на костные образования; и только в двадцати футах от китового
лба можно найти у него черепную коробку. Так что вся эта огромная бескостная
масса напоминает куль, набитый шерстью. И наконец, несмотря на то что
содержимое этого куля, как вскоре будет показано, частью состоит из самого
нежного жира, вы должны будете ознакомиться сейчас с природой того вещества,
которое несокрушимой стеной окружает кладезь столь нежной утончённости.
Несколько выше я описывал слой сала, одевающий туловище кита, как одевает
кожура апельсин. Так же обстоит дело и с его головой; с той только разницей, что
на голове эта обёртка менее толста, зато настолько плотна, что в это трудно
поверить, не убедившись на опыте. Самый твёрдый и закалённый стальной гарпун,
самая острая острога, запущенные самой могучей рукой, бессильно отскакивают от
неё, будто кашалотова голова вымощена спереди лошадиными копытами. Вероятно,
она лишена какой бы то ни было чувствительности.
Но это
ещё не всё. Когда два ост-индских судна столкнутся случайно в переполненном порту,
что предпринимают в таких случаях моряки? Видя, что столкновение неизбежно, они
спешат вывесить за борт не какие-нибудь твёрдые предметы, скажем, железные или
деревянные. Нет, они подставляют под удар большие круглые кули из прочных,
толстых бычьих шкур, набитых паклей и пробкой. И такие кранцы безболезненно
принимают на себя натиск, от которого на кусочки разлетелись бы дубовые ваги и
железные ломы. Подробность эта уже сама по себе достаточно освещает тот
очевидный факт, о котором я веду речь. Но в дополнение к ней я хотел бы
высказать следующее предположение. Поскольку у обыкновенных рыб имеются так
называемые плавательные пузыри, которые они по желанию могут расширять и
сжимать; и поскольку у кашалота, как мне по крайней мере известно, такого
приспособления нет; принимая также во внимание необъяснимую, казалось бы,
привычку кашалотов то целиком погружать голову в воду, то выставлять её высоко
наружу; принимая во внимание ничем не затруднённую эластичность покрывающей его
голову оболочки; принимая во внимание весьма своеобразное внутреннее устройство
его головы, – позволю себе, как я уже говорил, высказать предположение,
что таинственное сотоподобное ячеистое вещество, находящееся внутри, имеет,
быть может, доселе не открытую связь с наружным воздухом, благодаря чему может
подвергаться атмосферному сжатию и расширению. А если это так, сколь же
необорима сила, которую поддерживает самая неосязаемая и самая могущественная
из стихий!
Теперь
вот ещё что. Стремя вперёд эту глухую, непроницаемую, непробиваемую стену, позади
которой заключено самое плавучее из всех веществ, движется за ней огромная
живая масса, о размерах которой можно судить лишь по обхвату – как о вязанке
дров, и в то же время вся она, подобно самой крошечной букашке, послушна единой
воле. Так что, когда я в дальнейшем буду описывать небывалый норов и могучую
силищу, таящуюся в теле этого гигантского зверя, когда я стану передавать
кое-какие из наименее грандиозных и сокрушительных его подвигов, то, надеюсь,
отринув недоверчивость невежд, вы окажетесь готовы слушать даже о том, что
кашалот взломал перешеек Дарьен, смешав воды Атлантики и Тихого океана[245], и
при этом даже бровью не поведёте. Ибо если вы не признаёте кита, вы останетесь
в вопросах Истины всего лишь сентиментальным провинциалом. Но жгучую Истину
могут выдержать лишь исполинские саламандры; на что ж тогда рассчитывать бедным
провинциалам? Помните, какая судьба постигла в Саисе слабодушного юношу,
отважившегося приподнять покрывало ужасной богини?[246]
|
