 Увеличить |
Глава LXVI. Акулья
бойня
Когда
убитого кашалота после долгих и тяжёлых трудов пришвартовывают к судну, в Южных
морях обыкновенно не сразу приступают к разделке туши. Дело это чрезвычайно
трудное; оно отнимает довольно много времени и требует участия всей команды.
Вот почему существует широко распространённый обычай убирать в таких случаях
все паруса, закреплять с наветренной стороны штурвал и отсылать всех вниз по
койкам до рассвета, с тем условием только, чтобы всю ночь вахта стояла
«по-якорному», то есть чтобы вся команда, сменяясь попарно каждый час, по
очереди следила на палубе за порядком.
Но
иногда, в особенности в экваториальных областях Тихого океана, от этого обычая
приходится отказаться, потому что у привязанного китового трупа собираются
такие неисчислимые полчища акул, что, если его оставить так, скажем, часов на
шесть, к утру у борта будет болтаться один только голый скелет. Правда, в
других областях океана, где эти рыбы водятся не в таком изобилии, их чудовищную
прожорливость можно значительно поунять, с силой помешивая в воде острыми
фленшерными лопатами[232],
хотя в отдельных случаях этот приём только прибавляет им прыти. Но на сей раз
дело обстояло не так; человеку, непривычному к подобным зрелищам, показалось
бы, решись он ночью заглянуть за борт «Пекода», что море – это одна гигантская
сырная голова, в которой так и кишат акулы-черви.
И
потому, когда Стабб, поужинав, назначил якорную вахту и когда по его приказанию
на палубу поднялся Квикег с одним матросом, среди акул началась паника, ибо
моряки тут же свесили за борт люльки для разделки туш и три фонаря, бросавших
длинные полосы света на бурлящую воду, и стали орудовать длинными фленшерными
лопатами, убивая акул направо и налево сокрушительными ударами по черепу –
единственное уязвимое у акулы место. Но в пенном хаосе переплетённых,
извивающихся рыб охотникам не всегда удавалось попасть в цель, и тут ещё яснее обнаруживалась
вся кровожадность этих тварей. Они не только терзали с жадностью вывалившиеся
внутренности поражённого остриём соседа, но, раненые, сворачивались, подобно
гибкому луку, и пожирали свои собственные внутренности, так что одна акула
могла много раз подряд заглатывать свои кишки, которые тут же снова
вываливались из зияющей раны. Но мало того. Даже с трупами и призраками этих
тварей опасно иметь дело. В отрубленных членах и костях таится у них, видно,
некая общая, пантеистическая жизненная сила, не покидающая их и после того, как
жизнь отдельной акулы, казалось бы, угасла. Одна из акул, которую убили и
подняли на палубу, чтобы содрать с неё кожу, едва не оставила без руки беднягу
Квикега, когда он попытался захлопнуть мёртвую крышку её убийственной челюсти.
– Квикег
не надо знай, какой бог сотворил акулу, – морщась от боли и тряся рукой,
проговорил дикарь. – Может, Фиджи бог, может, Нантакет бог; только тот бог
сам индеец проклятый.
Глава LXVII. Разделка
Всё это
происходило в субботнюю ночь, но какое же воскресенье последовало за ней! Все
китоловы – по долгу службы – нарушители святых праздников господних.
Желтовато-белый «Пекод» был превращён в бойню, и каждый моряк стал мясником. Со
стороны бы показалось, что мы приносим десять тысяч откормленных быков в жертву
морским богам.
Прежде
всего были подняты огромные разделочные тали, состоящие, кроме прочих громоздких
предметов, из целой связки блоков, выкрашенных в зелёный цвет и настолько
тяжёлых, что одному человеку их не поднять; эта виноградная гроздь была
подтянута под топ грот-мачты и прочно закреплена у грот-марса – самого
надёжного места над палубой. Конец стального троса, пропущенного через все эти
хитросплетения, был подведён затем к лебёдке, а громадный нижний блок талей
повис прямо над китом; к этому блоку был прикреплён толстенный гак – крюк весом
фунтов на сто. И вот, повиснув за бортом в люльках, помощники Старбек и Стабб,
вооружённые длинными лопатами, начали вырезать в туше над боковым плавником
углубление для того, чтобы зацепить гак. После этого возле углубления
вырубается широкий полукруг, гак вставляют, и вся команда, тесно столпившаяся у
лебёдки, грянув какой-нибудь дикий припев, принимается тянуть. В тот же миг
судно начинает крениться; каждый болтик в его корпусе оживает, точно готовый вывалиться
морозной ночью из стены старого дома гвоздь; судно вздрагивает, трепещет и
кивает небу своими испуганными мачтами. Всё сильнее и сильнее кренится оно,
между тем как каждому рывку задыхающейся лебёдки посылают на помощь свой
вздымающий толчок волны, пока наконец не раздастся громкий и быстрый треск;
судно с плеском выпрямляется, и тали, торжествуя, показываются из-за борта,
волоча на гаке вырванный полукруглый конец первой полосы сала. И поскольку слой
сала окутывает кита совершенно так же, как апельсин кожура, его и очищают совершенно
так же, как апельсин, сдирая кожуру спиралью. Лебёдка непрерывно тянет, и эта
сила заставляет кита кружиться в воде вокруг своей оси; сало всё время
сматывается с него ровной полосой по надрезу, который делают лопатами Старбек и
Стабб; и одновременно, разматываясь, туша с такой же скоростью равномерно
поднимается всё выше и выше, покуда не касается наконец верхушки грот-мачты;
матросы перестают крутить лебёдку, потому что теперь огромная кровоточащая
масса начинает раскачиваться, точно спускаясь с небес, и всё внимание
присутствующих должно быть устремлено на то, чтобы вовремя от неё увернуться,
не то она, пожалуй, даст тебе как следует по уху и отправит за борт, оглянуться
не успеешь.
Но вот
вперёд выступает один из гарпунёров, держа в руке длинное и острое оружие, называемое
фленшерным мечом, и, улучив удобный миг, ловко выкраивает большое углубление в
нижней части раскачивающейся туши. В это углубление вставляют гак второго
огромного блока и подцепляют им слой сала. После этого фехтовальщик-гарпунёр
даёт знак всем отойти в сторону, делает ещё один мастерский выпад и несколькими
сильными косыми ударами разрубает жировой слой на две части; так что теперь
короткая нижняя часть ещё не отделена, но длинный верхний кусок, так называемая
«попона», уже свободно болтается на гаке, готовый к спуску. Матросы у носовой
лебёдки снова подхватывают свою песню, и пока один блок тянет и сдирает с кита
вторую полосу жира, другой блок медленно травят, и первая полоса уходит прямо вниз
через главный люк, под которым находится пустая каюта, называемая «ворванной
камерой». Несколько проворных рук пропускают в это полутёмное помещение длинную
полосу «попоны», которая сворачивается там кольцами, точно живой клубок
извивающихся змей. Так и идёт работа: один блок тянет кверху, другой опускается
вниз; кит и лебёдка крутятся, матросы у лебёдки поют; попона, извиваясь, уходит
в «ворванную камеру»; помощники капитана отрезают сало лопатами; судно трещит
по всем швам, и каждый на борту нет-нет да и отпустит словечко покрепче –
вместо смазки, чтобы глаже дело шло.
|
