 Увеличить |
Глава L. Вельбот Ахава
и его экипаж. Федалла
– Подумать
только, Фласк! – воскликнул Стабб. – Если бы у меня была всего одна
нога, меня бы в лодку калачом не заманили, разве только вот чтобы заткнуть в
днище пробоину деревянной пяткой. А погляди на нашего старика!
– А
по-моему, ничего тут уж такого особенного нет, – сказал Фласк. – Вот
если бы у него нога была отхвачена по бедро, тогда другое дело. Тогда бы это
было ему не под силу. А то у него одно колено цело, да и от другого тоже
немалая доля осталась.
– Насчёт
колен не знаю, дружок, я пока ещё не видел, как он становится на колени.
* * *
Среди
китопромышленников многократно возникали разногласия по вопросу о том, следует
ли капитану, чья жизнь имеет столь огромное значение для благополучного исхода
плавания, подвергать эту самую жизнь всем опасностям погони на вельботе. Точно
так же и воины Тамерлана[189]
нередко спорили между собой со слезами на глазах, надо ли нести его столь бесценную
жизнь в самую гущу битвы.
Но в
случае с Ахавом этот вопрос приобретал несколько иной смысл. Если вспомнить,
что в минуту опасности человек и на двух ногах едва держится; если вспомнить,
что погоня за китом связана с постоянными, чрезвычайными трудностями, когда
каждый отдельный миг угрожает гибелью, то разумно ли при подобных
обстоятельствах для искалеченного человека пускаться на вельботе в погоню за
китом? Разумеется, совместные владельцы «Пекода» должны были ответить на этот
вопрос отрицательно.
Ахав
отлично понимал, что его нантакетские друзья, может быть, и не стали бы
особенно беспокоиться, если бы узнали, что он подходит на вельботе на близкое,
но неопасное расстояние к месту охоты, чтобы присутствовать там и лично
отдавать приказания, однако мысли о том, чтобы капитан Ахав имел в своём распоряжении
собственный вельбот, где он сам будет сидеть за рулём во время охоты, и сверх
всего, чтобы капитан Ахав имел в своём распоряжении пять лишних человек,
составляющих экипаж этого вельбота, – подобные щедрые мысли, как он
отлично понимал, никогда не приходили в голову владельцам «Пекода». Поэтому он
и не стал добиваться от них дополнительных затрат и никак не обнаружил перед
ними своих желаний на сей счёт, а просто принял потихоньку кое-какие
собственные меры. И до тех пор, пока не было обнародовано открытие Кабако, на
судне ничего не подозревали, хотя, когда через некоторое время после отплытия команда
завершила все обычные работы по оснастке вельботов; когда вскоре вслед за этим
стали по временам замечать, что Ахав своими собственными руками делает штыри
деревянных уключин для шлюпки, которая висела у правого борта и считалась
запасной, и даже предусмотрительно вырубает маленькие деревянные шпеньки,
которые вставляют в жёлоб на носу, когда травится линь; когда замечено было всё
это, в особенности же та предусмотрительность, с какой он позаботился о
дополнительных сланях для днища этой шлюпки, словно затем, чтобы оно лучше
выдерживало нажим его костяной ноги; а также то беспокойство, какое он проявил
по поводу правильной формы опорной планки, или бросального бруса, как называют
иногда дощатую поперечину в носу лодки, в которую упираются коленом при метании
гарпуна или во время работы острогой; когда было замечено, как часто стоял он в
этой лодке, уперев своё единственное колено в полукруглую выемку в планке, тут
чуть углубляя, там выравнивая её плотницким долотом, – всё это уже тогда
возбудило немалый интерес и изрядное любопытство. Но почти все мы полагали, что
Ахав так печётся и заботится о подготовке вельбота, имея в виду лишь
заключительный бросок в погоню за Моби Диком, так как он уже заявлял о своём
намерении поразить это смертное чудище собственноручно. Но подобное
предположение ни в какой мере не связывалось даже с самыми смутными подозрениями
на тот счёт, что у него есть для этого вельбота особая команда.
Однако
теперь благодаря появлению гребцов-призраков всякое недоумение рассеялось; на
китобойцах недоумение всегда быстро рассеивается. К тому же экипажи китобойцев,
этих плавучих бродяг, нередко состоят из таких немыслимых подонков и отбросов
небывалых наций, выходящих на свет божий из самых неведомых уголков и самых
тёмных дыр на нашей планете; да и суда подбирают иной раз прямо на море таких
редкостных отщепенцев, которых носит по волнам на доске, на обломках крушения,
на весле, на перевёрнутом вельботе, пироге, опрокинутой японской джонке и
прочая, и прочая, что даже если бы сам Вельзевул поднялся на борт китобойца и
зашёл в каюту поболтать с капитаном, это не вызвало бы на палубе чрезмерного
волнения.
Но как
бы то ни было, ясно одно: в то время как призраки-гребцы вскоре как-то
прижились в команде, хотя и не слились с нею, их тюрбаноголовый предводитель
Федалла оставался неразрешённой загадкой до конца. Откуда взялся он, как проник
в наш благовоспитанный мир, какими необъяснимыми узами был связан с необычайной
судьбой Ахава, так что подчас даже как бы имел на него какое-то влияние, быть
может даже и власть над ним, бог весть, – никто этого не знал, но смотреть
равнодушно на Федаллу матросы не могли. Это было такое существо, какое только
во сне может привидеться культурным, добронравным обитателям умеренного пояса,
да и то смутно; но такие, как он, время от времени мелькают среди жителей застывших
на тысячелетия азиатских государств, преимущественно на островах к востоку от
континента – в этих обособленных, извечных, неизменных странах, которые даже в
наши, новейшие, времена сохраняют духовную изначальность первых земных
поколений, с тех дней, когда свежа была ещё память о первом человеке, а все его
потомки, не ведая, откуда он взялся, считали друг друга поистине призраками и
вопрошали Солнце и Луну, почему и с какой целью они были созданы; когда,
согласно Книге Бытия, ангелы и в самом деле сочетались с дочерьми
человеческими, да и дьяволы тоже, как прибавляют неканонические раввины,
предавались земной любви.
|
