 Увеличить |
Глава LXXXIV. Запуск
Чтобы
карета катилась легче и быстрее, её оси обычно смазывают жиром; примерно с такими
же целями некоторые китобои подвергают сходной операции свои вельботы: они
смазывают салом днища. И, без сомнения, подобная процедура, при любых
обстоятельствах безвредная, может сослужить весьма ценную службу; вспомним, что
ведь масло и вода – враждебные стихии; что масло способствует скольжению, а задача
в данном случае – заставить вельбот резво скользить по волнам. Квикег горячо
верил в смазывание своего вельбота, и однажды утром, вскоре после того как
скрылось из виду немецкое судно «Юнгфрау», он принялся за это дело с жаром,
превосходящим обычный; он заполз под днище висящей за бортом лодки и так
старательно вмазывал притирание, словно рассчитывал обеспечить себе урожай
волос с лысых лодочных боков. Казалось, он подчинялся голосу особого
предчувствия. И вскоре оно было оправдано реальными обстоятельствами.
К
полудню были замечены киты, но как только судно подошло к ним поближе, они
развернулись и со стремительной поспешностью пустились в бегство, в беспорядочное
бегство, подобно баркам Клеопатры, бегущим от Акциума.
Но
вельботы всё-таки продолжали погоню, и впереди шёл Стабб. Наконец Тэштиго с большим
трудом удалось влепить один гарпун; но подраненный кит, и не подумав нырнуть,
продолжал с возросшей скоростью своё бегство по поверхности моря. А при таком
непрекращающемся натяжении засевший в теле кита гарпун рано или поздно
обязательно будет выдернут. И потому надо было либо забить кита острогой, либо
смириться с его неизбежной потерей. Но подтянуть вельбот к киту было
невозможно, он, словно вихрь, мчался по волнам. Что же оставалось делать?
Из всех
чудесных изобретений и достижений, из всех проявлений ловкости рук и всевозможных
ухищрений, к каким столь часто прибегает ветеран-китобой, ничто не может сравниться
с тем тонким манёвром острогой, который называется «запуском». Ни шпага, ни
рапира со всеми своими выпадами не могут похвастать ничем подобным. Применяется
этот приём только в тех случаях, когда кит, несмотря на все меры, злостно
ударяется в бегство; основное и самое замечательное в нём – это огромное
расстояние, на которое с удивительной меткостью забрасывается длинная острога
из отчаянно раскачивающегося вельбота, да ещё на полном ходу. Вся острога от
стального острия до конца деревянной рукоятки имеет около десяти-двенадцати
футов в длину, древко у неё гораздо тоньше, чем у гарпуна, и делается оно из
более лёгкого материала – сосны. К нему прикрепляется тонкая, но довольно
длинная верёвка – перлинь, при помощи которого заброшенная острога снова втягивается
в лодку.
Здесь,
прежде чем мы последуем дальше, необходимо заметить, что, хотя гарпун и можно
запустить так же, как острогу, прибегают к этому весьма редко, а если и
прибегают, то чаще всего неудачно, по причине большего веса и малой длины
гарпуна, что при метании оказывается довольно чувствительным препятствием. Так
что, как правило, сначала нужно взять кита на гарпунный линь, а уж потом можно
начинать «запуск».
А теперь
взгляните на Стабба; взгляните на этого человека, который, сохраняя ровное, жизнерадостное
хладнокровие при любых опасностях, словно нарочно создан для того, чтобы отличаться
в «запуске». Поглядите на него: вот он стоит, поднявшись во весь рост на
ныряющем носу лодки, которая летит во весь опор на тросе за китом, мчащимся в
космах пены в сорока футах впереди. Легко приподняв длинную острогу на уровень
глаз, чтобы проверить, достаточно ли она пряма, Стабб, посвистывая,
подхватывает последнее кольцо перлиня и зажимает в кулаке свободный конец.
Затем, держа острогу вровень со своей поясной пряжкой, он начинает
прицеливаться в кита, нацелившись, медленно опускает вниз конец древка,
поднимая тем самым остриё, так что теперь это смертоносное оружие стоит стоймя
у него на ладони, поблёскивая лезвием в пятнадцатифутовой вышине. Он напоминает
вам жонглёра, балансирующего длинным шестом у себя на подбородке. Но вот ещё
мгновение – и сверкающая сталь, получив молниеносный неуловимый толчок,
взмывает ввысь, описав над пенным простором роскошную крутую арку, и трепещет,
впившись в живую китовую плоть. И вместо искристой воды кит выпускает в воздух
струю красной крови.
– Ага!
вышибло из него втулку! – крикнул Стабб. – У нас сегодня
благословенный праздник Четвёртого Июля; пусть все фонтаны бьют вином! Неплохо
бы было, если бы из него лилось старое орлеанское виски, или старый огайо, или
наш бесценный старый мононгахела! Вот тогда бы, друг Тэштиго, я бы велел тебе
подставить кружку под струю и мы бы её пустили вкруговую! Да ей-богу, братишки,
мы бы с вами наварили отменного пуншу у него в дыхале и похлебали бы из живой
чаши этой живительной влаги!
Снова и
снова под такие весёлые речи проводится искусный «запуск», и каждый раз острога
послушно возвращается к хозяину, словно борзая на своре. У кита начинается
агония, гарпунный линь провисает, а метатель остроги, скрестив руки,
усаживается на носовую банку и молча следит за тем, как умирает кит.
|
