 Увеличить |
Глава CXXII. Полночь на
мачте. – Гром и молнии
(Грот-марса-рей. –
Тэштиго пропускает под него новый трос.)
– Гм,
гм, гм. Хватит греметь. Чересчур много грому там наверху. Какой прок от грома?
Гм, гм, гм. Нам нужен не гром, нам нужен ром. Стакан рому. Гм, гм, гм.
Глава CXXIII. Мушкет
За то
время, пока бушевал тайфун, матроса, стоявшего на «Пекоде» у румпеля из
кашалотовой челюсти, несколько раз швыряло на палубу неожиданным рывком
рукоятки, которая по временам всё же неизбежно начинала биться, хоть и была
закреплена дополнительными румпель-талями, однако не намертво, потому что
какая-то возможность маневрировать рулём всё же была необходима.
В такие
свирепые штормы, когда порывами ветра судно, точно волан, швыряет по морю,
нередко приходится замечать, что стрелки компасов вдруг начинают описывать круг
за кругом. Так было и на «Пекоде»; чуть ли не при каждом ударе волн рулевой мог
наблюдать, как они с вихревой скоростью вращались по картушке, а это такое
зрелище, которое у всякого непременно вызовет сильные и непривычные чувства.
Но
спустя несколько часов после полуночи тайфун стих настолько, что благодаря
отчаянным усилиям Старбека и Стабба – одного на носу, другого на корме –
удалось срезать долой трепещущие остатки кливера и фор– и грот-марселей,
которые полетели, подхваченные ветром, кружась, точно белые перья, выпадающие
иной раз в шторм из крыла альбатроса.
На их
место были подняты три новых зарифленных паруса, вытянули также ещё и штормовой
трисель, так что судно снова бежало теперь по пенным валам, придерживаясь
определённого курса, который – востоко-юго-восток – ещё раз был продиктован
рулевому. До этого, покуда свирепствовал шторм, рулевой держал штурвал как
приходилось. Но теперь, когда он приводил судно к прежнему курсу, то и дело
поглядывая на компас, вдруг – добрый знак! – ветер начал отходить к корме;
и вот уже противный ветер стал попутным!
Тут же
были обрасоплены реи под бойкую песню «Эй! Ветер попутный! О-хей-хо, веселей!»,
которую затянула повеселевшая команда в радостной надежде, что это
многообещающее событие скоро опровергнет все прежние дурные предзнаменования.
Выполняя
приказ капитана – доложить безотлагательно и в любое время дня и ночи обо
всякой существенной перемене наверху, – Старбек, не успели ещё реи занять
нужное положение, послушно, хоть и неохотно и понуро, направился вниз, чтобы
поставить в известность капитана Ахава о том, что произошло.
Прежде
чем постучать в дверь каюты, он невольно остановился перед ней на минуту.
Висячая лампа раскачивалась в кают-компании широкими неровными размахами, то
вспыхивая, то тускнея и бросая бегучие тени на запертую дверь – тонкую, с
задёрнутыми занавесками на месте верхней филёнки. Из-за подземной
обособленности этой каюты в ней царствовала какая-то странная, гудящая тишина,
даже тогда, когда снаружи её стягивал обручами весь мыслимый грохот стихий. А в
стойке у передней переборки поблёскивали заряженные мушкеты. Старбек был
хороший, честный человек, но в то мгновение, когда он увидел эти мушкеты, в
сердце Старбека родилась злая мысль; однако она так сплетена была с другими
мыслями, незлобными и даже добрыми, что он не сразу сумел распознать её.
– Как-то
раз он хотел застрелить меня, – пробормотал он. – Да, вот этот самый
мушкет он на меня наводил, вот этот, со звёздами на прикладе, сейчас я
дотронусь до него, выну его из стойки. Как странно, что я, который столько раз
орудовал смертоносной острогой, как странно, что я сейчас весь дрожу. Заряжён?
Надо посмотреть. Да, и порох на полке, нехорошо это. Лучше высыпать его; –
но нет, погоди. Я излечу себя от этого. Храбро возьму мушкет в руки, подержу и
подумаю. Я пришёл доложить ему о попутном ветре. Но что значит – попутный
ветер? Попутный и благоприятный для смерти и погибели – значит, для Моби Дика.
Такой попутный ветер хорош только для этой проклятой рыбы. Вот оно, это дуло,
что направлял он на меня! вот это самое, вот я держу его. Он хотел убить меня
оружием, которое сейчас у меня в руках. Да, да, мало этого, он намерен убить
всю команду. Ведь он же говорил, что никакой шторм не вынудит его спустить
паруса. И разве не разбил он вдребезги свой небесный квадрант? разве не идёт он
в этих гибельных водах, нащупывая курс при помощи лживого лага? а во время
страшного тайфуна разве не поклялся он, что не будет пользоваться
громоотводами? Неужели этому обезумевшему старику будет позволено утянуть за
собой к страшной погибели команду целого корабля? Да, да, он станет
сознательным убийцей тридцати человек, если с кораблём случится беда, а если
Ахаву не помешать, с этим кораблём случится страшная беда – так говорит моё
сердце. И потому, если вот сейчас он будет… устранён, преступление не
совершится. Тс-с, он, кажется, что-то бормочет во сне? Да, там, за переборкой,
он сейчас спит. Спит? Но он жив и скоро снова проснётся. Тогда я не смогу
противостоять тебе, старик. Ни убеждений, ни увещаний, ни заклинаний не
слушаешь ты, всё это с презрением ты отвергаешь. Слепое повиновение твоим
слепым приказам – вот что тебе нужно. А ты говоришь, что люди поклялись твоей
клятвой; что каждый из нас – Ахав. Упаси нас, великий боже! Но, может быть,
есть иной путь? Законный путь? Заключить его под арест и привезти на родину? Но
нет! Разве вырвешь живую силу из живых рук этого старика? Нужно быть дураком,
чтобы рискнуть и пойти на такое дело. И допустим даже, что он связан, весь
опутан верёвками и тросами, прикован цепями к полу своей каюты, он будет тогда
ужаснее, чем тигр в клетке. Я бы не вынес такого зрелища, не знал бы, куда
бежать от его воя, я потерял бы покой, сон и самый здравый смысл за это мучительное
плавание. Что же в таком случае остаётся? Земля лежит на сотни лиг от нас, и
ближе всего – недоступная Япония. Я стою здесь один, в открытом море, и два
океана и один материк лежат между мною и законом. Да, да, так оно и есть. Разве
стало бы убийцей небо, если бы его молния поразила будущего убийцу в его
постели, да так, чтобы кожа спеклась с простынями? И разве стал бы убийцей я,
если бы… – и он медленно, осторожно, полуотворотившись, приложил дуло
заряженного мушкета к дверной филёнке. – Вот на таком расстоянии от пола
там висит койка Ахава, головой сюда. Одно прикосновение пальцем, и Старбек
останется жив, и снова обнимет свою жену и своего ребёнка. О Мэри, Мэри! О сын
мой, сын! Но если я разбужу тебя, не к смерти, а к жизни, старик, кто знает, в
какой глубине окажется через неделю тело Старбека вместе с телами всего
экипажа? Великий боже, где ты? Как должен я поступить? Как?.. Ветер упал и
переменился, сэр; фор– и грот-марсели поставлены и зарифлены; идём прежним
курсом.
– Табань!
О Моби Дик, наконец-то я сжимаю в руках твоё сердце!
Этот
крик донёсся вдруг из-за двери, за которой спал, погрузившись в мучительные
сновидения, старый капитан; казалось, будто голос Старбека заставил заговорить
его давнишний немой сон.
Наведённый
мушкет задрожал, ударяясь о филёнку, точно рука пьяницы; Старбек
единоборствовал с ангелом; наконец, отвернувшись прочь от двери, он сунул в
стойку смертоносное оружие и вышел вон.
– Он
слишком крепко спит, мистер Стабб, спустись-ка ты к нему сам, разбуди и доложи.
Я не могу оставлять палубу. Ты знаешь, что ему сказать.
|
