Увеличить |
Глава XXXVI. На шканцах
(Входит
Ахав; потом остальные)
Однажды
утром, вскоре после происшествия с трубкой, Ахав, как обычно, поднялся на
шканцы сразу после завтрака. Здесь обыкновенно прогуливаются в это время
капитаны, подобно тому как на суше иные господа прохаживаются после завтрака по
саду.
И вот
его тяжёлые костяные шаги зазвучали на палубе, которая, словно геологические пласты,
вся уже была усеяна круглыми углублениями – следами, оставленными этой
необычайной поступью. Если же вы решились бы разглядеть попристальнее его
ребристый, корявый лоб, то и там увидели бы вы необычайные следы – следы
бессонной, неустанной, одинокой мысли.
Но в это
утро рытвины у него на лбу казались ещё глубже, чем обычно, и глубже отпечатывались
на палубе следы его беспокойных шагов. И так полон был Ахав своей мыслью, что
при каждом его привычном повороте – возле грот-мачты и у нактоуза, –
казалось, видно было, как эта мысль поворачивается вместе с ним и вместе с ним
опять принимается шагать; она настолько владела им, что была словно внутренним
прообразом всякого его внешнего движения.
– Взгляни-ка,
Фласк, – шёпотом сказал Стабб, – цыплёнок начинает наклёвываться.
Скоро вылупится.
Прошло
несколько часов. Ахав по-прежнему то сидел запершись в каюте, то расхаживал по
палубе всё с той же неистовой, исступлённой решимостью во взоре.
Приближался
вечер. И вдруг он застыл у борта, упёршись костяной ногой в пробитое там
углубление, а рукой ухватившись за ванты, и приказал Старбеку звать всех на
шканцы.
– Сэр, –
только и проговорил в недоумении старший помощник, услышав приказ, который на
борту корабля даётся лишь в самых исключительных случаях.
– Все
на шканцы, – повторил Ахав. – Эй, мачтовые! Спускайтесь вниз!
Когда
вся команда собралась и люди с опаской и любопытством стали разглядывать Ахава,
грозного, точно штормовой горизонт, он, бросив быстрый взгляд за борт, а потом
устремив его в сторону собравшихся, шагнул вперёд и, словно перед ним не было
ни живой души, возобновил свою тяжеловесную прогулку по палубе. Опустив голову
и надвинув на лоб шляпу, он всё шагал и шагал, не слыша удивлённого шёпота
команды, так что под конец Стабб не выдержал и шепнул Фласку, что Ахав собрал
их здесь, верно, затем, чтобы сделать свидетелями нового рекорда по ходьбе. Но
это продолжалось недолго. Вот он остановился и со страстной значительностью в голосе
крикнул:
– Люди!
Что делаете вы, когда увидите кита?
– Подаём
голос! – согласно откликнулись два десятка хриплых глоток.
– Хорошо! –
крикнул Ахав с дикой радостью, заметив общее одушевление, какое вызвал, словно
по волшебству, его внезапный вопрос.
– А
что потом?
– Спускаем
вельботы и идём в погоню!
– Под
какую же песню вы гребёте?
– «Убитый
кит или разбитый вельбот!»
И с
каждым возгласом всё удивительнее, всё неистовее становились радость и
одобрение в чертах его лица; а моряки, недоумевая, поглядывали друг на друга,
словно сами удивлялись, как это столь бессмысленные, казалось бы, вопросы могли
привести их в такое волнение.
И
всё-таки они снова, как один, подались в нетерпении вперёд, когда Ахав,
полуобернувшись у своего поворотного углубления, перехватив рукой повыше и что
было силы судорожно уцепившись за ванты, заговорил так:
– Мачтовые
дозорные и раньше слыхали мои приказания относительно белого кита. Теперь
глядите все! Видите вы эту испанскую унцию золота? – И он поднял к солнцу
большую сверкающую монету. – Ей цена шестнадцать долларов. Все видят её?
Мистер Старбек, передайте мне большой молоток.
Пока
старший помощник ходил за молотком, Ахав стоял молча и не спеша тёр золотую монету
полой своего сюртука, словно для того, чтобы она ещё ярче заблестела, и всё
время что-то без слов напевал себе под нос, издавая такие глухие, невнятные
звуки, что казалось, это гудят в нём вертящиеся колёса жизни.
Получив
от Старбека молоток, он приблизился к грот-мачте и, подняв его кверху в одной руке,
а другой протягивая перед собой монету, громким, пронзительным голосом
воскликнул:
– Тот
из вас, кто первый увидит белоголового кита со сморщенным лбом и свёрнутой челюстью;
тот из вас, кто первым даст мне знать о белоголовом ките с тремя пробоинами у
хвоста по правому борту; тот из вас, говорю я, кто первый увидит белого кита,
тот получит эту унцию золота, дети мои!
– Ур-ра!
Ур-ра! – кричали матросы, приветственно размахивая зюйдвестками, покуда
Ахав прибивал монету к мачте.
– Белый
Кит, говорю я, – повторил капитан, роняя на палубу молоток. – Белый
Кит. Глядите во все глаза, матросы. Высматривайте белую воду. Чуть только
заметите хотя бы один пузырёк, подавайте голос.
Всё это
время Тэштиго, Дэггу и Квикег слушали его с большим вниманием и интересом, чем
остальные, а теперь, при словах о сморщенном лбе и свёрнутой челюсти, каждый из
них вздрогнул, будто пронзённый каким-то своим, отдельным воспоминанием.
– Капитан
Ахав, – заговорил Тэштиго, – этот Белый Кит не тот ли самый, которого
называют некоторые Моби Дик?
– Моби
Дик? – вскричал Ахав. – Так ты, значит, знаешь этого кита, Тэш?
– Он
взмахивает на особый манер хвостом, сэр, перед тем, как уйти под воду? –
спросил индеец.
– И
фонтан у него особенный, верно, капитан Ахав? – подхватил Дэггу. –
Кустистый даже для кашалота и очень сильный.
– И
в шкура у него один, два, три – о, много-много гарпун, а капитан? –
несвязно прокричал Квикег. – И всё такая крути-верти… похожий на… на… – и,
не находя слова, он стал вращать рукой, словно раскупоривая бутылку, –
похожий на… на…
– На
штопор! – воскликнул Ахав. – Верно, Квикег, у него в теле много
гарпунов, и все перекрученные и погнутые; верно, Дэггу, фонтан у него большой,
словно целая копна пшеницы, и белый, как гора овечьей шерсти у нас в Нантакете
в пору ежегодной стрижки; верно, Тэштиго, ныряя, он высоко вскидывает хвост,
точно это лопнувший кливер треплется в шквал. Смерть и дьяволы! Это Моби Дик!
Моби Дик! Моби Дик!
– Капитан
Ахав, – проговорил Старбек, который всё это время стоял вместе с Фласком и
Стаббом и разглядывал своего командира со всё возраставшим изумлением, но
теперь вдруг нашёл как будто бы наконец какое-то объяснение происходящему. –
Капитан Ахав, я тоже слыхал о Моби Дике. Не тот ли это Моби Дик, что оставил
тебя без ноги?
– Кто
говорил тебе об этом? – вскричал Ахав, но потом, помолчав, сказал: –
Верно, Старбек, верно, молодцы мои, это Моби Дик сбил мою мачту, Моби Дик
поставил меня на этот безжизненный обрубок. Верно, верно! – повторил он с
каким-то жутким, нечеловеческим, громким рыданием в голосе, словно поражённый в
самое сердце матёрый лось. – Верно, это он, проклятый Белый Кит, обстриг
мою палубу, превратил меня на веки вечные в жалкого, неуклюжего калеку! –
И, воздев руки ввысь, он выкрикнул свои безмерные проклятия: – Да! И я буду
преследовать его и за мысом Доброй Надежды, и за мысом Горн, и за норвежским
Мальштремом, и за пламенем погибели, и ничто не заставит меня отказаться от
погони. Вот цель нашего плавания, люди! Гоняться за Белым Китом по обоим
полушариям, покуда не выпустит он фонтан чёрной крови и не закачается на волнах
его белая туша. Что скажете вы, матросы? Готовы ли вы ударить по рукам? С виду
вы храбрые люди.
– Готовы,
готовы! – подхватили гарпунщики и матросы, подавшись вперёд, навстречу неистовому
капитану. – Гляди в оба и бей без промаха по белому киту!
– Благослови
вас бог, люди! – не то рыдания, не то восторг звучали в его голосе. –
Благослови вас бог. Эй, стюард! Неси сюда рому! Мистер Старбек, почему
омрачилось твоё лицо? Или ты не согласен преследовать белого кита? Не готов
померяться силами с Моби Диком?
– Я
готов померяться силами с его кривой пастью и пастью самой смерти тоже, капитан
Ахав, если это понадобится для нашего промысла, но я пришёл на это судно, чтобы
бить китов, а не искать отмщения моему капитану. Сколько бочек даст тебе твоё
отмщение, капитан Ахав, даже если ты его получишь? Не многого будет оно стоить
на нашем нантакетском рынке.
– Нантакетский
рынок! Что мне за дело до него? Но подойди ко мне, Старбек, здесь надо копнуть
поглубже. Пусть деньги мера успеха, друг, пусть счетоводы сводят свой баланс в
этой конторе – нашей планете, опоясав её всю золотыми гинеями – по три штуки на
дюйм, – всё равно и тогда, говорю я тебе, и тогда отмщение принесёт мне
прибыль здесь!
– Он
колотит себя в грудь, – шепнул Стабб. – Это ещё зачем? Звук-то
получается сильный, да какой-то полый.
– Мстить
бессловесной твари! – воскликнул Старбек. – Твари, которая поразила
тебя просто по слепому инстинкту! Это безумие! Капитан Ахав, питать злобу к
бессловесному существу, это богохульство.
– Опять
послушай то, что лежит глубже. Все видимые предметы – только картонные маски.
Но в каждом явлении – в живых поступках, в открытых делах – проглядывают сквозь
бессмысленную маску неведомые черты какого-то разумного начала. И если ты
должен разить, рази через эту маску! Как иначе может узник выбраться на волю,
если не прорвавшись сквозь стены своей темницы? Белый Кит для меня – это стена,
воздвигнутая прямо передо мною. Иной раз мне думается, что по ту сторону ничего
нет. Но это неважно. С меня довольно его самого, он шлёт мне вызов, в нём вижу
я жестокую силу, подкреплённую непостижимой злобой. И вот эту непостижимую
злобу я больше всего ненавижу; и будь белый кит всего лишь орудием или
самостоятельной силой, я всё равно обрушу на него мою ненависть. Не говори мне
о богохульстве, Старбек, я готов разить даже солнце, если оно оскорбит меня.
Ибо если оно могло меня оскорбить, значит, и я могу поразить его; ведь в мире
ведётся честная игра, и всякое творение подчиняется зову справедливости. Но я
неподвластен даже и этой честной игре. Кто надо мной? Правда не имеет пределов.
Не гляди ты на меня так, слышишь? Взгляд тупицы ещё непереносимее, чем дьяволов
взгляд. Ага, вот ты уже краснеешь и бледнеешь; мой жар раскалил в тебе гнев.
Послушай, Старбек, сказанное в пылу гнева не оставляет следов. Есть люди, чьи
горячие слова не унижают. Я не хотел сердить тебя. Забудь об этом. Взгляни на
эти турецкие скулы, расцвеченные пятнистым загаром, – целые одушевлённые
картины, начертанные солнцем. О, эти леопарды-язычники, эти безумные, безбожные
существа, которые не ведают и не ищут смысла в своей огненной жизни! Взгляни на
команду, друг Старбек! Разве все они не заодно с Ахавом против Белого Кита?
Погляди на Стабба! он смеётся! Погляди вон на того чилийца! он просто давится
от смеха. Может ли одинокое деревце выстоять в таком урагане, Старбек? Да и о
чём тут идёт речь? Подумай сам. Нужно только добыть кита – невелико дело для
Старбека. Только и всего. Может ли быть, чтобы первый гарпун Нантакета не
принял участия в охоте, когда каждый матрос уже взялся за оселок? А-а! Вижу,
смущение овладело тобой; тебя подхватил высокий вал! Говори же, говори! Да, да,
ты молчишь, твоё молчание говорит за тебя. (В сторону): Что-то выбилось
у меня из расширенных ноздрей, – и он вдохнул это. Теперь Старбек мой;
теперь ему придётся подчиниться, либо пойти на открытый бунт.
– Спаси
меня, господь, – еле слышно пробормотал Старбек. – Спаси нас всех,
господь.
Но,
торжествуя и радуясь немой покорности своего зачарованного помощника, Ахав не
слышал ни его зловещего восклицания, ни тихого смеха из трюма, ни грозного
гудения ветра в снастях; он не слышал даже, как заполоскались, захлопали вдруг
по мачте обвисшие паруса, словно они на мгновение пали духом. Снова загорелись
упорством жизни опущенные глаза Старбека, замер подземный хохот, ветер наполнил
тугие паруса, и снова плыл уже вперёд корабль, вздымаясь и покачиваясь на
волнах. О вы, знаки и предостережения! почему, появившись, вы спешите
исчезнуть? Вы не предостерегаете, о тени, вы просто указываете нам будущее! И
не столько указываете будущее, сколько подтверждаете уже происшедшее в душе
нашей. Ибо внешний мир только слегка сдерживает нас, а влекут нас вперёд лишь
самые глубинные нужды нашего существа!
– Рому!
Рому! – воскликнул Ахав.
И, взяв
из рук стюарда до краёв наполненный жбан, он повернулся к гарпунщикам и приказал
им обнажить гарпуны. Потом, выстроив их троих с гарпунами в руках прямо против
себя, у шпиля, в то время как трое помощников с острогами встали рядом с ним, а
остальная команда окружила их плотным кольцом, капитан Ахав несколько мгновений
молча разглядывал лица своих подчинённых. И глаза, встречавшие его взор, горели
диким огнём, словно красные зрачки койотов, устремлённые на вожака, который
бросится сейчас впереди всей стаи по бизоньему следу, чтобы попасть, увы! в
запрятанную индейцами западню.
– Выпей
и передай соседу! – вскричал Ахав, протягивая жёлтый сосуд стоящему
поблизости матросу. – Пусть пьёт вся команда. По кругу передавай, по
кругу! Отхлёбывай поживей, да не спеши глотать; это жжёт, как копыто сатаны.
Вот так! Питьё идёт по кругу – отлично! Оно бежит внутри вас спиралью и, раздваиваясь,
выглядывает по-змеиному из ваших глаз. Прекрасно, вот уже и дно показалось.
Туда ушла кружка, а возвратилась отсюда. Передай её мне, – э, да она пуста!
Матросы, вы – точно годы; без следа поглотили полную чашу жизни. Стюард,
наполни жбан!
Смирно
теперь, храбрецы мои! Я собрал вас здесь у шпиля; вы, помощники, стойте подле
меня со своими пиками; а гарпунщики пусть стоят там со своими гарпунами; а вы,
бравые моряки, плотней обступите меня, чтобы я мог воскресить благородный
обычай рыбаков, моих предков. Люди! Я покажу вам… ого! жбан опять возвратился?
И фальшивая монета не возвратится быстрее. Давайте его сюда. Я бы снова,
наполнив, пустил его по кругу, да я не приспешник святого Витта. Прочь,
лихорадка трясучая! Сюда, помощники мои! Скрестите передо мной ваши остроги.
Вот так! Дайте мне коснуться оси, – говоря это, он протянул руку, ухватил
три ровных сверкающих остроги в центре их пересечения и внезапно сильно дёрнул
их к себе, переводя напряжённый взгляд со Старбека на Стабба, со Стабба на
Фласка. Казалось, своей чудовищной внутренней волей он пытался передать им ту
огненную страстность, которая скопилась в лейденской банке его собственной
магнетической жизни. Трое помощников не выдержали его пристального, долгого,
непостижимого взгляда. Стабб и Фласк отвели глаза в сторону; честный Старбек
потупился.
– Всё
тщетно! – воскликнул Ахав. – Но, может быть, это к лучшему. Быть
может, стоило вам хоть однажды принять полный разряд, и тогда мой магнетизм
улетучился бы из груди моей. Может статься, к тому же он поразил бы вас
насмерть. Может статься, вам нет в нём нужды. Опустите остроги! А теперь, мои помощники,
я назначаю вас виночерпиями трём моим родичам-язычникам, вот этим трём
благороднейшим, знатнейшим господам – моим доблестным гарпунёрам. Вы гнушаетесь
таким назначением? А как же великий папа омывает ноги нищим, пользуясь
собственной тиарой вместо кувшина? О мои любезные кардиналы! вы сами милостиво
снизойдёте до этого. Я не приказываю вам – вы по собственной воле сделайте это.
Эй, гарпунёры! перерубите бечёвку и отделите древки от наконечников.
Безмолвно
повинуясь приказу, гарпунёры, отделив древки, подняли перед собою остриями
кверху трехфутовые металлические лезвия своих гарпунов.
– Эй,
вы так заколете меня! Переверните их, переверните остриями вниз! Так, чтобы
получились кубки! Кверху раструбами. Вот так. Теперь вы, виночерпии,
приблизьтесь. Возьмите у них из рук эти кубки; держите, пока я наполню
их! – И, медленно переходя от одного к другому, он до краёв наполнил
раструбы перевёрнутых гарпунов огненной влагой из большой кружки. – А
теперь встаньте, вы шестеро, друг против друга. Передавайте смертельные чаши!
Примите их – отныне вы связаны нерасторжимым союзом. Ну что, Старбек? Дело
сделано! Солнце готово скрепить этот союз своим закатом. Пейте, гарпунёры!
Пейте, вы, чьё место на смертоносном носу вельбота! Пейте и клянитесь: Смерть
Моби Дику! Пусть настигнет нас кара божия, если мы не настигнем и не убьём Моби
Дика!
Гарпунщики
подняли длинные, колючие, стальные кубки; и под крики и проклятия Белому Киту,
крякнув, разом их осушили. Старбек побледнел и, вздрогнув, отвернулся. И снова,
в последний раз, в обезумевшей толпе пошёл по кругу полный жбан; потом Ахав
взмахнул свободной рукой, все разошлись, и капитан спустился в каюту.
|