Глава CXXV. Лаг и линь
Давно
уже находился в плавании обречённый «Пекод», но до сих пор лаг ещё почти не бывал
в употреблении. Доверчиво полагаясь на другие способы определять местоположение
судна, некоторые торговые суда, да и китобойцы тоже, особенно на промысле,
вовсе не забрасывают лага, хотя в то же самое время, преимущественно для
проформы, на карте, как обычно, отмечается курс корабля и предполагаемая
средняя скорость его хода. Так было и с «Пекодом». Деревянная вертушка с линём
и привязанным к нему угольником лага уже давно висели в праздности за кормой.
Дожди и брызги мочили их, солнце и ветер сушили и коробили, все стихии
объединились, чтобы сгноить и привести в негодность эти никчёмные предметы.
Но Ахав,
охваченный, как всегда, своими мрачными думами, через несколько часов после
сцены с магнитом случайно скользнул взглядом по лагу, вспомнил, что квадранта
его больше не существует, и снова вернулся к своей безумной клятве о лаге и
лине. Корабль бежал, зарываясь носом в волнах, за кормой, сшибаясь, катились
пенные валы.
– Эй,
на баке! Бросать лаг!
Побежали
двое матросов: золотокожий таитянин и седоволосый уроженец острова Мэн.
– Пусть
один из вас возьмёт вертушку. Бросать буду я.
Они
прошли на самую корму и стали с подветренной стороны, в том месте, где
благодаря косому напору ветра палуба почти касалась убегающих белых валов.
Старик
матрос с острова Мэн взялся за торчащие рукоятки вертушки, вокруг которой были
намотаны витки лаглиня, и поднял её со свисающим угольником лага, дожидаясь,
пока подойдёт Ахав.
Когда
Ахав уже стоял подле него и, размотав тридцать или сорок витков лаглиня,
готовился сложить его большой петлёй, чтобы швырнуть за борт, старый матрос,
пристально разглядывавший и его и линь, отважился заговорить:
– Сэр,
этот линь, по-моему, ненадёжен. Я бы не стал доверяться ему. Жара и сырость
привели его, наверное, за долгое время в полную негодность.
– Ничего,
он выдержит, старик. Вот ведь тебя жара и сырость не привели за долгое время в
негодность? Ты ещё держишься. Или, вернее, жизнь тебя держит, а не ты её.
– Я
держу вертушку, сэр. Но как прикажет капитан. Не при моих сединах спорить,
особливо с начальством, которое всё равно ни за что не признает, что ошиблось.
– Это
ещё что такое? Послушайте-ка вы этого оборванца профессора из беломраморного
Колледжа Королевы Природы; да только, сдаётся мне, он слишком большой подхалим.
Откуда ты родом, старик?
– С
маленького скалистого острова Мэн, сэр.
– Превосходно!
Этим ты утёр нос миру[323].
– Не
знаю, сэр, только родом я оттуда.
– С
острова Мэн, а? Но, с другой стороны, это неплохо. Вот мужчина с острова Мэн,
мужчина, рождённый на некогда независимом острове Мэн, где теперь уже больше не
найти настоящего мужчины; на острове, поглоченном теперь, – и чем?.. Выше
вертушку! О слепую, мёртвую стену разбиваются в конце концов все вопрошающие
лбы. Выше держи! Вот так!
Лаг был
заброшен. Размотанные витки лаглиня быстро вытянулись в струну за бортом над
самой водой, и в тот же миг стала крутиться вертушка. Треугольник лага, то
взлетая, то опускаясь на валах, дёргал лаглинь то сильнее, то слабее, и старик
с вертушкой едва стоял на ногах.
– Держи
крепче!
Тррах!
натянутый лаглинь вдруг провис одним длинным фестоном; лаг оторвался.
– Я
разбиваю квадрант, гром перемагничивает компасы, а теперь ещё бурное море
разрывает лаглинь. Но Ахав может исправить всё. Выбирай конец, таитянин.
Накручивай, старик, выше вертушку. Плотник сделает новый лаг, а ты исправь
линь. Понятно?
– Теперь
он уходит как ни в чём не бывало, а мне так кажется, будто выпал главный винт
из центра мироздания. Выбирай, выбирай, таитянин! Такой линь разматывается, как
молния, целый и тугой, а назад еле тянется, разорванный и провисший. А-а, Пип!
Ты что, помочь пришёл, а, Пип?
– Пип?
Кого это вы зовёте Пипом? Пип выпрыгнул из вельбота. Пип пропал. Может, ты
выловил его, рыбак? Видишь, как туго идёт верёвка, это, наверно, он держит.
Дёрни как следует, Таити! Выдерни у него верёвку, мы не станем поднимать к себе
на корабль трусов. Вон, вон! его рука показалась там над водой! Топор, скорее
топор! Рубите! мы не станем поднимать к себе на корабль трусов. Капитан Ахав!
сэр, сэр! взгляните, к нам на борт хочет снова взобраться Пип.
– Молчи
ты, придурок! – крикнул старик матрос с острова Мэн, схватив его за
локоть. – Пошёл вон со шканцев!
– Большой
дурак всегда ругает меньшого, – пробормотал, подходя, Ахав. – Руки
прочь от этой святости! Где, ты говоришь, Пип, мальчик?
– Там,
сэр, за кормой! Вон, вон!
– А
ты кто такой? В пустых зрачках твоих глаз я не вижу своего отражения. О бог!
неужели человек – это только сито, чтобы просеивать бессмертные души? Кто же
ты, малыш?
– Рындовый,
сэр, корабельный глашатай, динь-дон-динь! Пип! Пип! Пип! Сто фунтов праха в
награду тому, кто отыщет Пипа, рост пять футов, вид трусоватый – сразу можно
узнать! Динь-дон-динь! Кто видел Пипа – труса?
– Выше
линии снегов сердце не может жить. О вы, морозные небеса! взгляните сюда. Вы
породили этого несчастного ребёнка и вы же покинули его, распутные силы
мироздания! Слушай, малыш: отныне, пока жив Ахав, каюта Ахава будет твоим
домом. Ты задеваешь самую сердцевину моего существа, малыш; ты связан со мною
путами, свитыми из волокон моей души. Давай руку. Мы идём вниз.
– Что
это? Бархатная акулья кожа? – воскликнул мальчик, глядя на ладонь Ахава и
щупая её пальцами. – Ах, если бы бедный Пип ощутил такое доброе
прикосновение, быть может, он бы не пропал! По-моему, сэр, это похоже на леер,
за который могут держаться слабые души. О сэр, пусть придёт старый Перт и
склепает вместе эти две ладони – чёрную и белую, потому что я эту руку не
отпущу.
– И
я не отпущу твою руку, малыш, если только не увижу, что увлекаю тебя к ещё
худшим ужасам, чем здешние. Идём же в мою каюту. Эй, вы, кто верует во
всеблагих богов и во всепорочного человека! вот, взгляните сюда, и вы увидите,
как всеведущие боги оставляют страждущего человека; и вы увидите, как человек,
хоть он и безумен, хоть и не ведает, что творит, всё же полон сладостных даров
любви и благодарности. Идём! Я горд, что сжимаю твою чёрную ладонь, больше, чем
если бы мне пришлось пожимать руку императора!
– Вот
идут двое рехнувшихся, – буркнул им вслед старик матрос с острова
Мэн. – Один рехнулся от силы, другой рехнулся от слабости. А вот и конец
прогнившего линя – вода с него так и течёт. Починить его, говорите? Я думаю,
всё-таки лучше заменить его новым. Поговорю об этом с мистером Стаббом.
|
