 Увеличить |
Глава LXXXVIII. Школы и
учители
В
предыдущей главе шла речь об огромной армии, или, вернее, о стаде кашалотов, и
там же высказывались догадки о возможной причине, обусловившей возникновение
подобных обширных сборищ.
Несмотря
на то, что эти великие армии время от времени действительно встречаются в океанах,
всё же, как, должно быть, уже заметил читатель, и по сей день нередко можно
наткнуться на небольшие разрозненные косяки, насчитывающие голов пятьдесят по
большей мере. Такие косяки известны под названием «школы». Они, как правило,
бывают двух разновидностей: некоторые состоят почти из одних самок, а другие
включают в себя только молодых резвых самцов, или быков, как их именуют в
просторечии.
Во главе
школы самок вы неизменно встречаете преисполненного любезной заботливости
крупного самца, вполне взрослого, но не старого, который при малейшей тревоге
галантно прикрывает с тыла отступление своих дам. Собственно говоря, джентльмен
этот не кто иной, как настоящий богатей-турок, плавающий по белу свету в
окружении своего гарема с его прелестями и ласками. Контраст между этим турком
и его наложницами разительный: он отличается весьма крупными левиафаническими
пропорциями, в то время как дамы, даже совершенно взрослые, едва достигают
трети размеров среднего кита-самца. Они, можно сказать, довольно изящные
создания, чьи талии не превосходят, по всей вероятности, полудюжины ярдов в
обхвате. И всё-таки нельзя отрицать, что в целом им свойственна наследственная
склонность к en bon point[269].
Забавно
следить за тем, как такой гарем вместе со своим господином лениво прогуливается
по волнам. Подобно светским бездельникам, они постоянно находятся в движении,
праздно гоняясь за новизной. Их можно встретить в самый разгар тропического сезона
на экваторе, куда они, быть может, только что вернулись, проведя лето в
Северных морях, где ловко избегли изнурительной летней жары. Погуляв достаточное
время по променадам экватора, они отправляются к Восточным морям в предвкушении
прохладного сезона и тем самым снова спасаются от излишне высоких температур.
Когда во
время этих спокойных переходов милорду Киту попадается на глаза что-либо
странное и подозрительное, он с удвоенным вниманием начинает следить за своей
интересной семейкой. И вздумай какой-нибудь встречный непростительно дерзкий
молодой Левиафан позволить себе подойти на подозрительно близкое расстояние к
одной из дам, с какой свирепой яростью негодования набрасывается на него паша и
гонит прочь! Что же это за времена настали, если безнравственные молодые
повесы, вроде него, могут безнаказанно вторгаться в святая святых благословенного
домашнего очага! Хотя, впрочем, как бы ни выбивался паша из сил, он всё равно
не сможет заградить даже самому отъявленному Лотарио[270] доступ в свою постель;
ибо, увы, все рыбы ночуют в одной постели. И как на суше из-за дам нередко
вспыхивают между их соперничающими поклонниками самые ужасные дуэли, так и у
китов происходят иной раз смертельные схватки, и всё из-за любви. Они фехтуют
длинными нижними челюстями и, скрестив их, надеются каждый утвердить своё
превосходство, подобно лосям, сплетающим в битве свои рога. И немало известно
случаев, когда у выловленного кита можно было видеть неизгладимые следы таких
столкновений – исполосованный шрамами лоб, выломанные зубы, зазубренные края
плавников, а иногда даже и вывихнутую челюсть.
Но если
нарушитель семейного блаженства готов удариться в бегство перед повелителем гарема
при первой же попытке с его стороны дать отпор, тогда особенно забавно глядеть
на победителя. Тот осторожно протискивает свою огромную тушу назад, в самую
гущу гарема, и упивается супружеским счастьем в дразнящей близости от юного
Лотарио, словно благочестивый Соломон, поклоняющийся господу в обществе тысячи
своих наложниц. Если только по соседству имеются ещё другие киты, китолов
никогда не станет охотиться за таким великим султаном, ибо великие султаны так
расточительны в любви, что запасы жира у них весьма невелики. Что же до сыновей
и дочерей, которых производят они на свет божий, то этим сыновьям и дочерям
приходится самим заботиться о себе или, в лучшем случае, довольствоваться
только материнской помощью. Ибо, подобно прочим всеядным бродячим любовникам,
чьи имена здесь можно было бы перечислить, милорд Кит, при всём своём
пристрастии к будуару, к детской комнате совершенно равнодушен и, будучи
великим любителем странствовать, оставляет за собой по всему свету своих
безымянных отпрысков, которые все для него чужаки и иностранцы. Со временем,
однако, когда пыл юности в нём поубавится, а годы и приступы сплина
преумножатся, когда мудрость начнёт дарить ему минуты торжественного
отдохновения, короче говоря, когда общая усталость охватит пресыщенного турка,
тогда любовь к добродетели и покою приходит на смену любви к дамам, и наш
султан вступает в новую полосу своей жизни, в полосу бессилия, раскаяния и
запоздалой осторожности, он отрекается от престола, распускает гарем и,
превратившись в добродетельного ворчливого старикашку, бродит в одиночестве
между параллелями и меридианами, читая молитвы и предостерегая молодых
левиафанов от ошибок своей любвеобильной молодости.
Поскольку
китовый гарем рыбаки называют «школой», господин и властитель этого гарема
именуется на промысле «учителем». Так что напрасно он – хоть в этом и
заключается восхитительная ирония – странствуя по свету, после того как сам
перестал посещать школу, не проповедует приобретённые там познания, но твердит
всем про их суетность и порочность. Титулом учителя он, надо полагать, обязан
наименованию самого гарема, однако некоторые считают, что тот, кто первым
присвоил киту-султану это звание, должно быть, начитался мемуаров Видока[271],
составив себе красочное представление о том, что за славный деревенский учитель
был этот знаменитый француз в дни своей молодости и какова природа тех оккультных
познаний, которые он вбивал в головы иным из своих учениц.
Замкнутость
и обособленность, каким обрекает себя кит-учитель на старости лет, ожидает в
равной мере и всех прочих пожилых кашалотов. Кит-одиночка, как называют обычно
склонных к уединению левиафанов, почти неизменно оказывается на поверку древним
стариком. Подобно достопочтенному, замшелобородому Дэниелю Буну[272], он
не желает терпеть подле себя никого, кроме одной Природы, её берёт он себе в
жёны среди пустынных вод, и она оказывается для него лучшей из жён, хоть и
хранит от него немало своих хмурых тайн.
Школы,
состоящие из одних только молодых и полных сил самцов, о которых упоминалось
выше, являют собой полную противоположность школам-гаремам. В то время как
самки китов отличаются чрезвычайной пугливостью, молодые самцы, или, как у нас
говорят, быки на сорок бочек, заметно превосходят воинственностью всех прочих
левиафанов, и встреча с ними – дело не шуточное; опасней их одни только
чудовищные седые киты, которые попадаются довольно редко, но зато уж бьются не
на жизнь, а на смерть, точно дьяволы, разъярённые каторжными муками подагры.
Школы
сорокабочечных быков крупнее, чем школы самок. Словно толпа молодых школяров,
они полны боевого задора, веселья и озорства, носясь вокруг света с такой
безумной, отчаянной скоростью, что ни один рассудительный агент не согласился
бы выправить им страховой полис, как не согласился бы он застраховать
какого-нибудь буяна из Гарварда или Йэля. Однако это буйство у них
недолговечно; достигнув трёх четвертей своих максимальных размеров, они разбредаются
каждый сам по себе и рыщут по океанам в поисках подходящей партии, то есть
гарема.
Другое
различие между мужскими и женскими китовыми школами ещё характернее в отношении
обоих полов. Если вам, к примеру, случится подбить одного из сорокабочечных
быков – увы, бедняга! – товарищи оставляют его на произвол судьбы. Но
попробуйте подбить одну китиху из гарема, и её подруги сразу же заботливо
окружат её, порой так упорно и так долго оставаясь подле неё, что сами
оказываются жертвой охотника.
|
