 Увеличить |
Глава XXXVII. Закат
(В
каюте у кормового иллюминатора сидит Ахав и смотрит за борт)
– Белый,
мутный след тянется у меня за кормой, бледные волны, побледневшие щёки – всюду,
где б я ни плыл. Завистливые валы вздымаются с обеих сторон, спеша перекрыть
мой след; пусть, но не прежде, чем я пройду.
Там,
вдали у краёв вечно полного кубка, вином алеют тёплые волны. Золотое чело
погружается в синеву. Солнце-ныряльщик медленно ныряет с высоты полудня и
уходит вниз; но всё выше устремляется моя душа, изнемогая на бесконечном
подъёме. Что же, значит, непосильна тяжесть короны, которую я ношу? этой
железной Ломбардской короны?[157]
А ведь она сверкает множеством драгоценных каменьев; мне, носящему её, не видно
её сияния; я лишь смутно ощущаю у себя на голове её слепящую силу. Она
железная, не золотая – это я знаю. Она расколота – это я чувствую: зазубренные
края впиваются, мозг, пульсируя, бьётся о твёрдый металл; о да, мой череп – из
прочной стали, мне не надобен шлем даже в самой сокрушительной схватке!
Сухой
жар охватил моё чело. А было время, когда восход звал меня на благородные дела
и закат приносил покой. Теперь не то. Этот небесный свет не для меня. Красота
причиняет мне только страдание; мне не дано радоваться ей.
Одарённый
высшим пониманием, я лишён земной способности радоваться; проклят изощреннейшим,
мучительным проклятием, проклят среди райских кущ! Что ж, доброй ночи, доброй
ночи! (Махнув рукой, он отходит от иллюминатора).
Это было
не слишком уж трудно. Я думал, хоть один-то упрямый окажется; но нет – мой
зубчатый круг пришёлся впору для всех колёс и все их привёл во вращение. Или же
можно сказать, что они стоят передо мной, словно кучки пороху, а я для них –
спичка! Жаль только: чтобы воспламенить других, спичка и сама сгорает! Я
решился на то, чего желаю, а чего я желаю, того я добьюсь! Они считают меня
безумцем – Старбек, например; но я не просто безумный, я одержимый, я – само
обезумевшее безумие. То неистовое безумие, какое здраво осознаёт только самое
себя! Мне было предсказано, что я получу увечье, и вот я без ноги. Теперь же я
сам предсказываю, что тот, кто нанёс мне увечье, будет изувечен мною. Пусть же
предсказатель сам исполнит предсказание. На это вы, великие боги, никогда не
были способны. Я осмею и освищу вас, игроки в крокет, кулачные бойцы, глухие
Бэрки и ослеплённые Бендиго![158]
Я не стану говорить вам, как маленькие школьники великовозрастным задирам:
«Найдите себе противника по росту, что вы пристали к маленькому»? О, нет, вы
сбили меня с ног, да только я снова поднялся; но вы-то, вы убежали и попрятались.
Выходите из своих укрытий! У меня нет большой пушки, чтобы достать вас за
грудой мешков с хлопком. Выходите, Ахав шлёт вам свой привет! И посмотрим,
заставите ли вы меня свернуть. Меня заставить свернуть? Это вам не под силу,
скорее вы сами свихнётесь; вот оно, превосходство человека. Меня заставить
свернуть? Путь к моей единой цели выложен стальными рельсами, и по ним бегут
колёса моей души. Над бездонными пропастями, сквозь просверлённое сердце гор,
под ложем быстрого потока мчусь я вперёд! И нет ни преград, ни поворотов на
моём железном пути!
Глава XXXVIII. Сумерки
(Старбек
стоит, прислонившись спиной к грот-мачте)
– Душа
моя покорена, подавлена, и кем? Безумцем! Как перенести оскорбление? Здравый ум
должен был сложить оружие в этой битве! Он глубоко пробурил и подорвал во мне
весь рассудок. Мне кажется, я вижу его нечестивый конец; но на меня как бы
возложено помочь ему добраться до этого конца. Хотел бы я того или нет, я
теперь связан с ним таинственными узами; он ведёт меня на буксире, и у меня нет
такого ножа, который перерезал бы канат. Страшный старик! «Кто надо мной?» –
кричит он; да, этот будет демократом со всеми, кто выше, чем он; но посмотрите
только, какой деспот он со своими подчинёнными! О, как ясна мне моя жалкая роль
– подчиняться, восставая, и, мало того, ненавидеть, испытывая жалость. Ибо в
глазах его вижу я грозовые отсветы такой скорби, которая мне бы спалила всю
душу. А ведь надежда ещё не потеряна. Времени много, а время творит чудеса. Его
ненавистный кит плавает по всей планете, как плавают золотые рыбки в своём
стеклянном шаре. И может быть, вмешательство божие ещё расколет в щепы эти
святотатственные планы. Я бы воспрянул духом, когда бы дух мой не был тяжелее
свинца. Кончился завод внутри меня, опустилась гиря-сердце, и нет у меня ключа,
чтобы снова поднять её. (С бака доносится взрыв веселья.)
О бог!
Плыть с такой командой дикарей, почти не перенявших человеческих черт от смертных
своих матерей. Ублюдки, порождённые свирепой морской пучиной! Белый Кит для них
– их жуткий идол. Ого, как они беснуются! Какая оргия идёт там на носу! а на
корме стоит немая тишина! Думается мне, такова и сама жизнь. Вперёд по
сверкающему морю мчится ликующий, зубчатый, весёлый нос корабля, но только
затем, чтобы влачить за собой мрачного Ахава, который сидит у себя в каюте на
корме, вздымающейся над его пенным безжизненным следом и, словно стаей волков,
преследуемой рокотанием волн! Их протяжный вой меня просто за сердце берёт.
Довольно, вы, весельчаки! все по местам! О жизнь! Вот в такой час, когда душа
повержена и угнетена познанием, каким питают её дикие, грубые явления, – в
такой час, о жизнь! начинаю я чувствовать в тебе сокровенный ужас! Но он чужд
мне! этот ужас вне меня! Я человек, я слаб, но я готов сразиться с тобой,
суровое, призрачное завтра! Поддержите меня, подкрепите, препояшьте меня, о вы,
благословенные влияния!
|
