 Увеличить |
Письмо 135
От президентши де Турвель к госпоже де Розмонд
Пытаюсь писать вам, сама еще не зная, смогу ли. О боже,
подумать только, что предыдущее мое письмо не дал мне закончить избыток
счастья! Теперь же я сражена предельным отчаянием — у меня остались лишь силы
ощущать свою муку, но нет сил выразить ее.
Вальмон... Вальмон больше не любит меня и никогда не любил.
Любовь так не уходит. Он обманывает меня, предает, оскорбляет. На меня
обрушились все несчастья, все унижения, какие только могут быть, и исходят они
от него!
Не думайте, что это простое подозрение: я ведь была так далека
от каких бы то ни было подозрений! Но сейчас мне не дано счастья сомневаться. Я
это видела — что же он может сказать в свое оправдание?.. Но разве ему не
безразлично? Он даже и не попытается этого сделать... Несчастная! Что ему твои
упреки, слезы? Очень ты ему нужна!..
Итак, он действительно пожертвовал мною, даже предал... и
кому?.. Низкой твари... Но что я говорю? Ах, я потеряла даже право презирать
ее. Она не так виновна, как я, она в меньшей мере нарушила свой долг. О, как
мучительны страдания, обостренные угрызениями совести! Но вот муки мои
усиливаются. Прощайте, дорогой друг мой, как ни мало достойна я вашей жалости,
вы все же проявите ее ко мне, если только подумаете о том, как я страдаю.
Перечитала это письмо и вижу, что оно вам ничего не объяснит.
Поэтому попытаюсь найти достаточно мужества, чтобы рассказать вам это жестокое
для меня событие. Оно произошло вчера. В первый раз после возвращения в Париж я
должна была ужинать не дома. Вальмон зашел ко мне в пять часов и никогда еще не
казался мне более нежным! Он дал мне понять, что мое намерение ехать в гости
ему неприятно, и вы сами понимаете, что вскоре я переменила решение и осталась
дома. Однако часа через два и вид его и тон заметно изменились. Не знаю, может
быть, у меня вырвалось что-либо такое, что ему не понравилось. Как бы то ни
было, через некоторое время он заявил, что совсем позабыл об одном деле,
вынуждающем его покинуть меня, и удалился. При этом он, однако, выражал самые
живые сожаления, показавшиеся мне тогда очень нежными и вполне искренними.
Оставшись одна, я решила, что приличнее будет не изменять
ранее данному обещанию, раз я свободна и могу сдержать его. Я закончила свой
туалет и села в карету. К несчастью, кучер поехал мимо Оперы, я оказалась в
самой сутолоке разъезда, и тут, в четырех шагах от себя, в ближайшем к своей
карете ряду, узнала карету Вальмона. Сердце у меня тотчас же забилось, но не от
какого-либо страха: мне хотелось лишь одного — чтобы моя карета поскорее
двинулась вперед. Вместо этого его карете пришлось податься назад, и она
поравнялась с моей. Я тотчас же высунулась, и каково же было мое изумление,
когда рядом с ним я увидела особу, хорошо известную в качестве девицы легкого
поведения! Как вы сами понимаете, я откинулась назад; того, что я увидела, было
вполне достаточно, чтобы ранить мое сердце. Но, вероятно, вам нелегко будет
поверить, что эта девица, которой он, видимо, самым гнусным образом все обо мне
рассказал, продолжала смотреть в окно кареты прямо на меня и при этом громко,
вызывающе хохотала.
Уничтоженная всем, что произошло, я тем не менее позволила
довезти меня до того дома, где должна была ужинать. Но оставаться там оказалось
для меня невозможным: каждое мгновение я ощущала, что вот-вот потеряю сознание,
а главное — я не могла удержать слез.
Вернувшись домой, я написала господину де Вальмону и тотчас
же отослала ему письмо; его не оказалось дома. Желая любой ценой либо выйти из
этого состояния смертной муки, либо уже знать, что буду пребывать в нем вечно,
я вновь послала слугу со своим письмом, велев ему дождаться возвращения
Вальмона. Но еще до полуночи слуга мой возвратился с сообщением, что кучер
вернулся один и сказал ему, что хозяин не будет ночевать дома. Утром я
рассудила, что мне остается лишь одно — вторично потребовать возвращения всех
моих писем и просить Вальмона больше у меня не бывать. Я и дала соответствующие
распоряжения, но они, видимо, были совершенно излишни: уже около полудня, а он
еще не явился, и я не получила от него хотя бы записки.
Теперь, дорогой друг мой, мне добавлять нечего. Вы в курсе
дела, и вы хорошо знаете мое сердце. Единственная моя надежда — что мне уже
недолго придется огорчать такого друга, как вы.
Париж, 15 ноября 17...
|
