 Увеличить |
Письмо 41
От президентши де Турвель к виконту де Вальмону
Судя по вашему поведению в отношении меня, сударь, вы только
и делали, что каждодневно старались умножить причины моего недовольства вами.
Упорство, с каким вы все время стремились говорить мне о чувстве, о котором я
не хочу и не должна ничего слышать, злоупотребление моей доверчивостью или
робостью, на которое вы решились, чтобы передавать мне письма, в особенности же
тот, смею сказать, неблаговидный прием, к которому вы прибегли, чтобы до меня
дошло последнее из этих писем, причем не побоялись даже, что, пораженная вашей
дерзостью, я не сумею ничего скрыть и буду скомпрометирована, — все это
могло бы вызвать с моей стороны самые резкие и вполне заслуженные вами упреки.
Однако вместо того, чтобы возвращаться к своим обидам, я ограничусь лишь тем,
что обращусь к вам с просьбой столь же простой, сколь и вполне законной, и если
вы согласитесь ее исполнить, готова буду со своей стороны предать все забвению.
Вы сами сказали мне, сударь, что я могу не бояться отказа. И
хотя вы, со свойственной вам непоследовательностью, сразу же после этой фразы
отказали мне в единственном, что могли для меня сделать [См. письмо 35], я хочу
верить, что вы тем не менее сдержите сейчас слово, торжественно данное вами
лишь несколько дней назад.
Итак, я желаю, чтобы вы оказали мне любезность удалиться от
меня, покинули этот замок, где дальнейшее ваше пребывание могло бы лишь еще
больше повредить мне в глазах людей, которые всегда готовы плохо думать о своем
ближнем и которых вы к тому же слишком уж приучили наблюдать за женщинами,
допускающими вас в свое общество.
Друзья мои давно предупреждали меня об этой опасности, но я
пренебрегала их советами и даже спорила с ними, пока ваше поведение со мной
позволяло мне думать, что вы соблаговолили не смешивать меня с толпой женщин,
имевших основания для жалоб на вас. Теперь же, когда вы обращаетесь со мной,
как с ними, — и мне это стало ясно — я обязана и перед общественным
мнением, и перед самою собой принять это неизбежное решение. Я могла бы
добавить, что вы ничего не выиграете, отказав мне в моей просьбе, ибо я твердо
решила уехать сама, если вы проявите упорство и останетесь. Но я отнюдь не
намереваюсь умалить свою признательность за вашу любезность, если вы мне ее
окажете, и хочу, чтобы вы знали, что, вынудив меня уехать отсюда, вы нарушили
бы мои планы. Докажите же мне, сударь, что, как вы меня часто уверяли, честным
женщинам на вас жаловаться не приходится, докажите мне хотя бы, что, даже
провинившись пред ними, вы умеете искупать свою вину.
Если бы я считала нужным как-то оправдать перед вами свою
просьбу, мне достаточно было бы сказать, что вы всю свою жизнь вели себя так,
чтобы сделать это необходимым, и что тем не менее вовсе не от меня зависело не
обращаться к вам с такой просьбой. Но не будем вспоминать события, о которых я
хочу забыть и которые вынудили бы меня судить вас сурово как раз в то время,
когда я даю вам возможность заслужить мою признательность. Прощайте, сударь,
поведение ваше покажет мне, с какими чувствами должна я буду неизменно
пребывать глубоко уважающей вас...
Из ***, 25 августа 17...
Письмо 42
От виконта де Вальмона к президентше де Турвель
Как ни жестоки, сударыня, поставленные вами условия, я не
отказываюсь их выполнить. Я чувствую себя неспособным противоречить ни единому
вашему желанию. Поскольку в этом вопросе все ясно, я смею льстить себя
надеждой, что вы и мне разрешите обратиться к вам с кое-какими просьбами. Их
исполнить гораздо легче, чем то, о чем вы меня просите, и, однако, я хочу
заслужить этой милости лишь своей совершенной покорностью вашей воле.
Первая — и я надеюсь, что вы сами найдете ее
справедливой, — состоит в том, чтобы вы соблаговолили назвать мне моих
обвинителей: они, как я полагаю, причиняют мне достаточно зла, чтобы я имел
право знать их. Вторая — и ее исполнения я жду от вашего милосердия —
заключается в том, чтобы вы дали мне позволение хоть изредка напоминать вам о
своей любви, которая теперь более чем когда-либо заслуживает вашей жалости.
Подумайте, сударыня, о том, что я спешу повиноваться вам,
хоть и вынужден поступиться ради этого своим счастьем, более того — хоть я
убежден, что вы хотите моего отъезда лишь для того, чтобы избавиться от всегда
неприятного присутствия человека, к которому вы несправедливы. Признайте,
сударыня, вы не столько опасаетесь общества человека, слишком привыкшего питать
к вам уважение и потому не смеющего неблагоприятно судить о вас, сколько
тяготитесь присутствием того, кого вам легче покарать, чем осудить. Вы удаляете
меня с глаз своих, как отвращают взор от страждущего, которому не хотят оказать
помощи.
Но теперь, когда разлука с вами удвоит мои мучения, к кому,
как не к вам, смогу я обращать свои жалобы? От кого другого смогу я ждать
утешений, которые будут мне так необходимы? Откажете ли вы мне, когда являетесь
единственной причиной моих горестей?
Наверно, не будете вы удивлены и тем, что перед отъездом я
горячо желаю оправдать перед вами чувство, которое вы мне внушили, а также и
тем, что мужество для отъезда я могу обрести, лишь получив повеление о нем из
ваших уст.
Эта двойная причина заставляет меня просить вас уделить
минуту времени для беседы со мной. Заменять ее перепиской было бы бесполезно. Можно
написать целые тома, а всё не изложишь как следует того, что так легко
уразуметь в пятнадцатиминутном разговоре. Вам легко будет выбрать время для
этого, ибо, как бы ни спешил я исполнить вашу волю, госпоже де Розмонд
известно, что я предполагал провести у нее часть осени, а мне, во всяком
случае, придется подождать хотя бы письма, чтобы выставить в качестве предлога
некое дело, требующее моего отъезда.
Прощайте, сударыня. Никогда не было мне так тяжело писать
это слово, как в миг, когда оно вызывает во мне мысль о нашей разлуке. Если бы
вы могли только представить себе, как я от этого страдаю, вы бы, смею верить,
вменили мне в некоторую заслугу мою покорность.
Примите же с большей хотя бы снисходительностью уверения в
нежнейшей и почтительнейшей любви.
Из ***, 26 августа 17...
|
