 Увеличить |
Письмо 150
От кавалера Дансени к маркизе де Мертей
В предвкушении счастья увидеться с тобой, нежная моя
подруга, я предаюсь радости писать тебе и, таким образом посвящая тебе хотя бы
свои мысли, отгоняю сожаление о том, что мы не вместе. Описывать тебе мои
чувства, припоминать твои — для меня истинное наслаждение, и благодаря ему даже
время лишений дарит мне тысячи радостей, драгоценных для моей любви. Однако,
если верить тебе, я не получу от тебя ответа, даже это мое письмо будет
последним, и мы прекратим этот, по твоему мнению, опасный и ненужный для нас
способ общения. Если ты будешь настаивать, я, разумеется, соглашусь с
тобой, ибо, раз ты чего-нибудь желаешь, этого разве не достаточно, чтобы и я
желал того же? Но прежде чем принять окончательное решение, не позволишь ли ты,
чтобы мы об этом еще поговорили.
Что касается опасности, решай сама: я не способен ни на
какие расчеты и ограничиваюсь только просьбой, чтобы ты позаботилась о себе,
ибо я не могу быть спокойным, если нет покоя у тебя. На сей предмет нельзя даже
сказать, что мы с тобой едины: просто мы оба — это ты одна.
Иное дело — ненужность. Здесь мы должны иметь одно мнение, и
если мнения наши расходятся, то лишь потому, что мы не сумели объясниться и
понять друг друга.
Конечно, письмо представляется отнюдь не необходимым, когда
можно свободно видеться. Скажет ли оно что-либо такое, чего в сто раз лучше не
выразит одно слово, один взгляд, даже само молчание? Эта мысль кажется мне
настолько верной, что в ту минуту, когда ты сказала, что нам не надо больше
писать друг другу, она легко скользнула по моей душе, может быть, слегка задев
ее, но отнюдь не ранив. Так, если я, к примеру, хочу коснуться поцелуем того
места, где у тебя бьется сердце, и встречаю ленту или кисею, я лишь отодвигаю
их, но не ощущаю никакого препятствия.
Но затем мы расстались, и как только ты исчезла, мысль о
письме стала вновь преследовать меня. Зачем, сказал я себе, еще это
дополнительное лишение? Как, мы разделены, и потому нам нечего сказать друг
другу? Предположим, что, на наше счастье, мы можем провести вместе целый день, нужно
ли отнимать у наслаждения время для беседы? Да, у наслаждения, мой нежный друг.
Ибо подле тебя даже мгновения отдыха дарят восхитительное наслаждение. Но ведь
в конце концов сколько времени ни пройдет, приходится расставаться, а потом
чувствуешь себя таким одиноким! Вот тогда-то письмо и драгоценно: даже если не
перечитываешь, то хотя бы смотришь на него... Ах, это верно — можно смотреть на
письмо, не читая, так же как — представляется мне — ночью я испытывал бы
радость, даже хотя бы прикасаясь к твоему портрету...
Я сказал: «К твоему портрету»! Но письмо — изображение души.
В нем нет, как в холодной картине, неподвижности, столь чуждой любви. Оно
воспроизводит все наши душевные движения — оно поочередно то оживляется, то
наслаждается, то предается отдыху... Мне так драгоценны все твои чувства;
лишишь ли ты меня хоть одной возможности запечатлеть их?
Так ли ты уверена, что потребность писать мне никогда не
станет беспокоить тебя? Если в одиночестве сердце твое обрадуется чему-то или
опечалится, если ощущение радости войдет в твою душу, если ее на миг смутит
невольная грусть, неужели ты не захочешь излить другу свою радость или свою
печаль? Неужели сохранишь ты какое-то чувство не разделенным с ним? Неужели
предоставишь ему в одиночестве и задумчивости блуждать вдали от тебя? Подруга
моя... нежная моя подруга! Но последнее слово принадлежит тебе. Я хотел лишь
обсудить этот вопрос, а не убеждать тебя. Я приводил доводы и дерзаю верить,
что просьбы мои оказались бы сильнее. Поэтому, если ты будешь настаивать на
своем, я постараюсь не огорчаться, постараюсь изо всех сил мысленно произносить
те слова, которые ты написала бы. Но, право же, ты сказала бы их лучше, чем я,
а насколько приятнее было бы мне их слушать!
Прощай, моя пленительная подруга. Приближается, наконец,
час, когда я смогу тебя увидеть. Спешу покинуть тебя сейчас, чтобы поскорее
увидеться с тобой.
Париж, 3 декабря 17...
|
