 Увеличить |
Письмо 127
От маркизы де Мертей к виконту де Вальмону
Если я не ответила, виконт, на ваше письмо от 29-го, то не
потому, что у меня не было времени: просто-напросто оно меня рассердило, и я
нашла его лишенным какого бы то ни было здравого смысла. Поэтому я сочла самым
лучшим предать его забвению. Но раз уж вы к нему возвращаетесь, раз вы, видимо,
настаиваете на высказанных в нем мыслях и принимаете мое молчание за знак
согласия, — придется мне изложить вам мое мнение.
Иногда у меня появлялись притязания на то, чтобы собою одной
заменить целый сераль, но я никогда не соглашалась быть просто одной из
одалисок. Я думала, что вам это известно. Но, во всяком случае, теперь, когда
вы уже не можете не знать этого, вам легко будет сообразить, насколько нелепым
должно было показаться мне ваше предложение. Как! Чтобы я пожертвовала
влечением, и вдобавок влечением нежданным, ради того, чтобы заниматься вами? И
притом еще как именно заниматься? Ожидая в качестве покорной рабы своей очереди
на благосклонную милость вашего величества? Когда, к примеру, вам благоугодно будет
на миг отвлечься от неведомого очарования, которое дала вам ощутить
одна лишь восхитительная, божественная госпожа де Турвель, или когда вы
вдруг станете опасаться, как бы не поколебалось в глазах привлекательной
Сесили то возвышенное представление о вашей особе, которое вы хотели бы,
чтобы она сохранила? Тогда, снизойдя до меня, вы станете в моем обществе искать
наслаждений — правда, не столь острых, но зато ни к чему не обязывающих, и ваши
драгоценные знаки внимания, хотя бы и довольно редкие, сделают меня в конце
концов достаточно счастливой!
О да, у вас, разумеется, весьма высокое мнение о своей
особе. Но, видимо, мне зато недостает скромности, ибо, как внимательно я себя
ни разглядываю, я не нахожу, что до такой степени опустилась. Может быть, это
мой недостаток, но предупреждаю вас, что у меня их вообще немало. И вот главный
из них: я полагаю, что школьник, слащавый Дансени, занятый сейчас
исключительно мной, пожертвовавший ради меня, не делая из этого особой заслуги,
своей первой страстью еще до того, как удовлетворил ее, словом — любящий меня,
как любят только в его возрасте, может, несмотря на свои двадцать лет, дать мне
больше счастья и больше радостей, чем вы. Я позволила бы себе даже добавить,
что если бы мне пришла в голову прихоть взять ему помощника, то им были бы не
вы, во всяком случае, в настоящий момент.
А по каким таким причинам, спросите вы меня? Но, прежде
всего, причин может и вовсе не быть, ибо каприз, благодаря которому я могу
предпочесть вас, способен точно так же сделать вас совершенно нежеланным.
Однако из вежливости я готова привести вам свои доводы. Мне кажется, что вам
пришлось бы слишком многим ради меня пожертвовать. Я же, вместо того, чтобы
оказаться вам за это благодарной, как вы стали бы, разумеется, ожидать, вполне способна
была бы считать, что вы должны и дальше приносить мне жертвы! Вы видите, у нас
настолько несхожий образ мыслей, что мы никак не сможем сблизиться, а я
опасаюсь, что мне понадобилось бы много, очень много времени, прежде чем
переменились бы мои чувства. Когда я исправлюсь, обещаю вас об этом известить.
А до того, послушайтесь меня, устраивайтесь как-нибудь иначе и приберегите свои
поцелуи: ведь у вас столько возможностей найти им лучшее применение!..
Прощайте, как прежде, говорите вы? Но прежде, кажется,
я значила для вас несколько больше. Я не была у вас на третьих ролях, а
главное, вы, прежде чем быть уверенным в моем согласии, благоволили дожидаться,
пока я скажу «да». Примиритесь же с тем, что вместо того, чтобы говорить вам
«прощайте», как говорила прежде, я скажу вам «прощайте», как могу сказать
теперь.
Остаюсь, господин виконт, преданной вам...
Из замка ***, 31 октября 17...
Письмо 128
От президентши де Турвель к госпоже де Розмонд
Лишь вчера, сударыня, получила я ваш запоздалый ответ. Он убил
бы меня на месте, если бы жизнь моя принадлежала мне. Но ею владеет другой, и
это — господин де Вальмон. Видите, я от вас ничего не скрываю. Наверно, вы
более не считаете меня достойной вашей дружбы, но я не так боюсь потерять ее,
как обманным образом пользоваться ею. Вот единственное, что я могу сказать вам:
господин де Вальмон поставил меня перед выбором — или его смерть, или его
счастье, и я решилась на последнее. Я не хвалюсь и не обвиняю себя: я просто
говорю, как обстоит дело.
После этого вы легко поймете, какое впечатление могло
произвести на меня ваше письмо и те суровые истины, которые в нем высказаны.
Однако не думайте, что оно может вызвать во мне какие-либо сожаления или
заставить меня изменить свои чувства и свои поступки. Это не означает, что у
меня не бывает жестоких минут. Но даже когда мое сердце разрывается на части,
когда мне кажется, что я уже не в силах переносить свои муки, я говорю себе:
Вальмон счастлив, и перед этой мыслью отступает все, или, вернее, она все
превращает в радость.
Итак, я посвятила свою жизнь вашему племяннику, ради него я
погубила себя. Он стал целью всех моих мыслей, всех моих чувств, всех моих
поступков. Пока жизнь моя необходима для его счастья, я буду дорожить ею и
считать, что судьба ко мне милостива. Если в некий день он помыслит иначе... он
не услышит от меня ни жалобы, ни укора. Я уже дерзнула представить себе этот
роковой миг, и решение мое принято.
Теперь вы видите, как мало могут волновать меня опасения,
видимо, тревожащие вас, опасения, как бы господин де Вальмон не погубил меня.
Ибо если бы у него возникло такое желание, он, значит, уже разлюбил бы меня. А
что для меня тогда пустые разговоры, которых я уже не услышу? Только он будет
моим судьей. И так как я жила лишь для него, память обо мне будет жить в нем, и
если он будет вынужден признать, что я его любила, я буду достаточно оправдана.
Читая эти строки, сударыня, вы читали в моем сердце.
Несчастье потерять из-за своей откровенности ваше уважение я предпочла
несчастью стать недостойной его, унизившись до лжи. Я считала, что к полному
чистосердечию по отношению к вам меня обязывают ваши прежние дружеские ко мне
чувства. Если я добавлю еще хоть слово, вы можете заподозрить, что я имею
дерзость и сейчас рассчитывать на них, а между тем мой собственный строгий суд
над собою уже возбраняет мне притязать на это.
Остаюсь, сударыня, нижайше преданной вам...
Париж, 1 ноября 17...
|
