 Увеличить |
Письмо 100
От виконта де Вальмона к маркизе де Мертей
Друг мой, меня одурачили, предали, погубили. Я в отчаянии:
госпожа де Турвель уехала. Она уехала, а я об этом не знал. Я не был при этом и
не смог воспротивиться ее отъезду, укорить ее за гнусное предательство! Нет, не
думайте, что я отпустил бы ее. Она бы не уехала, да, она осталась бы, даже если
бы мне пришлось применить силу. Но что получилось? Доверчиво, ни о чем не
тревожась, я спокойно спал, я спал, а в это время меня поразила молния. Нет,
ничего не пойму я в этом отъезде. Женщин так никогда и не узнаешь.
Вспомнить только вчерашний день! Да что я говорю: хотя бы
вчерашний вечер! Взгляд ее — такой ласковый, голос —
такой нежный. А пожатие руки! И в это самое время она замышляла
побег от меня! О женщины, женщины! Вы еще жалуетесь, что вас
обманывают! А на деле каждый наш вероломный поступок
— это кража из ваших же запасов.
С каким наслаждением стану я мстить! Я разыщу эту коварную
женщину, я восстановлю свою власть над нею. Если одной любви достаточно было,
чтобы достичь этого, чего же любовь не сможет добиться с помощью мести! Я снова
увижу ее у своих ног, дрожащую, заплаканную, молящую о пощаде своим лживым
голосом. Но я буду безжалостен.
Что она сейчас делает? О чем думает? Может быть, радуется,
что обманула меня, и, верная вкусам своего пола, находит это удовольствие самым
сладостным. Хитрость без всякого труда совершила то, что не удавалось
пресловутой добродетели. Безумец! Я опасался ее целомудрия, а надо было бояться
коварства.
И вдобавок я вынужден подавлять свой гнев! Не осмеливаться
выказывать ничего, кроме нежной грусти, когда сердце полно ярости! Я вынужден снова
умолять непокорную женщину, ускользнувшую из-под моей власти! Неужто должен был
я испытать такое унижение? И от кого? От робкой женщины, совершенно неопытной в
борьбе. Какая польза мне в том, что я воцарился в ее сердце, распалил ее
пламенем любви, довел до исступления ее смятенные чувства, если сейчас она,
спокойная в своем уединении, может гордиться бегством больше, чем я победами? И
я это стерплю? Друг мой, вы не можете так думать, вы не столь низкого мнения
обо мне!
Но какой же рок привязывает меня к этой женщине? Разве сотня
других не жаждет моего внимания? Разве они не поспешат отозваться на него? Даже
если бы каждая из них не стоила этой, разве прелесть разнообразия, очарование
новых побед, слава их множества не обеспечивают достаточно сладостных утех?
Зачем же преследовать ту, что убегает, и пренебрегать теми, что идут к тебе
сами. Да, зачем? Не знаю, но этот разлад мучит меня.
Нет мне ни счастья, ни покоя, пока я не буду обладать этой
женщиной, которую ненавижу так же пылко, как и люблю. С судьбой своей я
примирюсь лишь в ту минуту, когда стану распорядителем ее судьбы. Тогда,
спокойный, удовлетворенный, я увижу, как она, в свою очередь, отдана во власть
тех же бурь, которые играют мною в этот миг. И я нашлю на нее еще тысячи
других. Я хочу, чтобы надежда и страх, подозрение и уверенность, все беды,
изобретенные ненавистью, все блага, даруемые любовью, наполняли ее сердце,
сменяясь в нем по моей воле. Такое время настанет... Но сколько еще предстоит
труда! А вчера я уже был так близок к цели! Сегодня же так далек от нее! Как
теперь приблизиться к ней? Я не знаю, на что решиться. Я чувствую, что, для
того чтобы принять какое-то решение, нужно быть спокойнее, а у меня в жилах
кровь прямо кипит.
Мои муки еще усиливаются от хладнокровия, с которым все отвечают
на мои вопросы об этом происшествии, о его причинах, обо всем, что в нем есть
необычайного... Никто ничего не знает, да и не хочет знать: об этом едва
упоминали бы, если бы я соглашался говорить о чем-либо другом. С утра, узнав
эту новость, я побежал к госпоже де Розмонд, но она с холодным спокойствием
своего возраста ответила, что это — естественное следствие вчерашнего
нездоровья госпожи де Турвель, что она испугалась серьезной болезни и предпочла
находиться дома. При этом тетушка добавила, что вполне ее понимает и сама
поступила бы точно так же. Как будто есть что-то общее между ними: одной только
и остается, что умереть, а в той, другой, вся радость и вся мука моей жизни.
Госпожа де Воланж, которую я сперва подозревал в сообщничестве, по-видимому,
несколько задета тем, что об этом шаге с ней не посоветовались. Признаюсь, я
очень рад, что она не доставила себе удовольствия навредить мне. Это мне
доказывает к тому же, что она пользуется доверием этой женщины не в той мере,
как я опасался: всегда лучше иметь одним врагом меньше. Как бы она радовалась,
если бы знала, что побег совершен из-за меня! Как бы она пыжилась от гордости,
если бы это сделано было по ее совету! Как бы она заважничала! Боже мой, до
чего я ее ненавижу! О, я возобновлю связь с ее дочерью, обработаю эту девицу на
свой лад! Поэтому я, по-видимому, на некоторое время задержусь здесь. Во всяком
случае, те немногие раздумья, на которые я «казался способен, приводят меня к
такому именно решению.
Не кажется ли вам, что после столь решительного шага
неблагодарная должна опасаться моего приезда? Поэтому, если ей и приходила в
голову мысль, что я могу за нею последовать, она уже, наверно, распорядилась не
принимать меня. Я же не хочу ни приучать ее к таким приемам, ни терпеть столь
унизительное обращение. Я, наоборот, предпочитаю сообщить ей, что остаюсь
здесь, и даже не буду настаивать, чтобы она вернулась. Когда же она будет
твердо убеждена, что меня нет и не будет, я внезапно появлюсь, —
посмотрим, как перенесет она эту встречу. Но чтобы усилить впечатление, надо
обождать, а я не знаю, хватит ли у меня выдержки: сегодня я раз двадцать
собирался потребовать лошадей. Однако я сумею с собой совладать и обязуюсь
ждать вашего ответа здесь. Я только прошу вас, мой прелестный друг, не
заставлять меня ждать слишком долго.
Больше всего меня удручало бы не знать, что у нее
происходит; но мой егерь, находящийся сейчас в Париже, имеет некоторые права на
доступ к ее горничной и может мне помочь. Я посылаю ему указания и деньги.
Прошу вас благосклонно отнестись к тому, что и то и другое я присовокуплю к
этому письму, а также взять на себя заботу отослать их ему с кем-либо из ваших
слуг, приказав передать все ему лично. Я принимаю эту предосторожность, потому
что бездельник всегда делает вид, будто не получает писем, которые я ему пишу,
если в них содержатся распоряжения, которые его затрудняют, и еще потому, что,
сдается мне, он не так сильно увлечен своей победой, как мне того хотелось бы.
Прощайте, прелестный друг. Если вам придет в голову
какая-нибудь удачная мысль, какой-нибудь способ ускорить мое продвижение к
цели, сообщите мне их. Я уже не раз убеждался, как может быть полезна ваша
дружба, убеждаюсь и в настоящую минуту, ибо несколько успокоился с тех пор, как
начал вам писать: по крайней мере, я говорю с человеком, который меня понимает,
а не с автоматами, рядом с которыми прозябаю с сегодняшнего утра. Право же, чем
дальше, тем более расположен я считать, что в мире только вы да я чего-нибудь
стоим.
Из замка ***, 3 октября 17...
|
