 Увеличить |
Письмо 34
От виконта де Вальмона к маркизе де Мертей
Вы необыкновенно красноречивы, прелестный мой друг, но зачем
так выбиваться из сил, доказывая всем известные вещи? Чтобы добиться успеха в
любви, лучше говорить, чем писать: вот, кажется, все, к чему сводится
содержание вашего письма. Но ведь это же самые азы искусства обольщения. Замечу
только, что вы делаете лишь одно исключение из этого правила, а между тем их
два. К девочкам, которые вступают на этот путь из робости и отдаются по
неведению, надо прибавить умничающих, которые вступают на него из самолюбия и
которых тщеславие заманивает в силки. Так, например, я уверен, что графиня де
Б***, сразу ответившая на мое первое письмо, тогда любила меня не больше, чем я
ее, и что она усматривала в переписке лишь возможность с некоторым блеском
поговорить на тему любви.
Как бы то ни было, любой адвокат скажет вам, что общее
правило отнюдь не всегда применимо к каждому данному случаю. Вы вот полагаете,
что у меня имеется выбор между перепиской и живой речью, а дело обстоит не так.
После того, что произошло девятнадцатого, бесчеловечная заняла оборонительные
позиции и принялась избегать встреч, проявляя гораздо больше ловкости, чем я.
Если так будет продолжаться, она вынудит меня всерьез подумать о способах
получить в этом деле перевес. Ибо я, безусловно, не допущу, чтобы она хоть в
чем-либо одержала победу. Даже письма мои служат поводом для маленькой войны.
Не довольствуясь тем, что она оставляет их без ответа, она отказывается даже принимать
их. При каждом письме надо прибегать к какой-нибудь хитрости, и они далеко не
всегда удаются.
Вы помните, каким простым способом я передал ей первое
письмо. Со вторым тоже было не труднее. Она попросила меня вернуть ей ее
письмо, а я вместо того передал мое, не возбудив ни малейшего подозрения. Но то
ли от досады, что я провел ее, то ли по капризу, то ли, наконец, из-за своей
добродетели — ибо в конце концов она заставит меня в эту добродетель
поверить, — она упорно отказывается принять третье. Однако я надеюсь, что
неудобное положение, в которое ее едва не поставил этот отказ, исправит ее на
будущее время.
Я был не слишком удивлен, когда она отказалась принять
письмо, которое я ей просто подал: это уже означало бы пойти на известную
уступку, а я ожидаю более длительной обороны. После этой попытки, предпринятой,
так сказать, мимоходом, для пробы, я вложил свое письмо в другой конверт и,
избрав час ее туалета, когда с нею находилась госпожа де Розмонд и служанка,
послал его с моим егерем, велев ему сказать ей, что это бумага, которую она у
меня просила. Я верно угадал, что она побоится неудобного объяснения, к
которому принудил бы ее отказ. И действительно, она взяла письмо, и мой
посланец, которому сказано было приглядеться к выражению ее лица, заметил лишь
легкий румянец — скорее смущения, чем гнева.
Поэтому я радовался, вполне уверенный, что либо она оставит
это письмо у себя, либо, если пожелает вернуть его, ей придется побыть со мной
наедине, что дало бы мне возможность поговорить с ней. Но примерно через час
один из ее слуг является в мою комнату и передает мне от своей госпожи пакет
иного вида, чем был мой; на конверте же я узнаю столь желанный мне почерк.
Поспешно распечатываю...
В пакете находилось мое же собственное письмо, не
распечатанное и лишь сложенное вдвое. Подозреваю, что на эту дьявольскую
хитрость натолкнуло ее опасение, как бы я не оказался менее, чем она,
щепетильным насчет огласки.
Вы знаете меня, и вам незачем описывать мое бешенство.
Пришлось, однако, вновь обрести хладнокровие и изыскивать новые способы. Вот
что я придумал.
Отсюда каждый день посылают за письмами на почту,
находящуюся примерно в трех четвертях лье от замка. Для этой цели пользуются
запертым ящиком, наподобие церковной кружки для сбора пожертвований, один ключ
от которого хранится у начальника почты, а другой — у госпожи де Розмонд.
Каждый из обитателей замка опускает в него свои письма в любое время в течение
дня, и вечером их относят на почту, а утром приносят с почты письма,
адресованные в замок. Все слуги, как хозяйские, так и посторонние, выполняют
эту обязанность поочередно. Была очередь не моего слуги, но он вызвался пойти
на почту под предлогом, что в ту сторону ему надо по делу.
Я же написал свое письмо. На конверте я изменил почерк и
довольно удачно подделал дижонский почтовый штемпель, потому что мне казалось
забавным, добиваясь тех же прав, что и муж, писать оттуда, где он находится, а
также и потому, что прелестница моя весь день говорила, что очень хотела бы
получить письма из Дижона. Я счел за благо доставить ей это удовольствие.
Приняв все эти меры предосторожности, легко было
присоединить это письмо к прочим. Благодаря такому способу я выиграл и
возможность быть свидетелем того, как оно будет принято, ибо здесь в обычае,
собравшись к завтраку, ждать доставки писем прежде, чем разойтись. Наконец
принесли письма.
Госпожа де Розмонд открыла ящик. «Из Дижона», — сказала
она, передавая письмо госпоже де Турвель. «Это не почерк мужа», — заметила
та с беспокойством, поспешно ломая печать. С первого же взгляда она поняла, в
чем дело, и лицо ее так изменилось, что госпожа де Розмонд обратила на это
внимание и спросила: «Что с вами?» Я тоже подошел со словами: «В этом письме
что-нибудь ужасное?» Робкая богомолка глаз не смела поднять, не произносила ни
слова и, чтобы скрыть смущение, делала вид, что пробегает глазами послание,
которого не в состоянии была прочесть. Я наслаждался ее смятением и, будучи не
прочь слегка подразнить ее, добавил: «Вы как будто успокоились. Можно
надеяться, что это письмо скорее удивило, чем огорчило вас». Тогда гнев
вдохновил ее лучше, чем могла бы сделать осторожность. «В этом письме, —
ответила она, — содержатся вещи, которые меня оскорбляют, и я удивляюсь,
как мне осмелились их написать». — «Кто же это?» — прервала госпожа де
Розмонд. «Оно без подписи, — ответила разгневанная красавица, — но и
письмо и автор его вызывают во мне одинаковое презрение. Меня бы очень обязали,
если бы больше не заговаривали со мной о нем». С этими словами она разорвала
дерзновенное послание, сунула клочки в карман, встала и вышла из комнаты. Но
сколько бы она ни гневалась, а письмо все же было у нее, и я надеюсь, что
любопытство побудило ее прочитать его целиком.
Подробное описание этого дня завело бы меня слишком далеко.
Приложу черновики обоих моих писем: вы будете осведомлены не хуже меня самого.
Если вы хотите быть в курсе этой переписки, придется вам научиться разбирать
мои каракули, ибо ни за что на свете не соглашусь я на скуку еще раз
переписывать их набело. Прощайте, мой милый друг.
Из ***, 25 августа 17...
|
