 Увеличить |
Письмо 26
От президентши де Турвель к виконту де Вальмону
Никогда, милостивый государь, вы не получили бы от меня ни одного
письма, если бы глупое мое поведение вчера вечером не вынудило меня объясниться
с вами сегодня. Да, признаюсь, я плакала. Возможно, что вырвались у меня и
слова, на которые вы так настойчиво ссылаетесь. Вы заметили и слезы мои, и
слова. Приходится разъяснить вам все.
Я привыкла вызывать лишь благопристойные чувства, слышать
лишь речи, которым могу внимать не краснея, и, следовательно, ощущать себя в
безопасности, которой, смею это утверждать, я вполне заслуживаю. Поэтому я не
умею ни притворяться, ни противостоять нахлынувшим на меня впечатлениям. Ваше
поведение изумило меня и повергло в растерянность; положение, в которое я не
должна была бы попасть, внушило мне какой-то непонятный страх; может быть,
вызвала но мне негодование и мысль, что я могу оказаться смешанной с женщинами,
которых вы презираете, и подвергнуться столь же легкомысленному обращению. Все
это, вместе взятое, исторгло у меня слезы и, возможно, заставило — не без
основания, полагаю, — сказать, что я несчастна. Выражение это, которое вы
находите таким сильным, наверно, звучало бы весьма слабо, если бы причина моих
слез и моих слов была другая, если бы, вместо того чтобы осуждать чувства,
которые должны быть для меня оскорбительными, я могла бы опасаться, что
способна их разделить.
Нет, сударь, такого опасения я не испытываю. Будь оно у
меня, я бежала бы за сотни лье от вас и удалилась бы куда-нибудь в пустыню
оплакивать злосчастную встречу с вами. Может быть, даже несмотря на полнейшую
уверенность мою, что я не люблю вас и не полюблю никогда, может быть, я
поступила бы правильнее, если бы послушалась совета друзей — не подпускать вас
близко к себе.
Я верила, — и это единственная моя ошибка, — я
верила, что вы отнесетесь с уважением к честной женщине, которая больше всего
стремилась видеть и в вас честного человека и отдать вам должное, которая
защищала вас в то время, как вы оскорбляли ее своими преступными желаниями. Вы
не знаете меня. Нет, сударь, вы меня не знаете. Иначе вы не возомнили бы, что
заблуждения ваши дают вам какие-то права. На том основании, что вы вели со мной
речи, которых мне не следовало слушать, вы вообразили, что вам позволено
написать мне письмо, которого я не должна была читать. И при всем этом вы
просите меня руководить вашими поступками, внушать вам, что вы должны говорить!
Так вот, сударь, молчание и забвение — единственный совет, который мне
подобает вам дать и которому вам подобает следовать. Тогда действительно вы
обретете некоторое право на мою снисходительность, и лишь от вас зависело бы
приобрести право даже на мою благодарность... Но нет, я не стану обращаться с
просьбой к человеку, не проявившему ко мне уважения. Я не окажу доверия тому,
кто посягнул на мою безопасность.
Вы заставляете меня остерегаться вас, может быть, даже
ненавидеть, чего я отнюдь не желала. Я хотела видеть в вас лишь племянника
самого уважаемого моего друга, и голос дружбы возвышала я против обвинявшего
вас голоса общественного мнения. Вы все разрушили и, как я предвижу, ничего не
захотите восстановить.
Мне остается, сударь, заявить вам, что чувства ваши меня
оскорбляют, что признание в них является дерзким вызовом и прежде всею что я не
только не способна когда-либо разделить их, но что вы заставите меня никогда
больше с вами не видеться, если не принудите себя в дальнейшем к молчанию на этот
счет. Молчанию, которого я, по-моему, имею право от вас ожидать и даже
требовать. К этому письму я присовокупляю то, которое вы написали мне, и
надеюсь, что вы соблаговолите в свою очередь возвратить мне настоящее мое
письмо. Мне было бы крайне тягостно, если бы остался какой-либо след
происшествия, которое вообще не должно было иметь места. Имею честь... и т.д.
Из ***, 21 августа 17...
|
