 Увеличить |
Письмо 85
От маркизы де Мертей к виконту де Вальмону
Наконец-то вы успокоитесь, а главное — отдадите мне должное.
Слушайте же и не смешивайте меня с другими женщинами. Я довела до конца свое
приключение с Преваном. До конца! — понимаете ли вы, что это
значит? Теперь вы сможете рассудить, кто же из нас — он или я — имеет право
хвалиться. Рассказ об этом будет не так забавен, как сама история. Но было бы
даже несправедливо, если бы вы, только рассуждавший — удачно или неудачно — обо
всем этом, получили такое же удовольствие, как я, отдавшая этому делу столько
времени и стараний.
Впрочем, если вы задумали какое-нибудь большое предприятие,
если вы намереваетесь осуществить какой-нибудь замысел, при котором вы имели бы
основание опасаться этого соперника, приезжайте. Он оставил вам открытым поле
битвы, во всяком случае, на некоторое время. А может быть, он и никогда не
оправится от удара, который я ему нанесла.
Как повезло вам, что вы имеете такого друга, как я! Я для
вас добрая фея. Вы томитесь вдали от прельстившей вас красавицы — я произношу
одно слово, и вот вы уже подле нее. Вы хотите отомстить женщине, которая вам
вредит, — я указываю, куда нанести удар, и отдаю ее в полную вашу власть.
Наконец, когда вам нужно удалить с ристалища опасного соперника, вы взываете ко
мне же, и я снисхожу. Право же, если вы не благодарите меня всю свою жизнь,
значит, вам чужда признательность. Но возвращаюсь к своему приключению и
расскажу о нем с самого начала.
Свидание, назначенное так громко при выходе из Оперы
[[40]], было принято.
Преван явился, и когда маршальша любезно сказала ему, что она очень рада видеть
его два раза подряд в свои приемные дни, он не преминул ответить, что со
вторника он только и делал, что перетасовывал часы своих визитов, чтобы
освободить себе сегодняшний вечер. Имеющий уши да слышит! Так как мне
хотелось с полной точностью знать, являюсь ли именно я объектом этого лестного
усердия, я решила заставить нового воздыхателя сделать выбор между мною и его
главной страстью и заявила, что не стану играть. И действительно, он, со своей
стороны, нашел тысячи предлогов, чтобы тоже не играть, и, таким образом, первая
победа одержана была мною над ландскнехтом [[41]].
Для разговора я завладела епископом ***ским. Выбор мой
остановился на нем из-за близости его с героем дня, которому я всячески
старалась облегчить возможность подойти ко мне. Мне также очень удобно было
иметь уважаемого всеми свидетеля, который в случае необходимости мог бы дать
показания о моем поведении и речах. Все устроилось отлично. После первых
неопределенных и обычных фраз Преван вскоре завладел разговором и стал
придавать ему то один, то другой тон, ища того, который бы мне понравился. Я
отказалась от чувствительного тона, заявив, что не верю в чувства, и серьезностью
своей сдержала его веселость,
показавшуюся мне для начала слишком легкомысленной. Тогда он
ударился в заботливо-дружеский тон, и под этим затрепанным знаменем начали
мы вести атаку друг против друга.
Ужинать епископ не пошел. Руку мне, следовательно, предложил
Преван, который, естественно, очутился и за столом рядом со мной. Надо отдать
ему справедливость, он с большим искусством поддерживал наш с ним частный
разговор, делая в то же время вид, будто занят лишь общей беседой и вдобавок
принимает в ней главное участие. За десертом зашла речь о новой пьесе, которую
должны были давать в ближайший понедельник во Французском театре. Я высказала
некоторое сожаление, что у меня там нет ложи. Он предложил мне свою, от чего я,
как принято, сперва отказалась. На это он довольно забавно ответил, что я его
не поняла, что он не пожертвовал бы своей ложей лицу малознакомому, а только
хотел предупредить меня, что ею будет располагать маршальша. Она благосклонно
приняла эту шутку, и я согласилась.
Когда все снова поднялись в гостиную, он, как вы сами
понимаете, попросил и для себя место в ложе. Маршальша, которая всегда очень
добра к нему, обещала допустить его, если он будет умником. Он
ухватился за эти слова и завел одну из тех двусмысленных бесед, за блестящую
способность к которым вы его так хвалили. Действительно, примостившись у ее
колен, как послушный мальчик, по его собственному выражению — для того, чтобы
спрашивать у нее советов и умолять о наставлениях, — он наговорил кучу
лестных вещей, не лишенных и нежности; мне нетрудно было принять их на свой
счет. Так как после ужина кое-кто перестал участвовать в игре, разговор стал
более общим и менее для нас интересным. Зато глаза наши говорили весьма
красноречиво. Я говорю — наши глаза, но должна была бы сказать — его, ибо мои
выражали только одно — удивление. По-видимому, он думал, что я удивлялась ему и
поглощена была исключительно произведенным им на меня необычайным впечатлением.
Кажется, он остался вполне удовлетворен. Я была не менее довольна.
В следующий понедельник я, как и было условлено, отправилась
во Французский театр. Хотя вы и увлекаетесь литературой, я ничего не могу
сказать вам о представлении, кроме того, что у Превана необычайное искусство
улещивать и что пьеса провалилась. Вот все, что я узнала в театре. Мне жаль
было, что этот вечер, который мне так понравился, идет к концу, и, чтобы
продолжить его, предложила маршальше поужинать у меня, что дало мне возможность
предложить то же самое любезному льстецу, который попросил только дать ему
время съездить к графине де П*** [См. письмо 70] и освободиться от обещания
быть у них. Когда он произнес это имя, меня вновь охватил гнев. Я сразу
сообразила, что он начнет свои признания, но припомнила ваши мудрые советы и
дала себе слово... продолжать приключение в полной уверенности, что излечу его
от этой опасной нескромности.
В собравшемся у меня обществе, в этот вечер
немногочисленном, он был чужим и должен был оказывать мне обычные знаки
внимания. Поэтому, когда пошли ужинать, он предложил мне руку. Принимая ее, я
имела коварство постараться, чтобы моя рука слегка дрогнула, и идти рядом с
ним, опустив глаза и глубоко вздыхая. Я напустила на себя такой вид, будто
предчувствую свое поражение и опасаюсь победителя. Он это отлично заметил,
предатель, и тотчас же изменил тон и манеру себя держать. Он был любезным, а
теперь стал нежным. Не в том дело, что речи наши сколько-нибудь заметно
изменились — в данных обстоятельствах это было бы невозможно, — но взгляд
его, сделавшись менее живым, стал более ласкающим, голос приобрел мягкость,
улыбка из проницательной превратилась в удовлетворенную. Наконец, и в речах его
огонь насмешки, остроумие уступили место чувствительности. Скажите мне, можно
ли было действовать лучше?
Я со своей стороны впала в задумчивость, и притом настолько,
что окружающие это заметили. Когда же меня в этом упрекнули, я имела ловкость
защищаться довольно неловко и бросить на Превана взгляд быстрый, но робкий и
растерянный — так, чтобы он подумал, что боюсь я только одного: как бы он не
разгадал причину моего смущения.
После ужина, воспользовавшись тем, что добрая маршальша
начала рассказывать одну из своих вечных историй, я раскинулась на оттоманке в
небрежной позе, свойственной нежной мечтательности. Я ничего не имела против
того, чтобы Преван увидел меня в таком положении, и он действительно удостоил
меня особым вниманием. Вы сами понимаете, что робкие мои взоры не осмеливались
встречаться с глазами моего победителя. Но когда я обратила их к нему более
смиренным образом, они вскоре открыли мне, что я добилась впечатления, которое
хотела произвести. Оставалось еще убедить его, что и я разделяю это
впечатление. Поэтому, когда маршальша объявила, что собирается уезжать, я
воскликнула мягким и нежным голоском: «Ах, боже мой, мне было здесь так
хорошо!» Все же я встала, но, прежде чем расстаться с ней, спросила о ее планах
на ближайшие дни, чтобы иметь предлог поговорить о моих и оповестить кого
следует, что послезавтра буду находиться дома. На этом все разошлись.
Тут я принялась размышлять. Я не сомневалась в том, что
Преван обязательно воспользуется свиданием, которое я ему вроде как бы
назначила, что он явится достаточно рано, чтобы застать меня одну, и что
нападение будет энергичным. Но я была также уверена, что благодаря моей
репутации он не будет вести себя с тем легкомыслием, которое человек
мало-мальски воспитанный позволяет себе лишь с искательницами приключений и
женщинами совершенно неопытными, и успех казался мне обеспеченным, если он
произнесет слово «любовь» и в особенности если он станет добиваться, чтобы его
произнесла я.
Как удобно иметь дело с вами, людьми, у которых есть твердо
выработанные правила поведения! Порой какой-нибудь сумасбродный поклонник
то смутит своей робостью, то приведет в замешательство своим бурным пылом
— это ведь своего рода лихорадка с ознобом, жаром,
имеющая иногда и другие симптомы. Но ваши размеренные
шаги так
легко угадать! Появление, манеру держаться, тон, разговоры
— я все знала еще накануне. Поэтому не стану передавать вам нашей беседы —
вы ее легко воссоздадите. Отметьте только, что, изображая сопротивление, я
помогала ему изо всех сил: терялась, чтобы он мог разговориться,
приводила жалкие доводы, чтобы их было легко опровергнуть, проявляла страх и
подозрительность, чтобы слышать беспрестанные заверения. А неизменный его припев: «Я
прошу у вас только одного слова», и мое молчание, которое как
будто заставляло его выжидать лишь для того, чтобы он сильнее ощутил желание, и
в продолжение всего этого — рука моя, которую он сто раз хватает и которую я
столько же раз вырываю, не отказывая в ней по-настоящему... Так можно провести
целый день. Мы
провели один смертельно скучный час и, может быть, еще и
теперь занимались бы тем же самым, если бы не услышали, как ко мне во двор въезжает карета. Эта своевременная помеха,
естественно, сделала его настойчивее, я же, видя, чти наступает момент, когда
меня уже нельзя
будет поймать врасплох, глубоко вздохнула в качестве подготовки, а
затем обронила драгоценное слово. Пришли доложить о гостях, и вскоре у меня
собрался довольно многочисленный круг знакомых.
Преван попросил разрешения прийти завтра утром, и я дала
согласие, но, позаботившись о защите, велела горничной в продолжение всего его
визита оставаться в моей спальне, откуда, как вы знаете, видно все, что
происходит в туалетной, а приняла я его именно там. Имея возможность вполне
свободно говорить и охваченные оба одним и тем же желанием, мы скоро пришли к
полному согласию, но надо было избавиться от докучливой свидетельницы, и тут-то
я его и подстерегла.
Нарисовав ему на свой лад картину моей домашней жизни, я без
труда убедила его, что мы никогда не найдем свободной минутки и что та, которой
мы воспользовались вчера, была настоящим чудом, да и тогда мне, в сущности,
нельзя было подвергаться такой опасности — ведь ко мне в гостиную в любой миг
кто-нибудь мог войти. Не преминула я и добавить, что все эти порядки
установились оттого, что до последнего времени они мне нисколько не мешали, и
настаивала на полной невозможности изменить их, не скомпрометировав себя в
глазах моих слуг. Он попробовал напустить на себя скорбный вид, сердиться,
говорить мне, что я мало его люблю, и вы сами понимаете, как меня это все
ужасно трогало. Но тут, желая нанести решительный удар, я призвала на помощь
слезы. Ну, в точности — «Вы плачете, Заира?» [[42]]
Власть надо мной, которой он в своем воображении обладал, и надежда, пользуясь
этой властью, погубить меня в любой миг, заменили ему всю любовь Оросмана [[43]].
Разыграв эту сцену, мы вернулись к вопросу, как же нам быть.
Так как днем мы располагать не могли, то обратились к ночи. Но тут
непреодолимым препятствием оказался мой швейцар, а попытаться подкупить его я
не разрешала. Он предложил воспользоваться калиткой моего сада, но, предвидя
это, я придумала собаку, которая днем вела себя спокойно и не лаяла, зато ночью
превращалась в настоящего демона. Я входила во все эти подробности так охотно,
что он совсем осмелел и предложил мне самый нелепый из способов. На него-то я и
согласилась.
Прежде всего он заявил, что на слугу его можно положиться,
как на него самого. Тут он говорил правду — один другого стоит. Я собираю
гостей на званый ужин, он на нем присутствует и устраивается так, чтобы уйти в
одиночестве. Находчивый и верный слуга позовет карету, откроет дверцу, а он,
Преван, вместо того чтобы войти в карету, ловко улизнет. Кучер не имел бы
никакой возможности заметить это. Таким образом, для всех он удалился бы от
меня, на самом же деле остался бы, и теперь надо было только решить, как ему
пробраться в мою спальню. Признаюсь, что сперва я затруднялась, как мне выдвинуть
против этого плана доводы достаточно нелепые, чтобы он не сомневался, что
успешно опроверг их. Он возражал, приводя примеры. Послушать его, так это было
самое обычное средство: и сам он им часто пользовался, даже чаще всего как
наименее опасным!
Покоренная его неопровержимыми доводами, я чистосердечно
призналась, что у меня в доме очень близко от моего будуара есть потайная
лестница; я могу оставить в дверях будуара ключ, а ему легко будет запереться
там и ждать, не подвергая себя особому риску, пока мои горничные уйдут спать.
Затем, чтобы мое согласие показалось более правдоподобным, я через минуту пошла
на попятный и вновь согласилась лишь под условием полнейшей покорности с его
стороны, благоразумия... Ах, такого благоразумия! Словом, доказать ему свою любовь
я соглашалась, но так, чтобы не удовлетворить его любви.
Забыла сказать вам, что уйти от меня он должен был через
садовую калитку. Надо было лишь дождаться рассвета: тогда цербер и не пикнет. В
этот час никто не входит и не выходит, люди мои спят мертвым сном. Если вас
удивит эта куча бессмыслиц, то вспомните о наших с ним настоящих
взаимоотношениях. Зачем нам было рассуждать умнее? Он только и хотел, чтобы все
об этом узнали, я же была уверена, что никто ничего не узнает. Свидание назначено
было через день.
Заметьте, что дело наше уже совсем налажено, а между тем
никто не видел Превана в моем обществе. Я встречаюсь с ним за ужином у одной из
своих приятельниц, он предлагает ей воспользоваться его ложей на представлении
новой пьесы, а я принимаю ее приглашение в эту ложу. Затем я со своей стороны
приглашаю ее отужинать у меня, приглашаю во время спектакля и в присутствии
Превана, так что даже как будто нельзя не пригласить и его. Он принимает мое
приглашение, а затем через два дня наносит мне, как принято в обществе, визит.
Правда, он приехал ко мне и на следующее утро. Но, во-первых, утренние визиты
не считаются, а во-вторых, лишь от меня зависит счесть это излишней вольностью,
и действительно я причисляю Превана к кругу лиц, не слишком со мной близких,
ибо посылаю ему письменное приглашение на званый ужин. Я могу сказать, как
Аннетта: «Вот, однако, и всё!» [[44]]
Наступил роковой день, день, когда мне предстояло потерять
свою добродетель и репутацию. Я дала все указания своей верной Виктуар, и, как
вы сейчас увидите, она их выполнила.
Настал вечер. У меня собралось уже много народа, когда
доложили о Преване. Я приняла его с подчеркнутой учтивостью, явно
свидетельствующей, как мало мы с ним связаны, и усадила за игру вместе с
маршальшей, как той, через кого я с ним познакомилась. В течение вечера не
произошло ничего особенного, кроме разве того, что осторожный поклонник
изловчился передать мне записку, которую я по своей привычке сожгла. В ней
говорилось, что я могу на него рассчитывать, и это существенное сообщение было
окружено ничего не значащими словами насчет любви, счастья и т.п.; слова эти в
подобных торжественных случаях никогда не заставляют себя ждать.
В полночь, когда игра за всеми столами кончилась, я
предложила коротенький маседуан [[45]].
При этом у меня была двойная цель: дать возможность Превану ускользнуть и
сделать так, чтобы это было замечено, что обязательно должно было случиться,
принимая во внимание его репутацию игрока. Меня также очень устраивало, чтобы
все могли в случае необходимости припомнить, что я отнюдь не торопилась
остаться одна.
Игра затянулась дольше, чем я рассчитывала. Бес искушал
меня, и я едва не поддалась желанию поскорее утешить нетерпеливого пленника. И
я уже шла навстречу гибели, как вдруг меня осенило, что, раз отдавшись ему, я
уже настолько потеряю над ним власть, что не смогу принудить его оставаться все
время одетым по всем правилам приличия, а для моих планов это было совершенно
необходимо. Я уже было поднялась, но тут не без раздражения снова заняла свое место
за этой нескончаемой игрой. Однако вот она и кончилась, и все разошлись. Я
позвонила своим служанкам, поскорее разделась и быстро отослала их.
Представляете вы себе, виконт, меня в легком ночном туалете,
идущей робкими, осторожными шагами открыть дрожащей рукой дверь своему
победителю? Он увидел меня — удар молнии не бывает стремительнее! Что вам
сказать? Я была побеждена, совсем побеждена, не успела и слова сказать, чтобы
остановить его и защититься. Затем он пожелал устроиться более удобным и
подходящим к случаю образом. Он проклинал, свое одеяние, которое, как он
уверял, отдаляло его от меня. Он хотел сразиться со мною равным оружием, но моя
крайняя робость воспротивилась этому, а нежные мои ласки не дали ему времени.
Он занялся другим.
Теперь права его удвоились и притязания тоже возобновились.
Но тут я произнесла: «Послушайте-ка, что я вам скажу: до сих пор вы могли бы
рассказать обеим графиням де П*** и еще многим другим очень занятную историю.
Но мне любопытно знать, как вы станете рассказывать конец приключения?» И с
этими словами я принялась изо всех сил звонить. Теперь настала моя очередь, и
действия мои были быстрее его слов. Он еще только бормотал что-то, когда я
услышала, как ко мне бежит Виктуар, громко скликая слуг, которых она собрала у
себя, как я ей велела. Тогда, возвысив голос, я продолжала тоном королевы:
«Выйдите вон, сударь, и никогда больше не показывайтесь мне на глаза!» Как раз
в этот момент и вошла толпа моих слуг.
Бедняга Преван потерял голову и, сочтя западней то, что, в
сущности, было не более чем шуткой, схватился за шпагу. Но сделал это на свою
беду, ибо мой лакей, храбрый и сильный парень, охватил его поперек туловища и
повалил. Тут я, признаюсь, смертельно перепугалась. Я закричала, чтобы ему не
причиняли вреда, дали свободно уйти, но только убедились бы, что он ушел из
дома. Слуги повиновались, но между ними поднялся ропот: они возмущены были, что
кто-то осмелился покуситься на их добродетельную госпожу. Все, как я и
хотела, пошли с шумом и угрозами выпроваживать злосчастного кавалера. Со мной
осталась одна Виктуар, и мы поспешили привести в порядок мою постель. Слуги
снова поднялись ко мне, продолжая шумно возмущаться, а я, все еще
взволнованная, стала расспрашивать их, каким чудом оказалось, что они еще
не спали, и Виктуар сообщила мне, что она пригласила к ужину двух приятельниц,
они у нее засиделись, словом, все то, о чем мы с ней заранее условились. Я
поблагодарила их всех и велела им идти спать, послав, однако, одного из них
привести немедленно врача. Я решила, что имею основание опасаться последствий своего
смертельного испуга, и к тому же это был верный способ дать новости шумную
и широкую огласку.
Врач явился, весьма посочувствовал мне и прописал отдых. Я
же вдобавок велела Виктуар с самого раннего утра судачить о случившемся по
соседству.
Все так превосходно удалось, что еще до полудня и как только
у меня в доме начался день, моя набожная соседка уже сидела у моего изголовья,
чтобы узнать всю правду об этом приключении и все его подробности. Битый час
была я вынуждена сокрушаться вместе с нею об испорченности нашего века. Через
минуту мне принесли записку от маршальши, которую я прилагаю к этому письму.
Наконец, около пяти часов, к моему великому изумлению, появился М*** [[46]]. По его словам, он
приехал извиниться за то, что офицер, служащий под его начальством, осмелился
так оскорбить меня. Он узнал об этом только на обеде у маршальши и тотчас же
послал Превану приказание находиться под арестом. Я стала просить о его
помиловании, но мне было в этом отказано. Тогда я решила, что в качестве
сообщницы сама должна наложить на себя наказание и хотя бы пребывать в строгом
заключении. Я велела никого не принимать и всем говорить, что больна.
Этим длинным письмом вы как раз и обязаны моему одиночеству.
Я напишу также госпоже де Воланж. Она, конечно, прочтет письмо мое вслух, и вы
познакомитесь с этой историей в том виде, в каком ее следует рассказывать.
Забыла сказать вам, что Бельрош считает себя тоже
оскорбленным и во что бы то ни стало хочет драться с Преваном. Бедняга! К. счастью,
у меня будет время успокоить его горячую голову. Пока же я дам отдых своей
голове, уставшей от писания. Прощайте, виконт.
Из замка***, 25 сентября 17.., вечером.
|
