 Увеличить |
Письмо 102
От президентши де Турвель к госпоже де Розмонд
Вы будете очень удивлены, сударыня, узнав, что я покинула
вас столь внезапно. Поступок этот покажется вам крайне
странным, но как возрастет ваше изумление, когда вы
узнаете его причину. Может быть, вы найдете, что,
поверяя ее вам, я недостаточно уважаю необходимый в вашем возрасте покой и даже
пренебрегаю благоговейной почтительностью, на которую у вас столько неоспоримых
прав? Ах, сударыня, простите, но сердцу моему очень
тяжело, оно должно излить свою муку на груди друга, и нежного, и в то же время
благоразумного. Кого же было избрать ему, как не вас? Смотрите на меня, как на
свою дочь. Отнеситесь ко мне с материнской добротой, молю вас о ней. Быть
может, у меня есть и некоторое право на нее из-за моей любви к вам.
Где то время, когда, всецело отдавшись этому похвальному
чувству, я не ведала тех, которые, внося в душу пагубное смятение, овладевшее
мною сейчас, лишают меня сил бороться и в то же время предписывают борьбу как
долг? Ах, эта роковая поездка погубила меня!
Словом, что мне сказать вам? Я люблю, да, люблю безумно.
Увы! За это слово, которое я пишу впервые, слово, которого у меня так часто и
тщетно добивались, за сладость хоть один раз сказать его тому, кто его внушил,
я готова была бы заплатить жизнью, а между тем беспрестанно должна в нем ему
отказывать. Он опять усомнится в моих чувствах, сочтет, что у него есть
основания пенять на меня. Как я несчастна! Почему он, царящий в моем сердце, не
может читать в нем? Да, я меньше страдала бы, если бы он знал, как я страдаю.
Но даже вы, которой я говорю об этом, можете составить себе лишь слабое
представление о моих муках.
Через несколько минут я покину его и этим причиню ему горе.
Он будет еще думать, что находится подле меня, а я буду уже далеко: в час,
когда я обычно виделась с ним каждый день, я буду в тех местах, где он никогда
не был и куда я не должна его допускать. Все приготовления уже закончены: всё
здесь, у меня на глазах; я не могу остановить взгляда ни на чем, что не предвещало
бы этого жестокого отъезда. Все готово, кроме самой меня!.. И чем больше сердце
мое противится ему, тем очевиднее доказывает оно мне необходимость подчиниться.
Я, разумеется, подчинюсь. Лучше умереть, чем жить во грехе.
Я чувствую, что и без того достаточно грешна. Я сохранила лишь свое целомудрие,
добродетели больше нет. Признаться ли вам: тем, что у меня еще осталось, я
обязана ему. Опьяненная радостью видеть его, слышать, сладостным ощущением
близости, еще большим счастьем сделать его счастливым, я уже не имела ни
власти, ни силы над собой. Едва хватило сил для борьбы, но их было
недостаточно, чтобы устоять. Я трепетала перед опасностью и не могла от нее
бежать. Так вот, он увидел, как я страдаю, и сжалился надо мной. Как же мне не
любить его? Я обязана ему больше, чем жизнью.
Ах, неужто думаете вы, что я когда-нибудь согласилась бы
удалиться от него, если бы, оставаясь с ним, опасалась только за жизнь? Что мне
она без него, я была бы безмерно счастлива пожертвовать ею. Я обречена быть
вечным источником мук его, беспрерывно защищаться от него, от себя самой,
отдавать все свои силы на то, чтобы доставлять ему страдания, когда я хотела бы
посвятить их только его счастью, — разве жить так, это не значит без конца
умирать? И, однако, такой будет отныне моя участь. Тем не менее я перенесу ее,
у меня хватит на это мужества. О вы, которую я избрала своей матерью, примите
от меня эту клятву. Примите также клятву в том, что я никогда не скрою от вас
ни единого своего поступка. Примите ее, заклинаю вас об этом, как о помощи, в
которой нуждаюсь; дав обещание все нам говорить, я привыкну считать, что вы
всегда со мной. Ваша добродетель заменит мою. Никогда, разумеется, не соглашусь
я на то, чтобы краснеть перед вами. И, сдерживаемая этой мощной уздой, я буду любить
в вас снисходительного друга, наперсницу моей слабости и в то же время чтить
ангела-хранителя, спасающего меня от позора.
Достаточно стыда и в том, что мне приходится обращаться к
вам с этой просьбой. Роковое следствие самонадеянности! Почему не остереглась я
этой склонности раньше, едва почувствовала, что она возникает? Почему льстила
себя мыслью, что могу по воле своей обуздать ее или одолеть? Безумная! Как мало
я знала любовь! Ах, если бы я боролась с нею более рьяно, может быть, она не
завладела бы мною с такой силой. Может быть, тогда и отъезд мой не оказался бы
необходимым. Или даже, если бы я все-таки приняла это горестное решение, мне
можно было бы не порывать окончательно этой связи — достаточно было бы реже
встречаться. Но все сразу потерять! И навсегда! О друг мой!.. Но что это я?
Даже в письме к вам я еще блуждаю во власти этих преступных желаний! Ах,
уехать, уехать, и пусть, по крайней мере, этот невольный грех искуплен будет
принесенными мною жертвами.
Прощайте, уважаемый друг мой. Любите меня, как свою дочь,
возьмите меня в дочери и будьте уверены, что, несмотря на мою слабость, я
предпочла бы умереть, чем оказаться недостойной вашего выбора.
Из замка ***, 3 октября 17.., час пополуночи.
|
