XVI
Немного
погодя воротилась Татьяна Марковна, пришел Райский. Татьяна Марковна и Тушин не
без смущения встретились друг с другом. И им было неловко: он знал, что ей
известно его объяснение с Верой, – а ей мучительно было, что он знает
роман и «грех» Веры.
Из глаз
его выглядывало уныние, в ее разговорах сквозило смущение за Веру и участие к
нему самому. Они говорили, даже о простых предметах, как-то натянуто, но к
обеду взаимная симпатия превозмогла, они оправились и глядели прямо друг другу
в глаза, доверяя взаимным чувствам и характерам. Они даже будто сблизились
между собой, и в минуты молчания высказывали один другому глазами то, что могли
бы сказать о происшедшем словами, если б это было нужно.
До обеда
Вера оставалась с Татьяной Марковной, стараясь или скорее опасаясь узнать о
мере, какую она могла принять, чтоб Марк не ожидал ее в беседке. Она решилась
не отходить от нее и после обеда, чтоб она не поддалась желанию сама сойти с
обрыва на свидание.
Но
Татьяна Марковна до обеда не упомянула о вчерашнем разговоре, а после обеда,
когда Райский ушел к себе, а Тушин, надев пальто, пошел куда-то «по делу», она
заняла всю девичью чисткою серебряных чайников, кофейников, подносов и т.д.,
назначаемых в приданое Марфеньке.
Вера успокоилась
с этой стороны и мысленно перенеслась с Тушиным в беседку, думая с тоской и
замиранием сердца от страха о том: «Не вышло бы чего-нибудь! Если б этим
кончилось! Что там теперь делается!»
А там,
без четверти в пять часов, пробирался к беседке Тушин. Он знал местность, но,
видно, давно не был и забыл, потому что глядел направо, налево, брал то в ту,
то в другую сторону, по едва заметной тропинке, и никак не мог найти беседки.
Он остановился там, где кусты были чаще и гуще, припоминая, что беседка была
где-то около этого места.
Он
стоял, оглядываясь во все стороны, и с беспокойством смотрел на часы. Стрелка
подвигалась к пяти часам, а он не видал ни беседки, ни Марка.
Вдруг
издали до него дошел шум торопливых шагов, и между кустами сосняка и ельника
являлась и пропадала фигура.
«Кажется,
он!..» – думал Тушин и раза два дохнул всей грудью, как усталый конь, покачал
взад и вперед стоящую рядом молодую ель, потом опустил обе руки в карманы
пальто и стал, как вкопанный.
Марк
точно выпрыгнул из засады на это самое место, где был Тушин, и, оглядываясь с
изумлением вокруг, заметил его и окаменел.
Они
поглядели друг на друга с минуту, потом дотронулись до фуражек. Волохов все
озирался с недоумением вокруг.
– Где
же беседка! – спросил он, наконец, вслух.
– Я
тоже ее ищу и не знаю, в которой она стороне!
– Как
«в которой стороне»! Мы стоим на ее месте: она еще вчера утром тут была…
Оба
молчали, не зная, что сталось с беседкой. А с ней сталось вот что. Татьяна
Марковна обещала Вере, что Марк не будет «ждать ее в беседке», и буквально
исполнила обещание. Через час после разговора ее с Верой Савелий, взяв человек
пять мужиков, с топорами спустился с обрыва и они разнесли беседку часа в два,
унеся с собой бревна и доски на плечах. А бабы и ребятишки, по ее же приказанию,
растаскали и щепы.
На
другой день утром сама барыня взяла садовника да опять Савелья и еще двоих
людей и велела место, где была беседка, поскоре сравнять, утоптать, закрыть
дерном и пересадить туда несколько молодых сосен и елей.
– «Задним
умом крепка! – упрекала она мысленно себя. – Если б я сломала беседку
тотчас, когда Верочка сказала мне все… тогда, может быть, злодей догадался бы и
не писал ей проклятых писем!»
Злодей
действительно догадался.
«Старуха
узнала – это она! – подумал он. – Вера поступила благонравно: все
открыла ей!»
Он
обернулся к Тушину, кивнул ему и хотел идти, но заметил его пристальный, точно
железный взгляд.
– Вы
что тут делали, гуляли, что ли? – спросил он. – Что вы так смотрите
на меня? Вы здесь в гостях наверху?
– Да,
в гостях. Я не гулять пришел, а видеться с вами, сказал Тушим сухо, но учтиво.
– Со
мной! – оборотясь живо к нему, отозвался Волохов и вопросительно глядел на
него. «Что это, не узнал ли и он? Он, кажется, претендент на Веру. Не драму ли
затевает этот лесной Отелло: „крови“, „крови“, что ли, ему надо!» – успел
подумать Марк.
– С
вами, – повторил Тушин, – у меня есть поручение к вам.
– От
кого? От старухи?
– От
какой старухи?
– От
Бережковой! От какой!
– Нет.
– Так
от Веры? – почти с испугом спросил он.
– От
Веры Васильевны, хотите вы сказать?
– Ну,
пожалуй – Васильевны. Что она, здорова ли? – что велела передать мне?..
Тушин
молча подал ему записку. Марк пробежал ее глазами, сунул небрежно в карман
пальто, потом снял фуражку и начал пальцами драть голову, одолевая не то неловкость
своего положения перед Тушиным, не то ощущение боли, огорчения или злой досады.
– Вы…
все знаете? – спросил он.
– Позвольте
не отвечать на этот вопрос, а спросить вас: скажете вы что нибудь в ответ?
«Стану я
тебе давать ответ! – подумал Марк, – не дам!»
– Ничего
не скажу, – холодно отвечал он вслух.
– Но
исполните, конечно, ее просьбу: не тревожить ее больше, не напоминать о себе…
не писать, не посещать этих мест…
– Вам
что за дело? Вы объявлены ее женихом, что спрашиваете?..
– Для
этого не нужно быть женихом, а просто другом, чтоб исполнить поручение.
– Если
буду писать и посещать – тогда что? – запальчиво заговорил Волохов, как
будто напрашиваясь на дерзость.
– Не
знаю, как примет это Вера Васильевна. Если опять даст мне новое поручение, я
опять сделаю, что ей будет нужно.
– Какой
вы послушный и почтительный друг! – сказал с злой иронией Марк.
Тушин
поглядел на него с минуту серьезно.
– Да,
вы правы, я такой друг ей… Не забывайте, господин Волохов, – прибавил
он, – что вы говорите не с Тушиным теперь, а с женщиной. Я стал в ее
положение и не выйду из него, что бы вы ни сказали. Я думал, что и для вас
довольно ее желания, чтобы вы не беспокоили ее больше. Она только что
поправляется от серьезной болезни…
Марк
молча ходил взад и вперед по лужайке и, при последних словах, подошел к Тушину.
– Что
с ней было? – спросил он почти мягко.
Тушин
молчал.
– Извините
меня, я горячусь, знаю, что это глупо! Но ведь вы видите, что и я – как в
горячке.
– Очень
жалею; стало быть, вам самим нужен покой… Вы дадите какой-нибудь ответ на эту
записку?
Марку не
хотелось отвечать ему.
– Я
сам отвечу, напишу…
– Она
положительно отказывается от этого – и я могу дать вам слово, что она не может
поступить иначе… Она больна – и ее здоровье требует покоя, а покой явится,
когда вы не будете напоминать о себе. Я передаю, что мне сказано, и говорю то,
что видел сам…
– Послушайте,
вы ей желаете добра? – начал Волохов.
– Конечно.
– Вы
видите, что она меня любит, она вам сказала…
– Нет,
этого я не вижу, и она мне не говорила о любви, а дала вот эту записку и
просила подтвердить, что она не может и не желает более видеться с вами и
получать писем.
– Какая
нелепость – мучаться и мучать другого! – сказал Марк, вскапывая ногой
свежую, нанесенную только утром землю около дерева. – Вы могли бы избавить
ее от этой пытки, от нездоровья, от упадка сил… от всего – если вы… друг ей!
Старуха сломала беседку, но не страсть: страсть сломает Веру… Вы же сами
говорите, что она больна.
– Я
не говорил, что она больна от страсти…
– От
чего же расстроена?
– От
того, что вы пишете к ней, ждете в беседке, грозите прийти сами. Она не
переносит этого – и только это поручила передать.
– Она
только говорит так, а сама…
– Она
говорит всегда правду.
– Почему
она дала это поручение вам? – вдруг спросил Марк.
Тушин
молчал.
– Она
вам доверяет, стало быть, вы можете объяснить ей, как дико противиться счастью.
Ведь она не найдет его там, у себя… Вы посоветовали бы ей не мучать себя и
другого и постарались бы поколебать эту бабушкину мораль… Притом я предлагаю
ей…
– Если
б вы умели понять ее, – остановил его Тушин, – то давно бы знали, что
она из тех, кому «объяснять» нечего и «советовать» нельзя. А колебать
«бабушкину мораль» я не нахожу нужным, потому что разделяю эту мораль.
– Вот
как! Вы удивительный дипломат, отлично исполняете поручения! –
раздражительно сказал Марк.
Тушин
молчал, наблюдая за ним и покойно ожидая, что он, волей или неволей, а даст
ответ.
Это
молчаливое спокойствие бесило Марка. Сломанная беседка и появление Тушина в
роли посредника показали ему, что надежды его кончаются, что Вера не колеблется
больше, что она установилась на своем намерении не видеться с ним никогда.
В него
тихо проникло ядовитое сознание, что Вера страдает действительно не от страсти
к нему, – иначе она не открылась бы бабушке, и еще менее Тушину. Он знал и
прежде ее упрямство, которого не могла сломать даже страсть, и потому почти с
отчаянием сделал последнюю уступку, решаясь жениться и остаться еще на
неопределенное время, но отнюдь не навсегда, тут, в этом городе, а пока длится
его страсть. Он верил в непогрешимость своих понятий о любви и предвидел, что
рано или поздно она кончится для обоих одинаково, что они будут «виснуть один
другому на шею, пока виснется», а потом…
Он
отдалялся от этого «потом», надеясь, что со временем Вера не устоит и сама на
морали бабушки, когда настанет охлаждение.
Теперь и
эта его жертва – предложение жениться – оказалась напрасною. Ее не приняли. Он
не опасен, и даже не нужен больше. Его отсылают. Он терпел в эту минуту от тех
самых мучений, над которыми издевался еще недавно, не веря им. «Нелогично!» –
думал он.
– Я
не знаю, что я сделаю, – сказал он все еще гордо, – и не могу дать
ответа на ваше дипломатическое поручение. В беседку, конечно, не приду, потому
что ее нет…
– И
писем не будете писать, – давал за него ответ Тушин, – потому что их
не передадут. В дом тоже не придете – вас не примут…
– Кто:
вы? – злобно отозвался Марк, – что же вы, стеречь станете?
– Стану,
если Вера Васильевна захочет. Впрочем, здесь есть хозяйка дома и… люди. Но я
полагаю, что вы сами не нарушите приличий и спокойствия женщины…
– Черт
знает, что за нелепость! – рычал Марк, – выдумали люди себе кандалы…
лезут в мученики…
Ему все
еще хотелось удержаться в позиции и удалиться с некоторым достоинством,
сохраняя за собой право не давать ответа. Но Тушин уже знал, что другого ответа
быть не может. Марк чувствовал это и стал отступать постепенно.
– Я
еду скоро, – сказал он, – через неделю… Не может ли Вера… Васильевна
видеться со мной на одну минуту?..
– Не
может положительно: она больна.
– Лечат,
что ли, ее?
– Ей
одно лекарство: чтоб вы не напоминали о себе…
– Я
ведь не совсем доверяю вам, – едко перебил Марк, – вы, кажется…
неравнодушны к ней – и..
Тушин
опять покачал ель, но молчал. Он входил в положение Марка и понимал, какое
чувство горечи или бешенства должно волновать его, и потому не отвечал злым
чувством на злобные выходки, сдерживая себя, а только тревожился тем, что Марк,
из гордого упрямства, чтоб не быть принуждену уйти, или по остатку раздраженной
страсти, еще сделает попытку написать или видеться и потревожит Веру. Ему
хотелось положить совсем конец этим покушениям.
– Если
мне не верите – то у вас есть доказательство, – сказал он.
– Расписка
– да. Это ничего не значит. Страсть – это море. Сегодня буря, завтра штиль…
Может быть, уж она теперь жалеет, что послала вас.
– Не
думаю; она бы предвидела это и не послала бы. Вы, как я вижу, вовсе не знаете
ее. Впрочем, я передал вам все – и вы, конечно, уважите ее желания… Я не
настаиваю более на ответе…
– Ответа
никакого! Я уеду…
– Это
именно тот ответ, который нужен ей…
– Не
ей, а вам, да, может быть, романтику Райскому и старухе…
– Да,
пожалуй, и нам, и – может быть – целому городу! Я позволю себе только
поручиться Вере Васильевне, что ответ ваш будет вами буквально исполнен. Прощайте.
– Прощайте…
рыцарь…
– Что? –
спросил, немного нахмурившись, Тушин.
Марк,
бледный, смотрел в сторону. Тушин дотронулся до фуражки и ушел, а Марк все еще
стоял на месте.
|