VIII
Вере к
утру не было лучше. Жар продолжался, хотя она и спала. Но сон ее беспрестанно
прерывался, и она лежала в забытьи.
Райский
пошел к Татьяне Марковне и вместе с Василисой вошел в ее спальню.
Она
лежала все в том же положении, как целый день вчера.
– Посмотри,
Василиса, что она? Я боюсь подойти, чтоб не испугать, – шептал Райский.
– Не
разбудить ли барыню?
– Да,
надо бы, Вера больна… Я не знаю, послать ли за Петром Петровичем?..
Он не
договорил, как Татьяна Марковна вдруг приподнялась и села на постели.
– Вера
больна? – повторила она.
Райский
вздохнул свободнее.
На лицо
бабушки, вчера еще мертвое, каменное, вдруг хлынула жизнь, забота, страх. Она
сделала ему знак рукой, чтоб вышел, и в полчаса кончила свой туалет.
Широкими,
но поспешными шагами, с тревогой на лице, перешла она через двор и поднялась к
Вере. Усталости – как не бывало. Жизнь воротилась к ней, и Райский радовался,
как доброму другу, страху на ее лице.
Она
осторожно вошла в комнату Веры, устремила глубокий взгляд на ее спящее, бледное
лицо и шепнула Райскому послать за старым доктором. Она тут только заметила
жену священника, увидела ее измученное лицо, обняла ее и сказала, чтобы она
пошла и отдыхала у ней целый день.
– Теперь
никто не нужен: я тут! – сказала она и устроила себе помещение подле
постели Веры.
Приехал
доктор. Татьяна Марковна, утаив причину, искусно объяснила ему расстройство
Веры. Он нашел признаки горячки, дал лекарство и сказал, что если она
успокоится, то и последствий опасных ожидать нельзя.
Вера в
полусне приняла лекарство и вечером заснула крепко.
Татьяна
Марковна села сзади изголовья и положила голову на те же подушки с другой
стороны. Она не спала, чутко сторожа каждое движение, вслушиваясь в дыхание
Веры.
Вера
просыпалась, спрашивала: «Ты спишь, Наташа?» – и, не получив ответа, закрывала
глаза, по временам открывая их с мучительным вздохом опять, лишь только память
и сознание напомнят ей ее положение.
Она
спешила погрузиться в свою дремоту; ночь казалась ей черной, страшной тюрьмой.
Она
ночью пошевелилась, попросила пить. Рука из-за подушки подала ей питье.
– Что
бабушка? – спросила она, открыв глаза, и опять закрыла их. – Наташа,
где ты? поди сюда, что ты все прячешься?
Ответа
не было.
Она
глубоко вздохнула и опять стала дремать.
– Бабушка
нейдет! Бабушка не любит! – шептала она с тоской, отрезвившись на минуту
от сна. – Бабушка не простит!
– Бабушка
пришла! Бабушка любит! Бабушка простила! – произнес голос над ее головой.
Вера
вскочила с постели и бросилась к Татьяне Марковне.
– Бабушка! –
закричала она и спрятала голову у ней на груди, почти в обмороке.
Татьяна
Марковна положила ее на постель и прилегла своей головой рядом с этими темными,
густыми волосами, разбросанными по бледному, прекрасному, измученному лицу.
Вера,
очнувшись на груди этой своей матери, в потоках слез, без слов, в судорогах
рыданий, изливала свою исповедь, раскаяние, горе, всю вдруг прорвавшуюся силу
страданий.
Бабушка
молча слушала рыдания и платком отирала ее слезы, не мешая плакать и только
прижимая ее голову к своей груди и осыпая поцелуями.
– Не
ласкайте, бабушка… бросьте меня… не стою я… отдайте вашу любовь и ласки сестре…
Бабушка
в ответ крепче прижала ее к груди.
– Сестре
не нужны больше мои ласки, а мне нужна твоя любовь – не покидай меня, Вера, не
чуждайся меня больше, я сирота! – сказала она и сама заплакала.
Вера
сжала ее всей своей силой.
– Мать
моя, простите меня… – шептала она.
Бабушка
поцелуем зажала ей рот.
– Молчи,
ни слова – никогда!
– Я
не слушала вас… Бог покарал меня за вас…
– Что
ты говоришь, Вера? – вдруг в ужасе бледнея, остановила ее Татьяна Марковна
и опять стала похожа на дикую старуху, которая бродила по лесу и по оврагам.
– Да,
я думала, что одной своей воли и ума довольно на всю жизнь, что я умнее всех
вас…
Татьяна
Марковна вздохнула свободно. Ее, по-видимому, встревожила какая-то другая мысль
или предположение.
– Ты
и умнее меня, и больше училась, – сказала она, – тебе бог дал много
остроты – но ты не опытнее бабушки…
«Теперь…
и опытнее!» – подумала Вера и припала лицом к ее плечу. – Возьмите меня
отсюда, Веры нет. Я буду вашей Марфенькой… – шептала она. – Я хочу вон из
этого старого дома, туда, к вам.
Бабушка
молча ласкала ее.
Обе
головы покоились рядом, и ни Вера, ни бабушка не сказали больше ни слова. Они
тесно прижались друг к другу и к утру заснули в объятиях одна другой.
|
