ХI
Неизвестно,
что говорила Райскому Полина Карповна, но через пять минут он взял шляпу,
тросточку, и Крицкая, глядя торжественно по сторонам, помчала его, сначала по
главным улицам, гордясь своей победой, а потом, как военную добычу, привезла
домой.
Райский
с любопытством шел за Полиной Карповной в комнаты, любезно отвечал на ее нежный
шепот, страстные взгляды. Она молила его признаться, что он неравнодушен к ней,
на что он в ту же минуту согласился, и с любопытством ждал, что из этого будет.
– О,
я знала, я знала – видите! Не я ли предсказывала? ликуя, говорила она.
Она
начала с того, что сейчас опустила сторы, сделала полумрак в комнате и полусела
или полулегла на кушетке, к свету спиной.
– Да,
я знала это: о, с первой минуты я видела, que nous nous convenons[134] –
да, cher m-r Boris, – не правда ли?
Она
пришла в экстаз, не знала, где его посадить, велела подать прекрасный завтрак,
холодного шампанского, чокалась с ним и сама цедила по капле в рот вино,
вздыхала, отдувалась, обмахивалась веером. Потом позвала горничную и хвастливо
сказала, что она никого не принимает; вошел человек в комнату, она повторила то
же и велела опустить сторы даже в зале.
Она
сидела в своей красивой позе, напротив большого зеркала, и молча улыбалась
своему гостю, млея от удовольствия. Она не старалась ни приблизиться, ни взять
Райского за руку, не приглашала сесть ближе, а только играла и блистала перед
ним своей интересной особой, нечаянно показывала «ножки» и с улыбкой смотрела,
как действуют на него эти маневры. Если он подходил к ней, она прилично
отодвигалась и давала ему подле себя место.
Он с
любопытством смотрел на нее и хотел окончательно решить, что она такое. Он было
испугался приготовлений, какими она обстановила его посещение, но с каждым ее
движением опасения его рассеивались. По-видимому, добродетели его не угрожала
никакая опасность. опасения его рассеивались. По-видимому, добродетели его не
угрожала никакая опасность.
«Чего же
она хочет от меня?» – догадывался он, глядя на нее с любопытством.
– Скажите
мне что-нибудь про Петербург, про ваши победы: о, их много у вас? да? Скажите,
что тамошние женщины – лучше здешних? (она взглянула на себя в зеркало)
одеваются с большим вкусом? (и обдернула на себе платье и сбросила с плеча
кружевную мантилью)
А плечи
у ней были белы и круглы, так что Райский находил их не совсем недостойными
кисти.
– Что
ж вы молчите: скажите что-нибудь? – продолжала она, дрыгнув не без
приятности «ножкой» и спрятав ее под платье.
Потом
плутовски взглянула на него, наблюдая, действует ли?
«Что ж
она такое: постой, сейчас скажется!..» – подумал он – Я все сказал! – с
комическим экстазом произнес он, – мне остается только… поцеловать вас!
Он встал
со своего места и подошел к ней решительно.
– M-r
Boris! de grace – оh! оh! – с натянутым смущением сказала она, – que
voulez-vous[135]
– нет, ради бога, нет, пощадите, пощадите!
Он
наклонился к ней и, по-видимому, хотел привести свое намерение в исполнение.
Она замахала руками в непритворном страхе, встала с кушетки, подняла стору, оправилась
и села прямо, но лицо у ней горело лучами торжества. Она была озарена каким-то
блеском – и, опустив томно голову на плечо, шептала сладостно:
– Pitie,
pitie![136]
– Gra-ce,
gra-ce! – запел Райский, едва сдерживая смех. – Я пошутил: не
бойтесь, Полина Карповна, – вы безопасны, клянусь вам…
– О,
не клянитесь! – вдруг встав с места, сказала она с пафосом и
зажмуриваясь, – есть минуты, страшные в жизни женщины… Но вы
великодушны!.. – прибавила, опять томно млея и клоня голову на
сторону, – вы не погубите меня…
– Нет,
нет, – говорил он, наслаждаясь этой сценой, – как можно губить мать
семейства!.. Ведь у вас есть дети – а где ваши дети? – спросил он,
оглядываясь вокруг. – Что вы мне не покажете их?
Она
сейчас же отрезвилась.
– Их
нет… они… – заговорила она.
– Познакомьте
меня с ними: я так люблю малюток.
– Нет,
pardon, m-r Boris[137], –
их в городе нет…
– Где
же они?
– Они…
гостят в деревне у знакомых.
Дело в
том, что одному «малютке» было шестнадцать, а другому четырнадцать лет, и
Крицкая отправила их к дяде на воспитание, подальше от себя, чтоб они возрастом
своим не обличали ее лет.
Райскому
стало скучно, и он собрался домой. Полина Карповна не только не удерживала его,
но, по-видимому, была довольна, что он уходит. Она велела подавать коляску и
непременно хотела ехать с ним.
– И
прекрасно, – сказал Райский, – завезите меня в одно место!
Полина
Карповна обрадовалась, и они покатили опять по улицам.
К вечеру
весь город знал, что Райский провел утро наедине с Полиной Карповной, что не
только сторы были опущены, да ставни закрыты, что он объяснился в любви, умолял
о поцелуе, плакал – и теперь страдает муками любви.
Долго
кружили по городу Райский и Полина Карповна. Она старалась провезти его мимо
всех знакомых, наконец он указал один переулок и велел остановиться у квартиры
Козлова. Крицкая увидела у окна жену Леонтья, которая делала знаки Райскому.
Полина Карповна пришла в ужас.
– Вы
ездите к этой женщине – возможно ли? Я компрометирована! – сказала
она. – Что скажут, когда узнают, что я завезла вас сюда? Allons, de grace,
montez vite et partons! Cette femme: quelle horreur![138]
Но
Райский махнул рукой и вошел в дом.
«Вот
сучок заметила в чужом глазу!» – думал он.
|
