ХХII
Весь
день все просидели, как мокрые куры, рано разошлись и легли спать. В десять
часов вечера все умолкло в доме. Между тем дождь перестал, Райский надел
пальто, пошел пройтись около дома. Ворота были заперты, на улице стояла
непроходимая грязь, и Райский пошел в сад.
Было
тихо, кусты и деревья едва шевелились, с них капал дождь. Райский обошел раза
три сад и прошел через огород, чтоб посмотреть, что делается в поле и на Волге.
Темнота.
На горизонте скопились удалявшиеся облака, и только высоко над головой слабо
мерцали кое-где звезды. Он вслушивался в эту тишину и всматривался в темноту,
ничего не слыша и не видя.
Направо
туман; левее черным пятном лежала деревня, дальше безразличной массой стлались
поля. Он дохнул в себя раза два сырого воздуха и чихнул.
Вдруг он
услышал, что в старом доме отворяется окно. Он взглянул вверх, но окно, которое
отворилось, выходило не к саду, а в поле, и он поспешил в беседку из акаций,
перепрыгнул через забор и попал в лужу, но остался на месте, не шевелясь.
– Это
вы? – спросил шепотом кто-то из окна нижнего этажа, – конечно, Вера,
потому что в старом доме никого, кроме ее, не было.
У
Райского затряслись колени, однако он невнятным шепотом отвечал: «Я».
– Сегодня
я не могла выйти – дождик шел целый день; завтра приходите туда же в десять
часов… Уйдите скорее, кто-то идет!
Окно
тихо затворилось. Райский все стоял.
«Куда
„туда же“! – спрашивал он мучительно себя, проклиная чьи-то шаги,
помешавшие услышать продолжение разговора. – Боже! так это правда: тайна
есть (а он все не верил) – письмо на синей бумаге – не сон! Свидания! Вот она,
таинственная „Ночь“! А мне проповедовала о нравственности!»
Он пошел
навстречу maman.
– Кто
тут! – громко закричал голос, и с этим вопросом идущий навстречу начал
колотить что есть мочи в доску.
– Ну
тебя к черту! – с досадой сказал Райский, отталкивая Савелья, который
торопливо подошел к нему. – Давно ли ты стал дом стеречь?
– Барыня
приказали, – отвечал Савелий, – мошенники в здешних местах есть…
беглые… тоже из бурлаков ходят шалить…
– Врешь
все! – с досадой продолжал Райский, – ты подглядываешь за Мариной:
это… скверно, – хотел он сказать, но не договорил и пошел.
– Позвольте
о Марине слово молвить! – остановил его Савелий.
– Ну?
– Нельзя
ли ее в полицию отправить?
– Ты
с ума сошел, – сказал Райский, уходя. Савелий за ним.
– Сделайте
божескую милость, – говорил он, хоть в Сибирь сошлите ее!
Райский
погружен был в свой новый «вопрос» о разговоре Веры из окна и продолжал идти.
– Или
хоша в рабочий дом – на всю жисть… – говорил Савелий, не отставая от него.
– За
что? – спросил вдруг Райский, остановившись.
– Да
опять того… почтальон ходит все… Плетьми бы приказали ее высечь…
– Тебя! –
сказал Райский, – чтоб ты не дрался…
– Воля
ваша!
– Да
не подсматривал! это… скверно… – сквозь зубы проговорил он, взглянув на окно
Веры.
Он ушел,
а Савелий неистово застучал в доску.
Райский
почти не спал целую ночь и на другой день явился в кабинет бабушки с сухими и
горячими глазами. День был ясный. Все собрались к чаю. Вера весело
поздоровалась с ним. Он лихорадочно пожал ей руку и пристально поглядел ей в
глаза. Она – ничего, ясна и покойна…
– Как
ты кокетливо одета сегодня! – сказал он.
– Вы
находите простенькую палевую блузу кокетливой?
– А
пунцовая лента, а прическа, с длинной, небрежно брошенной прядью волос на
плечо, а пояс с этим изящным бантом, ботинки, прошитые пунцовым шелком! У тебя
бездна вкуса, Вера, я восхищаюсь!
– Очень
рада, что нравлюсь вам; только вы как-то странно восхищаетесь. Скажите, отчего?
– Хорошо,
скажу, пойдем гулять.
– Когда?
– В
десять часов.
Она
быстро и подозрительно взглянула на него. Он заметил этот взгляд.
«Напрасно
я сказал так определительно – в десягь часов, – подумал он, – надо бы
было сказать часов в десять… Она догадалась…
– Хорошо,
пойдемте! – согласилась она, подумавши, – теперь еще рано, нет десяти
часов.
Она села
в угол и молчала, избегая его взглядов и не отвечая на вопросы. В исходе
десятого она взяла рабочую корзинку, зонтик и сделала ему знак идти за собой.
Они шли
молча по аллее от дома, свернули в другую, прошли сад, наконец остановились у
обрыва. Тут была лавка. Они сели.
– Вера! –
начал он, едва превозмогая смущение, – я нечаянно, кажется, узнал часть
твоего секрета…
– Да,
кажется! – холодно сказала она, – вчера вы подслушали мои слова…
– Нечаянно,
клянусь тебе честью…
– Верю, –
перебила она, взглянув на него мельком, – ну что же?
– Ничего…
Итак… ты любишь кого-то! Сомнения исчезли и… Но кто же он?
– Не
скажу, не спрашивайте! – сухо сказала она.
Он
вздохнул.
– Сам
знаю, что глупо спрашивать, а хочется знать. Кажется, я бы… Ах, Вера,
Вера, – кто же даст тебе больше счастья, нежели я? Почему же ты ему
веришь, а мне нет? Ты меня судила так холодно, так строго, а кто тебе сказал,
что тот, кого ты любишь, даст тебе счастья больше, нежели на полгода? Почему ты
веришь?
– Потому
что люблю!
– Любишь! –
с жалостью сказал он, – боже мой, какой счастливец! И чем он заплатит тебе
за громадность счастья, которое ты даешь? Ты любишь, друг мой, будь осторожна:
кому ты веришь?..
– Пока
еще самой себе…
– Кого
ты любишь?
– Кого?.. –
повторила она, глядя на него пристально бесцветным, загадочным «русалочным»
взглядом. – Да вас…
У него
захватило было дух.
Внизу в
роще раздался в это время выстрел.
Она
быстро встала со скамьи.
– А
это что: это… он? – спросил Райский, меняясь в лице.
– Мне
пора – десять часов! – сказала она, видимо встревоженная, стараясь не
глядеть на Райского.
Она
подошла к обрыву, он ступил шаг за ней. Она сделала ему знак рукой, чтоб он
остался.
– Что
значит этот выстрел? – спросил он с испугом.
– Меня
зовет…
– Кто?
– Автор
синего письма… Ни шагу за мной! – шепнула она ему сильно, – если не
хотите, чтоб я…
– Вера!
– Ни
шагу – никогда! – повторила она, спускаясь с обрыва, – или я оставлю
дом навсегда!
Она
скользнула в кусты.
– Вера,
Вера! Берегись! – кричал он в отчаянии и стал слушать.
Он
слышал только, как раза два под ее торопливыми шагами затрещали сухие
ветки,потом настала тишина.
– Боже
мой! – в отчаянной зависти вскрикнул он. – Кто он, кто этот
счастливец?..
«Люблю
вас!» говорит она. Меня! Что, если правда… А выстрел? – шептал он в
ужасе, – а автор синего письма? Что за тайна! кто это?..»
|