 Увеличить |
Глава II
ЛОВУШКА
Маркиза
д’Арвиль заметила, что Родольф в молчании пристально разглядывает ее. Она покраснела,
опустила глаза, затем снова подняла их и сказала с прелестным смущением:
– Вы
смеетесь над моими восторгами, монсеньор! А мне вот не терпится вкусить простые
радости, которые оживят мою жизнь, до сих пор такую печальную и бесполезную.
Поистине я мечтала об иной судьбе. Есть одно чувство, высшее счастье, которого
мне никогда не узнать. И хоть я еще молода, мне пришлось от него
отказаться, – добавила Клеманс со сдержанным вздохом. Затем продолжала: –
Но благодаря вам, мой спаситель, снова благодаря вам у меня появились другие
интересы; благотворительность заменит мне любовь. Ваши советы уже помогли мне
познать новые волнующие чувства! Ваши слова, монсеньор, утешают и ободряют
меня!.. Чем больше я размышляю, чем больше проникаюсь вашими идеями, тем они
мне кажутся вдвойне справедливыми, великими и плодотворными. И еще, когда я
думаю, что вы не только сжалились над моими несчастьями, которые не должны были
вас касаться, но также подавали мне самые мудрые, спасительные советы и шаг за
шагом вели по этому новому пути, который вы открыли моему бедному измученному
горем сердцу… о, монсеньор, какие же сокровища доброты скрываются в вашей душе?
Откуда вы черпаете столько сочувствия и великодушия к людям?
– Я
много страдал и сейчас страдаю, поэтому знаю тайну многих горестей!
– Вы,
монсеньор? Вы несчастны?
– Да,
ибо можно сказать, что судьба заставила меня пережить все несчастья, чтобы я
мог их понимать и сострадать. Я дружил – и судьба поразила меня рукой друга; я
любил со всем пылом и доверчивостью юности – и первая любовь обманула меня; я
стал супругом – и судьба нанесла мне удар в лице моей жены; как сын я был
поражен рукою отца; как отец я был убит смертью моего ребенка.
– Я
думала, монсеньор, что у великой герцогини не было детей.
– Да,
это так, но еще до брака у меня была дочь, которая умерла совсем маленькой… Вам
это может показаться странным, однако утрата этого ребенка, которого я почти не
видел, омрачила всю мою жизнь. И с возрастом боль становится все сильнее!
Каждый год удваивает мою горечь, можно сказать, она возрастает по мере того,
как росла бы моя дочь. Теперь ей было бы семнадцать лет!
– А
где ее мать, монсеньор? Она жива? – минуту поколебавшись, спросила
Клеманс.
– О,
не говорите мне об этом! – воскликнул Родольф, и черты его омрачились при
одном воспоминании о Саре. – Ее мать недостойное создание, душа,
окаменевшая от эгоизма и честолюбия. Иногда мне кажется, что моей дочери лучше
было умереть, чем остаться на руках у подобной матери.
Клеманс
почувствовала некое удовлетворение от этих жестоких слов Родольфа.
– Да,
теперь я понимаю, что вы вдвойне горюете о вашей дочери! – воскликнула
Клеманс.
– Я
бы ее так любил!.. И потом, мне кажется, что у нас, владетельных князей, в
любви к сыну, к наследнику, всегда примешиваются соображения имени и рода,
подспудный политический интерес. Но дочь! Дочь любят только ради нее самой.
Именно потому, что мы часто видим человечество в самом неприглядном обличии,
для нас есть особая радость и отдохновение в созерцании невинной и чистой души.
О, как сладостно вдыхать аромат непорочности, следить с беспокойством и
нежностью за первыми, еще неловкими движениями дочки! Ни одна самозабвенно
любящая мать, как бы она ни гордилась своей дочерью, не испытывает невыразимой
сладости этих чувств; все это ей слишком близко и знакомо, поэтому она скорее
оценит достоинства храброго и доблестного сына. И потом, вы не находите, что в
любви матери к сыну и отца к дочери есть нечто трогательное? Сильный всегда
покровительствует слабому, который нуждается в защите. Но сын защищает мать, а
отец защищает дочь.
– Да,
это так, монсеньор.
– Но,
увы, к чему говорить об этих неизъяснимых радостях, если нам не дано их испытать? –
с горечью закончил Родольф.
В голосе
его прозвучала такая душераздирающая боль, что Клеманс не смогла сдержать
предательскую слезу.
После
недолгого молчания Родольф, чуть не краснея из-за того, что не сдержал своих
чувств, с печальной улыбкой сказал г-же д’Арвиль:
– Простите,
сударыня, мои сожаления и горькие воспоминания оказались сильнее меня. Еще раз
прошу прощенья…
– Ах,
монсеньор, поверьте, я разделяю ваше горе. Разве у меня нет на это права? Разве
вы не разделяете мои страдания? К сожалению, я ничем не могу вас утешить…
– Что
вы! Ваше доброе сочувствие так помогает мне. Иметь возможность высказаться –
уже великое утешение, а я не стал бы говорить о своих страданиях, если бы не
сердечность нашего разговора, которая пробудила во мне горькие воспоминания. С
моей стороны это слабость, но, когда заходит речь о юной девушке, я невольно
вспоминаю дочь, которую утратил…
– Но
это же так естественно! Вот послушайте, с тех пор как я повидалась с вами,
монсеньор, я несколько раз сопровождала одну знатную даму во время ее визита в
тюрьму: она покровительствует молодым женщинам, заключенным в Сен-Лазаре. Там
сидят далеко не невинные создания. Если бы я не была матерью, я судила бы их
строже… а я ощущаю болезненную жалость при мысли, что, может быть, они не пали
бы так низко, если бы не жили с детства в нищете и заброшенности. Не знаю
почему, но после этого мне кажется, что я люблю свою дочь еще больше…
И
маркиза залилась слезами.
– Я
только надеюсь, что вы не откажете мне в поддержке и в советах, не правда ли,
монсеньор?
– Где
бы я ни был, далеко или близко, я всегда буду с живейшим интересом следить за вами…
И насколько это от меня зависит, постараюсь сделать все, чтобы вернуть счастье
вам… и человеку, которого издавна считаю верным и близким другом.
– О,
спасибо, спасибо за это обещание, монсеньор! – воскликнула Клеманс, утирая
слезы. – Без вашей великодушной поддержки я бы, наверное, не выдержала,
но, поверьте мне, клянусь вам, теперь я найду силы мужественно выполнять мой
долг.
При этих
словах маленькая дверь, скрытая под обоями, внезапно распахнулась.
Клеманс
вскрикнула, Родольф вздрогнул.
Появился
маркиз д’Арвиль, бледный, взволнованный и глубоко тронутый: на глазах его
блестели слезы.
Когда
прошел первый миг удивления, маркиз шагнул к Родольфу.
– Монсеньор, –
сказал он, протягивая принцу письмо Сары. – Вот гнусное письмо, которое я
только что получил у вас на глазах… Прошу вас сжечь его, но предварительно
прочтите.
Клеманс
ошеломленно смотрела на мужа.
– Боже,
какая низость! – вскричал Родольф, пробежав глазами письмо.
– Да,
монсеньор, но есть вещи еще более низкие, чем эта подлая клевета… Мое
поведение!
– Что
вы хотите этим сказать?
– Только
что, вместо того чтобы смело и открыто показать вам это письмо, я сделал вид,
что спокоен, но в сердце у меня бушевала ревность, ярость и отчаяние… И это не
все. Знаете, что я сделал, монсеньор? Я постыдно спрятался за этой дверцей,
чтобы вас подслушивать… Да, я пал достаточно низко, чтобы усомниться в вашем
благородстве, в вашей чести… О, гнусный автор подобных писем знает, кому их
адресовать. Он знает, как слаба моя голова… Так вот, монсеньор, скажите, после
того, как я услышал все, что здесь говорилось, ибо я не пропустил ни единого
слова, после того, как опустился до недоверия к вам и поверил этой ужасной
клевете, заподозрив… скажите, могу ли я на коленях умолять вас о жалости и
пощаде? И я умоляю вас, смотрите, смотрите, Клеманс, ибо я могу теперь
надеяться только на ваше великодушие!
– Боже
мой, дорогой Альбер, за что мне вас прощать? – сказал растроганный
Родольф, сердечно протягивая маркизу руки. – Теперь вы знаете все наши
секреты, я очень этому рад и могу вас только пожурить, что и сделаю с
удовольствием. Невольно я проник в вашу тайну, так сказать, стал вашим
наперсником, но что еще лучше, вы стали наперсником маркизы, то есть вы знаете
теперь, чего вам ждать от ее благородного сердца.
– А
вы, Клеманс, – печально обратился маркиз д’Арвиль к жене, – простите
ли вы и этот мой грех?
– Да,
при условии, что вы мне поможете вернуть вам счастье и радость.
Она
протянула мужу руку, и он с волнением пожал ее.
– Поистине,
дорогой маркиз, наши враги изрядно просчитались! – воскликнул
Родольф. – Благодаря их козням мы стали дружнее, чем прежде. Без них вы
никогда бы не смогли по достоинству оценить госпожу д’Арвиль, а она – выказать
до конца свою преданность вам. Признайтесь, мы хорошо отомстили всем этим
завистникам и злодеям! Пока все хорошо, но лучшее – впереди. Потому что я
догадываюсь, кем нанесен удар, и не в моих обычаях терпеть зло, причиняемое
моим друзьям. Но это уже моя забота. Прощайте, маркиза, наш заговор раскрыт, но
зато теперь у вас будет помощник в заботах о ваших подопечных. Можете быть
спокойны, мы скоро придумаем еще какую-нибудь тайную интригу, и пусть маркиз
сам попытается угадать наш секрет!
Проводив
Родольфа до кареты, чтобы еще раз поблагодарить его, маркиз прошел прямо к
себе, не заходя к Клеманс.
|
