Эжен Сю «Парижские тайны»

Глава X
ПРЕСТУПЛЕНИЕ

Невероятная подлость и лицемерие Феррана поразили Родольфа.

– Значит, вы не осмелились рассказать отцу о гнусном поступке вашего хозяина? – спросил он Луизу.

– Да, сударь. Отец бы мне не поверил. Он посчитал бы, что я заодно с Ферраном. И потом, я боялась, что в порыве гнева он забудет, что его свобода, жизнь всей нашей семьи в руках у моего хозяина.

Желая избавить Луизу от тягостных признаний, Родольф сказал:

– Очевидно, вам пришлось смириться с ролью жертвы этого негодяя из страха за отца и за вашу семью…

Луиза потупила взор и покраснела.

– Но потом его отношение к вам стало не таким жестоким и грубым?

– Наоборот, сударь. Чтобы избежать всяких подозрений, мой хозяин, когда у него, например, бывал в гостях священник церкви Благовещения, особенно строго распекал меня. Он просил господина кюре наставить меня на путь истинный, он говорил, что рано или поздно я погублю свою душу, что я слишком вольно веду себя с его писцами, что я лентяйка, что он держит меня только из жалости к моему отцу и его семье, которым оказывает помощь. Он и правда помог отцу, но все остальное – ложь! Я никогда в глаза не видела ни одного его клерка, все они работали в главном здании конторы, а не в нашем флигеле.

– А когда вы оставались наедине с Ферраном, как он объяснял свои нападки на вас в присутствии кюре?

– Он уверял меня, что просто шутил. Но кюре принимал его обвинения всерьез. Он сурово говорил мне, что на мне лежит двойной грех, если я не веду себя как следует в этом дважды святом доме, где у меня перед глазами всегда пример чистоты и добродетели. Я не знала, что на это ответить, и только краснела, опуская глаза. И мое молчание, мое смущение оборачивались против меня. Мне было так страшно жить, что порою я хотела покончить с собой, но я думала о моем отце, о моей матери, братьях и сестрах, которым я могла хоть немного помочь, и я смирилась. Я была гадкой, презренной, но у меня было утешение: я спасала отца от тюрьмы. А потом, – неотвратимое несчастье, – я почувствовала, что стану матерью… Я поняла, что это моя погибель! Не знаю почему, я все предугадала. Ферран, когда узнал об этом и мог бы стать ко мне добрее, вместо этого начал придираться и выговаривать мне еще суровее. Но я даже представить не могла, что он мне готовит.

Морель как бы очнулся от своего беспамятства, с удивлением посмотрел вокруг, провел рукою по лбу, словно что-то вспоминая, и сказал своей дочери:

– Я, похоже, забылся. Устал, совсем растерялся от горя… О чем ты говорила?

– Когда Ферран узнал, что я беременна…

Гранильщик в отчаянии воздел руки; Родольф успокоил его одним взглядом.

– Ладно, ладно, я дослушаю все до конца, – пробормотал Морель. – Говори, говори…

– Я спросила Феррана, как мне скрыть свой позор, в котором он был виноват, – продолжала Луиза. – Вы не поверите, отец, как он мне ответил!..

– Что же он ответил?

– Он прервал меня с возмущением и с деланным изумлением, словно ничего не понимал. Он сказал, что я, наверное, сошла с ума. Я была в ужасе, я закричала: «Господи, что же теперь со мной будет? Если вы не пожалеете меня, пожалейте хотя бы вашего ребенка». – «Какой ужас! – воскликнул Ферран, воздев руки к небу. – Ты, подлая тварь! Ты осмелилась обвинить меня, будто я пал так низко, опустился до такой грязной девки, как ты! И у тебя хватает наглости приписать мне плоды твоего распутства, мне, который сотни раз повторял тебе перед самыми достойными свидетелями, что ты погубишь свою душу, презренное создание! Убирайся отсюда немедленно, я тебя увольняю!»

Родолъф и Морель замерли от ужаса; их поразило такое неслыханное лицемерие.

– Да, признаюсь, – сказал Родольф, – подобной подлости я даже не мог себе представить.

Морель ничего не сказал, глаза его расширились до ужаса, лицо исказила страшная гримаса; он сполз с верстака, на котором сидел, внезапно выдернул ящик, выхватил оттуда длинный, остро отточенный нож с деревянной рукояткой и бросился к двери.

Родольф понял его замысел, схватил за руку и остановил.

– Морель, куда вы? Вы погубите себя, несчастный!

– Поберегись! – закричал Морель вне себя от ярости. – Отойди, иначе я убью двоих вместо одного!

Обезумевший ремесленник бросился на Родольфа.

– Отец, это же наш спаситель! – закричала Луиза.

– Ему наплевать на нас! Ха-ха-ха, он хочет спасти нотариуса! – отвечал обезумевший гранильщик, вырываясь из рук Родольфа.

Но через секунду Родольф уверенно, но мягко обезоружил его, распахнул дверь и выкинул нож на лестницу.

Луиза бросилась к отцу, обняла его и сказала:

– Отец, это наш благодетель. И ты на него поднял руку! Опомнись!

Эти слова привели Мореля в себя, он закрыл лицо руками и упал на колени перед Родольфом.

– Встаньте, несчастный отец, – с жалостью проговорил Родольф. – Терпение, терпение… я понимаю ваш гнев, я разделяю вашу ненависть, но во имя праведной мести, не мешайте ей свершиться…

– Господи, господи! – вскричал гранильщик, поднимаясь на ноги. – Но что может правосудие, что может закон против такого?.. Несчастные мы люди! Если мы, бедняки, попробуем обвинить этого злодея, богатого, могущественного, всеми уважаемого, над нами просто насмеются!.. Ха-ха-ха! – Он разразился судорожным смехом. – И люди будут правы. Какие у нас доказательства? Да, какие доказательства? Нам не поверят. Поэтому, говорю вам, – вскричал он в новом приступе ярости, – я верю только в справедливость ножа…

– Замолчите, Морель, – печально сказал ему Родольф. – Горе затмило ваш разум. Дайте вашей дочери все досказать… Каждая минута дорога, комиссар ждет ее, а я должен знать все, понимаете? Все!.. Говори, дитя мое!

Морель бессильно упал на свой верстак.

– Незачем говорить вам, как я рыдала, как просила сжалиться, – продолжала Луиза. – Я погибала. Все, это происходило в десять утра в кабинете Феррана, кюре должен был прийти в тот день позавтракать с ним, и он вошел в тот момент, когда мой хозяин осыпал меня упреками и оскорблениями… Появление священника очень ему не понравилось…

– И что он сказал?

– Он сразу переменился, выбрал другую роль. «Посмотрите, господин аббат! – закричал он. – Я говорил вам, что она погубит свою душу! А теперь она погибла навсегда: она только что мне призналась в своем падении и позоре… и умоляла спасти ее… И подумать только, что, я приютил в своем доме эту негодяйку!» – «Немыслимо! – с возмущением воскликнул господин аббат, обращаясь ко мне. – Сколько раз ваш хозяин тут при мне давал вам добрые и праведные советы, и это вас не остановило?.. Вы так низко пали?.. Этому нет прощений! Друг мой, вы были слишком добры к этой несчастной и к ее семье, но снисхождение с вашей стороны было бы слабость. Будьте справедливы, но непоколебимы!» Так сказал аббат, обманутый, как и все, лицемерием Феррана.

– И вы в этот момент не попытались разоблачить негодяя? – спросил Родольф.

– Господи! Я была так перепугана, голова у меня кружилась, я не могла сказать ни слова и все же хотела говорить, хотела оправдаться… «Послушайте, сударь…» – начала я, но Ферран прервал меня: «Ни слова больше, недостойная тварь! – крикнул он. – Ты слышала, что сказал господин аббат? Жалость была бы слабостью. Через час ты должна оставить мой дом!» И, не давая мне времени ответить, он увел аббата в другую комнату.

– После ухода Феррана, – продолжала Луиза, – я не помнила себя. Я представляла, как меня выгонят из этого дома, как я буду искать и не найду себе другого места из-за моего положения и других сведений обо мне, которые разошлет мой хозяин. Я была уверена, что он от злости посадит в тюрьму моего отца. Я не знала, что делать, и убежала в свою комнату.

Часа через два туда пришел Ферран. «Ты собрала свои тряпки?» – спросил он. «Сжальтесь! – взмолилась я, падая к его ногам. – Не прогоняйте меня в моем положении. Что со мной будет? Меня никто не возьмет в услужение!» – «Тем лучше, господь, накажет тебя за твое распутство и твою ложь». – «Вы смеете говорить, что я лгу? – возмущенно воскликнула я. – Вы смеете говорить, что это не вы меня погубили?» – «Убирайся отсюда немедленно, тварь! – закричал он страшным голосом. – Ты еще смеешь клеветать на меня! Так вот завтра, в наказание тебе, я засажу твоего папашу в тюрьму». – «Нет, что вы, что вы, – в испуге сказала я ему. – Я ни в чем не стану обвинять вас, обещаю вам, только не прогоняйте меня… Пожалейте моего отца, мой маленький заработок так нужен нашей семье! Оставьте меня у себя… я ничего не скажу, постараюсь, чтобы никто ничего не заметил, а когда уже будет невозможно скрывать мое горестное положение, ну что ж, тогда вы меня уволите».

Я долго его умоляла, упрашивала, и под конец Ферран согласился оставить меня. Я сочла это великой милостью, настолько положение мое было безысходно. И все же в течение пяти месяцев после этой ужасной сцены мне пришлось очень плохо и очень трудно; только Жермен, которого я видела изредка, с сочувствием спрашивал меня, почему я такая печальная, но я стыдилась сказать ему правду.

– Наверное, в это время он и поселился здесь?

– Да, сударь. Он искал комнату где-нибудь поблизости от бульвара Тампль или от Арсенала. Здесь как раз освободилась комната, та самая, которую вы сейчас занимаете, и она ему подошла. Он съехал месяца два назад и просил никому не давать его нового адреса, который знали только в конторе Феррана.

Попытки Жермена уйти от своих преследователей объяснили Родольфу все эти предосторожности.

– А вам никогда не хотелось рассказать обо всем Жермену? – спросил он Луизу.

– Нет, сударь. Его тоже обмануло лицемерие Феррана: он считал его грубым, слишком требовательным, но честнейшим человеком на свете.

– Когда Жермен жил здесь, он ни разу не слышал, чтобы ваш отец обвинял нотариуса, что тот пытается вас соблазнить?

– Мой отец никогда не говорил о своих опасениях при посторонних, и к тому же в то время я его обманывала. Я уверяла, что Ферран больше не думает обо мне… Увы, бедный мой отец, простите меня за этот обман! Я только хотела вас успокоить, вы теперь понимаете, не правда ли?

Морель ничего не ответил; уронив голову на руки, скрещенные на верстаке, он безмолвно рыдал.

Родольф сделал знак Луизе, чтобы она больше не обращалась к отцу.

– Пять месяцев, – продолжала Луиза, – я плакала и страдала. Каждый день был нескончаемой пыткой. С помощью разных ухищрений мне удавалось скрывать свое положение от всех, но на последних двух месяцах, которые отделяли меня от рокового срока, об этом нечего было и думать. Каждый день все больше страшил меня. Господин Ферран заявил, что больше не хочет меня держать… Я лишалась даже той малости, которая выручала нашу семью. Отец проклял бы меня и выгнал, узнав, что я его обманывала, хотя я желала только не волновать его. Он подумал бы, что я не жертва Феррана, а его сообщница. Что было делать? Где спрятаться? Где найти новое место в моем положении? Мне приходили в голову преступные мысли. Но, по Счастью, я отступила перед ними. Я признаюсь вам в этом, сударь, потому что ничего не хочу скрывать, даже то, что может пойти мне во вред, а также для того, чтобы вы поняли, до какой крайности довела меня бессердечность господина Феррана. Если бы я поддалась жестокому соблазну и совершила преступление, разве он не считался бы соучастником?

Немного помолчав, Луиза с усилием продолжала дрожащим голосом:

– Я слышала от привратницы, что в нашем доме живет один лекарь-шарлатан… и я…

Она не могла больше говорить.

Родольф вспомнил, как при первой встрече с г-жой Пипле, когда она отлучилась, он принял от разносчика письмо на грубой бумаге с измененным почерком и заметил на нем следы слез…

– И вы написали ему, несчастное дитя? Три дня назад!.. Вы изменили почерк и плакали над этим письмом!

Луиза смотрела на Родольфа с ужасом.

– Откуда вы это знаете?

– Успокойтесь. Я был один в привратницкой у госпожи Пипле, когда принесли это письмо, и заметил его случайно.

– Да, вы правы, сударь. В этом письме без подписи я писала господину Брадаманти, что не смею прийти к нему, но прошу встретить меня вечером возле Шато-д’Ор… Я потеряла голову. Я хотела получить от него страшный совет… И вышла от моего хозяина с намерением этот совет исполнить. Но через минуту мысли мои прояснились: я поняла, на какое преступление иду… Я вернулась, встреча не состоялась. В тот же вечер произошла ужасная сцена, из-за которой на меня обрушились новые несчастья.

Ферран подумал, что я ушла часа на два, а я возвратилась очень скоро. Проходя мимо маленькой садовой калитки, я, к своему удивлению, увидела, что она полуоткрыта. Я вошла в сад и отнесла ключ в кабинет Феррана, где обычно его оставляли. Эта комната – самая дальняя в доме, за ней только его спальня – была самым уединенным местом: там он с кем-то советовался втайне, а обычные дела вел в своей конторе. Вы поймете сейчас, сударь, почему я рассказываю все это так подробно. Я прекрасно знала все входы и выходы этого дома. Я прошла через столовую, где горел свет, вошла в гостиную, где не было света, потом в кабинет перед его спальней. И дверь спальни открылась, когда я хотела положить ключ на стол. Едва мой хозяин заметил меня при свете лампы в своей комнате, он захлопнул дверь за каким-то человеком, которого я не успела разглядеть. И тогда, несмотря на темноту, он набросился на меня, вцепился двумя руками в шею, словно хотел меня задушить, и прошипел с яростью… и в то же время со страхом: «Ты подглядывала? Ты подслушивала за дверью? Что ты слышала, говори! Отвечай, или я тебя задушу!» Но, видно, ему пришло что-то другое в голову, он вытеснил меня в столовую; дверь кладовки была открыта, он грубо втолкнул меня туда и запер.

– И вы ничего не слышали из его разговора?

– Ничего, сударь. Если я знала, что он разговаривает с кем-то в своем кабинете, я не входила туда. Он запрещал это даже госпоже Серафен.

– А когда вы вышли из кладовки, что он вам сказал?

– Меня выпустила экономка, и в тот вечер я не видела больше Феррана. От волнения, от испуга мне стало очень плохо. На другое утро, когда я спускалась по лестнице, я встретила Феррана и вся задрожала, вспомнив его угрозы. Но как же он меня удивил! Он сказал мне почти спокойно: «Ты ведь прекрасно знаешь, что я запрещаю входить в мой кабинет, когда у меня посетители. Но к чему тебя бранить, раз уж тебе и так недолго оставаться в моем доме». И он ушел в свою комнату.

Такое добродушие удивило меня после недавнего приступа ярости. Я, как обычно, занялась домашними делами и хотела уже прибрать в его спальне… Но вы знаете, я так страдала всю ночь, я была такой слабой, удрученной… Когда я вешала какой-то его костюм в темный гардероб рядом с альковом, я вдруг почувствовала страшные боли и в голове у меня все помутилось… Уже падая, я ухватилась за пальто, висевшее на дверце, и стащила его на себя, и оно меня почти всю укрыло.

Когда я пришла в себя, застекленная дверь спальни была закрыта… Я услышала голос Феррана… Он говорил очень громко… Вспомнив о вчерашней сцене, я подумала, что умру, если только шевельнусь. Я подумала; что мой хозяин не заметит меня под этим пальто в темном гардеробе. Если он увидит меня, как объяснить ему эту случайность? Я затаила дыхание и невольно услышала разговор, который наверняка продолжался уже давно.