Глава XXII
ТРЕВОГИ
В то
время как Певунья занималась хозяйственными делами, г-жа Жорж и аббат Лапорт,
настоятель церкви села Букеваль, сидели в маленькой гостиной фермы и беседовали
о Лилии-Марии: тема эта неизменно интересовала их обоих.
Престарелый
священник задумчиво, сосредоточенно опустил голову на грудь и, опершись локтями
на колени, машинально протянул свои дрожащие руки к огню камина.
Госпожа
Жорж что-то шила и время от времени поглядывала на аббата, словно ожидая от
него ответа.
– Да,
сударыня, надо предупредить господина Родольфа; если он расспросит Марию, она,
вероятно, откроет ему то, что скрывает от нас… ведь она так признательна своему
благодетелю.
– В
таком случае, чаше преподобие, я сегодня же отправлю письмо на аллею Вдов по
адресу, который он дал мне…
– Бедная
девочка! – продолжал аббат. – Какое горе подтачивает ее? Чего ей не
хватает для счастья в Букевале?
– Ничто
не может развеять ее грусть, ваше преподобие… даже то усердие, с каким она
учится…
– Она
и в самом деле сделала поразительные успехи с тех пор, как мы занимаемся ее воспитанием.
– Не
правда ли? Она научилась свободно читать и писать и настолько усвоила
арифметику, что ведет вместе со мной приходо-расходные книги! И милая девочка
так старательно помогает мне по хозяйству, что это глубоко трогает меня. Не
переутомляется ли бедняжка вопреки моим просьбам? Ее здоровье беспокоит меня.
– К
счастью, врач-негр успокоил нас по поводу небольшого кашля, которым она
страдала. От него не осталось и следа.
– Какой
чудесный человек этот доктор! Он так хорошо относится к ней; впрочем, у нас все
любят, уважают ее. И это неудивительно! Благодаря своему возвышенному и
широкому взгляду на жизнь господин Родольф подобрал для этой фермы лучших
местных работников. Но даже самые грубые и равнодушные из них подпали под
обаяние ангельской кротости Марии, той милой и робкой манеры держать себя, с
которой она словно молит о милосердии. Несчастная девочка! Можно подумать, что
она одна во всем виновата!
После
недолгого раздумья аббат спросил г-жу Жорж:
– Не
вы ли говорили мне, что Мария погрузилась в печаль после дня всех святых, когда
здесь побывала госпожа Дюбрей из Арнувиля, фермы его высочества герцога де
Люсене?
– Да,
мне так показалось, ваше преподобие, и, однако, госпожа Дюбрей, и в особенности
ее дочь Клара, образец невинности и доброты, не остались равнодушны к обаянию
Марии; обе они проявили к ней самое сердечное внимание; вы знаете, что по
воскресеньям наши друзья из Арнувиля приезжают к нам или мы едем к ним. Так
вот, можно подумать, что каждое такое посещение увеличивает грусть нашей милой
девочки, хотя Клара успела полюбить ее как сестру.
– Право,
госпожа Жорж, тут кроется какая-то тайна. Какова причина затаенного горя Марии?
Она должна бы чувствовать себя вполне счастливой! Между ее теперешней и прежней
жизнью лежит такая же пропасть, как между раем и адом. И вместе с тем ее нельзя
упрекнуть в неблагодарности.
– Неблагодарности?
Великий боже!.. Она так искренне благодарна нам за наши заботы! В ней столько деликатности!
Бедная крошка делает все возможное, чтобы отплатить за наши заботы о ней! Разве
она не возмещает своими услугами получаемое у нас гостеприимство? И это еще не
все: за исключением воскресных дней, когда, по моему настоянию, Мария одевается
понаряднее, чтобы сопровождать меня в церковь, она носит такое же грубое
платье, как деревенские девушки, и, несмотря на это, в ней столько врожденного
благородства, изящества, что она прелестна даже в этом наряде, не правда ли,
ваше преподобие?
– Ах,
сколько в вас материнской гордости! – заметил с улыбкой престарелый
священник.
При этих
словах глаза г-жи Жорж наполнились слезами: она подумала о своем сыне.
Аббат
догадался о причине ее волнения.
– Мужайтесь! –
сказал он. – Господь послал вам эту бедную девочку, чтобы помочь дождаться
свидания с сыном. Кроме того, священные узы свяжут вас скоро с Марией: если
крестная мать правильно понимает свою миссию, она становится как бы родной
матерью. Что до господина Родольфа, то он вдохнул в нее душу, вытащив ее из
всей этой грязи… И заранее выполнил свою обязанность крестного отца.
– Считаете
ли вы ее достаточно подготовленной, чтобы приобщиться святых тайн, ведь эта
обездоленная девочка, наверное, никогда не причащалась.
– Вскоре
она проводит меня домой, и я сообщу ей, что это таинство, вероятно, состоится
недели через две.
– Быть
может, ваше преподобие, вы вскоре совершите и другое таинство, таинство, внушающее
надежду на счастье?..
– Что
вы имеете в виду?
– Если
Марию полюбят так, как она того заслуживает, и она сама отличит какого-нибудь
хорошего доброго человека, почему бы ей не выйти замуж?
Аббат
печально покачал головой.
– Выдать
ее замуж! Подумайте, госпожа Жорж, во имя истины, чести придется все сказать
суженому Марии… И несмотря на ваше и мое ручательство, какой мужчина
пренебрежет прошедшим, запятнавшим юность этой бедной девочки! Никто не захочет
взять ее в жены.
– Но
господин Родольф – человек щедрый! Он сделает для своей протеже еще больше
того, что уже сделал… Приданое…
– Увы! –
сказал священник, прерывая г-жу Жорж. – Горе Марии, если на ней женятся из
соображений корысти! Она будет обречена на самую тяжкую долю; жестокие упреки
вскоре последуют за таким браком.
– Вы
правы, ее ожидает тяжкая доля! Боже мой, какое несчастное будущее уготовано ей!
– Ей
придется искупить тягчайшие грехи, – серьезно проговорил аббат.
– Подумайте,
ваше преподобие, ведь она была брошена в детстве без средств к существованию,
без поддержки, без понятия о добре и зле… Затем ее насильно увлекли на путь
порока. Какая девушка не сбилась бы с пути на ее месте?
– Заложенное
в человеке нравственное чувство должно было поддержать, просветить ее; впрочем,
она и не пыталась избежать этой страшной участи. Разве в Париже нет сострадательных
людей?
– Конечно,
их можно найти, но как и где их искать? Прежде чем вы отыщете доброго человека,
сколько придется встретить равнодушия, отказов! А ведь Мария нуждалась не в милостыне,
а в постоянной поддержке, которая помогла бы ей честно зарабатывать себе на
жизнь… Многие матери, вероятно, сжалились бы над ней, но не так-то легко
обрести такую женщину. Уж поверьте мне: я знаю, что такое нищета… Счастливый
случай вроде того, который, увы, свел слишком поздно Марию с господином
Родольфом, редко встречается; горемыки почти всегда наталкиваются на грубый
отказ; они думают, что жалости нет на белом свете, и, мучимые голодом…
неумолимым голодом, часто ищут в пороке те средства существования, в которых им
отказывают люди.
Тут в
гостиную вошла Певунья.
– Откуда
вы, детка? – ласково спросила г-жа Жорж.
– Сперва
я закрыла двери птичьего двора, а потом осмотрела фруктовый сад. Все плоды
прекрасно сохранились, за немногим исключением, попорченные я сняла.
– Почему
вы не попросили Клодину сделать это вместо вас, Мария? Вы, наверно, переутомились.
– Нет,
нет, сударыня, мне очень нравится в моем саду: там хорошо пахнет спелыми плодами.
– Вы
непременно должны осмотреть фруктовый сад Марии, ваше преподобие! Трудно себе
представить, как хорошо, с каким вкусом она ухаживает за ним. Гирлянды
вьющегося винограда свисают между плодовыми деревьями, которые украшены внизу
бордюрами изумрудного мха.
– О,
ваше преподобие, я уверена, что сад вам понравится, – наивно сказала
Певунья. – Вы увидите, как живописно выглядит мох рядом с ярко-красными
яблоками и золотистыми грушами. А особенно хороши мелкие яблоки! То розовые, то
белые, они походят среди зелени на головки херувимов, – прибавила девушка
с восторгом художника, довольного своим произведением.
Священник
с улыбкой взглянул на г-жу Жорж и, обратясь к Марии, проговорил:
– Я
уже любовался молочным хозяйством, которым вы руководите, дитя мое; самая требовательная
фермерша позавидовала бы его образцовому порядку. А на днях зайду полюбоваться
вашим фруктовым садом, красными яблоками и золотистыми грушами и, главное,
хорошенькими яблочками-херувимами. Но солнце только что село, вы едва успеете
проводить меня до дому и вернуться до наступления темноты. Возьмите свою
накидку, и идемте скорее, дитя мое… Но как же я не подумал об этом: на дворе
очень холодно; оставайтесь лучше дома, кто-нибудь из работников проводит меня.
– Что
вы, ваше преподобие, вы очень огорчите ее, – сказала г-жа Жорж. – Она
так любит провожать вас по вечерам.
– Ваше
преподобие, – присовокупила Певунья, робко поднимая на священника свои большие
голубые глаза, – я подумаю, что вы недовольны мной, если не разрешите
проводить вас, как обычно.
– Я?
Мое милое дитя! В таком случае поскорей одевайтесь, да как можно теплее.
Мария
тут же надела накидку с капюшоном из толстой кремовой шерсти, отороченную
черной бархатной лентой, и предложила священнику опереться на ее руку.
– К
счастью, – молвил последний, – от фермы до моего дома недалеко, да и
место здесь безопасное.
– Его
преподобие немного задержался у нас сегодня, – сказала г-жа Жорж. –
Не хотите ли, Мария, чтобы кто-нибудь из работников проводил вас?
– Меня
сочтут трусихой, – ответила Мария, улыбаясь. – Спасибо, сударыня, но
никого не стоит тревожить из-за меня. Отсюда до дома его преподобия четверть
часа пути, и я вернусь до наступления ночи.
– Я
не стану уговаривать вас: слава богу, мы никогда не слышали здесь о бродягах.
– В
противном случае я не согласился бы, чтобы эта милая девушка провожала меня до
дому.
И аббат
покинул ферму, оперевшись на руку Лилии-Марии, которая старалась приноровить
свой легкий шаг к медленной и тяжелой поступи старца.
Вскоре
священник и Мария дошли до той впадины, где притаились Грамотей, Сычиха и
Хромуля.
|
