Глава VII
ОБХОД
Жанна
Дюпор, вспомнив о дочери, снова горько заплакала.
– Простите, –
обратилась к ней опечаленная Аннета, – если я вас невольно огорчила, заговорив
о ваших детях… Быть может, они тоже больны?
– Увы!
Боже мой… Я не знаю, что с ними станет, если я пробуду здесь больше недели.
– А
ваш муж?
Немного
помолчав, Жанна продолжала, вытирая слезы:
– Раз
мы подружились, Аннета, я могу поделиться с вами своим горем… как вы рассказали
о своем… Мне станет легче… Мой муж был хорошим работником; он просто сошел с
ума, покинул меня и детей, продал все, что у нас было; я снова стала работать;
добрые люди помогли; я понемногу выпуталась из долгов, содержала семью как
могла лучше, но вдруг возвратился муж с какой-то мерзкой женщиной, своей
любовницей, для того чтобы забрать то, что у нас еще осталось, и опять все надо
было начинать сначала.
– Бедная
Жанна, и вы не могли этому воспротивиться?
– Тогда
надо было развестись по закону; но закон слишком дорог, как говорит мой брат.
Увы, боже мой, вы вот сейчас поймете, что происходит, потому что закон
недоступен для нас, бедных людей. Недавно я была у брата, он дал мне три
франка, которые получил от арестантов за то, что рассказывал им разные истории.
– Сразу
видно, что у всех в вашей семье доброе сердце, – сказала Аннета. Чувство
такта не позволяло ей спрашивать, за что сидит в тюрьме брат Жанны.
– Я
опять приободрилась, полагая, что теперь-то уж мой муж не скоро придет ко мне,
раз о забрал все, что можно было взять. Но нет, я ошиблась, – с
содроганием продолжала несчастная женщина. – Ему оставалось еще забрать
мою дочь… мою бедную Катрин.
– Вашу
дочь?
– Вы
сейчас узнаете… узнаете… Три для тому назад я была занята работой, дети находились
возле меня. Вошел муж. По его виду я сразу заметила, что он пьян.
«Я
пришел за Катрин», – вот что он мне сказал. Невольно я схватила дочь за
руку и спрашиваю Дюпора: «Куда ты хочешь ее увести?» – «Это тебя не касается,
ведь дочь моя. Пусть забирает свои вещи и следует за мной!» При этих словах я
оцепенела, представляете себе, Аннета, эта гадкая женщина, любовница моего
мужа… стыдно сказать, но… это так… она уже давно уговаривала его
воспользоваться красотой нашей дочери… дочь молоденькая и хорошенькая. Но,
скажите, что за чудовище эта женщина!
– О
да, настоящая мерзавка!
«Увести
Катрин? – ответила я Дюпору. – Никогда! Я знаю, что замышляет твоя
мразь».
«Послушай, –
сказал муж, губы которого побелели от гнева. – Не упрямься, а то убью тебя».
Затем, взяв мою дочь за руку, он сказал: «Пошли, Катрин!» Девочка бросилась мне
на шею, заливаясь слезами, закричала: «Я хочу остаться с мамой!» Видя это,
Дюпор разъярился, схватил дочь, ударил меня в живот с такой силой, что я
рухнула наземь… И когда я уже лежала на полу… знаете, Аннета, – заметила
несчастная женщина, прерывая свой рассказ, – он ведь не такой злой, это
потому, что был пьян… начал меня топтать… и обзывать скверными словами.
– Боже,
можно ли быть таким жестоким!
– Мои
бедные дети на коленях просили пощады. Катрин вместе с ними; тогда, отчаянно
ругаясь, он сказал моей дочери: «Если ты не пойдешь со мной, я прикончу твою
мать». Кровь шла горлом… Полумертвая, я не могла шевельнуться… Но все же
крикнула Катрин: «Пусть лучше он убьет меня! Не уходи с отцом!» – «Так ты не
замолчишь?» – заорал Дюпор и ударил меня ногой так, что я потеряла сознание.
– Какое
несчастье, какое несчастье!
– Когда
пришла в себя, увидела моих мальчиков, которые плакали.
– А
ваша дочь?
– Ушла!.. –
воскликнула несчастная мать, горестно рыдая. – Да… ушла… Дети сказали мне,
что отец бил ее… угрожал, что убьет меня на месте. Ну что вы хотите? Бедная
девочка растерялась… Она бросилась ко мне, обнимала меня, в слезах попрощалась
с маленькими братьями… Потом муж ее утащил! Знаете, я уверена, что мерзавка
ждала его на лестнице!.. – И вы не могли пожаловаться в полицию?
– На
первых порах горевала лишь по Катрин… Но вскоре почувствовала сильную боль во
всем теле, не могла ходить… Увы! Боже мой, чего я больше всего боялась, то и
произошло. Да, я говорила брату, что когда-нибудь муж меня изобьет… так зверски…
мне придется лечь в больницу… Что будет тогда с моими детьми? И вот я здесь, в
больнице, горюю: «Что станет с моими детьми?»
– Господи,
неужели нет закона, оберегающего бедных?
– Слишком
он дорог для нас, – с горечью произнесла Жанна. – Соседи побежали
тогда за полицейским… Прибыл агент полиции. Мне было неприятно выдавать Дюпора…
но пришлось. Я сказала, что мы поссорились: он решил увести мою дочь, я не
соглашалась, тогда он меня толкнул… но это не важно… я лишь желаю, чтоб
вернулась Катрин, боюсь, что мерзкая женщина, с которой живет муж, может ее
совратить.
– И
что ж вам ответил полицейский?
– Что
муж имеет право увести дочь, так как он не в разводе со мной; конечно, случится
несчастье, если дочь последует дурным советам и станет на путь разврата, но это
только лишь предположение, нет оснований жаловаться на мужа. «Вы вправе, –
сказал полицейский, – обратиться в суд и просить о разводе, а поведение
мужа, его связь с другой женщиной – все это в вашу пользу, и его заставят
отдать вам дочь. При иных обстоятельствах она может оставаться у него». –
«Но обращаться в суд! Боже мой, у меня нет средств, я должна кормить своих
детей». – «А чем я могу помочь? Так обстоит дело», – заявил
полицейский. Да, так обстоит дело, он прав, – рыдая продолжала она. –
Значит, быть может, дочь станет уличной девкой! А если б я могла подать жалобу
в суд, этого бы не случилось.
– Ничего
плохого не будет, ведь ваша дочь любит вас.
– Она
так молода! В ее возрасте трудно постоять за себя, к тому же страх, грубое
обращение, дурные советы, настойчивость с какой ее будут совращать! Мой брат
предвидел, что нас, ожидает, он говорил: «Не зря ты боишься, что эта потаскуха
вместе с твоим мужем захочет сгубить твою дочь. Ей придется познакомиться с
улицей!» Господи, несчастная Катрин, такая нежная, любящая! Ведь я намеревалась
в этом году возобновить ее причастие!..
– Да,
вот это горе! А я жалуюсь на свою беду, – прервала свою собеседницу
Аннета, вытирая слезы.
– Ради
детей я готова была сделать все, но вынуждена была пойти в больницу. Хлынула
кровь горлом, начался жар, ломило руки и ноги, и я не смогла работать. Может
быть, здесь вылечат меня, тогда увижу детей, если не умрут с голода или их не
посадят в тюрьму за попрошайничество. А если останусь здесь, то кто о них
позаботится, кто их накормит?
– Ужасно!
А у вас нет добрых соседей?
– Есть,
но они такие же бедняки, как и я. У них пятеро детей. Не могут же они взять еще
двоих. Но они мне обещали кормить детей в течение недели. Поэтому за неделю я
должна обязательно вылечиться; буду здорова или нет, все равно отсюда уйду.
– А
мне как раз пришло в голову, почему вы не подумали о доброй Хохотушке, с
которой встретились в тюрьме? Она бы позаботилась о детях.
– Вспоминала
ее, хотя ей тоже живется не легко. Просила соседку сообщить Хохотушке о моей
беде; к несчастью, она уехала в деревню, собирается выходить замуж, так сказала
привратница.
– Значит,
через неделю… ваши бедные дети… Но нет, соседи не оставят их, у них не каменные
сердца.
– Что
они могут поделать? Сами не едят досыта, а тут еще должны отнять крохи у своих
детей и отдать моим. Нет, нет, я должна поправиться и через неделю возвратиться
домой… Просила об этом врачей, но они с насмешкой отвечали: «Надо обратиться к
главному врачу». Когда же появится главный врач?
– Тише!
Мне кажется, он пришел. Во время обхода нельзя шуметь, – шепотом
произнесла Аннета.
Пока
женщины разговаривали, постепенно наступил рассвет.
Шумное
оживление означало прибытие доктора Гриффона, который вскоре вошел в палату в
сопровождении своего друга, графа дё Сен-Реми. Он проявлял, как нам известно,
живой интерес к г-же де Фермон и ее дочери, но совершенно не ожидал встретить
несчастную девушку в больнице.
Когда
доктор Гриффон появился, его холодное суровое лицо, казалось, оживилось; окинув
палату властным взором, он учтиво кивнул головой сестрам.
Аскетический
облик старого графа де Сен-Реми выражал глубокую горечь. Его удручали тщетные
попытки обнаружить следы г-жи де Фермон, подлая трусость виконта, который предпочел
смерти позорную жизнь.
– Как
вам здесь нравится? – самодовольно обратился Гриффон к графу. – Что
вы думаете о моей больнице?
– По
правде сказать, – ответил Сен-Реми, – не понимаю, почему я уступил
вашему желанию, ведь нет ничего более невыносимого, чем зрелище этих палат,
заполненных больными. Как только вошел сюда, я схватился за сердце.
– Ну
что вы! Вскоре вы все забудете. Здесь философу предстает масса объектов для
наблюдения, и, наконец, моему старому другу было бы непростительно не
познакомиться с моей деятельностью, ведь вы еще ни разу не видели меня за работой.
Я горжусь своей профессией! Разве я не прав?
– Конечно
же правы. После курса лечения Лилии-Марии, которую вы спасли, я восхищен вами.
Бедное дитя! Несмотря на болезнь, она сохранила свое очарование.
– Она
явилась для меня любопытным объектом медицинской практики, я восхищен ею!
Кстати, как она провела эту ночь? Вы ее видели утром перед отъездом из Аньера?
– Нет,
но Волчица, которая преданно ухаживает за ней, сказала, что она спала
прекрасно. Она может встать сегодня?
Подумав,
доктор ответил:
– Да…
Вообще, пока больной не выздоровеет, я боюсь подвергать его малейшему волнению,
малейшему напряжению. Но в данном случае я не вижу никаких препятствий к тому,
чтобы она могла встать, написать письма.
– По
крайней мере, она может предупредить тех, кто ею интересуется…
– Конечно…
Да, кстати, вы ничего не знаете о судьбе госпожи де Фермон и ее дочери?
– Ничего, –
со вздохом ответил Сен-Реми. – Мои непрерывные поиски не дали никаких результатов.
У меня вся надежда на маркизу д’Арвиль. Говорят, она очень интересуется несчастной
семьей. Быть может, она знает что-нибудь, что позволило бы мне напасть на
правильный след. Три дня тому назад я заходил к ней, мне сообщили, что она
должна вскоре приехать. Я написал ей письмо по этому поводу и просил ответить
как можно скорее.
Во время
беседы Сен-Реми и доктора Гриффона несколько групп студентов собрались вокруг
большого стола, расположенного в середине зала; на столе лежала регистрационная
книга, в которой студенты, прикрепленные к больнице, – их можно было
узнать по длинным белым передникам, – расписывались в присутствии; многие
студенты, усердные и старательные, прибывали, один за другим, увеличивая свиту
доктора Гриффона, который уже находился здесь в ожидании обхода больных.
– Вот
видите, дорогой Сен-Реми, мой штаб достаточно велик, – с гордостью
произнес доктор Гриффон, показывая на студентов, присутствующих на проводимых
им практических занятиях.
– И
эти молодые люди сопровождают вас при осмотре каждого больного?
– Они
для этого и приходят сюда.
– Но
все кровати палаты заняты женщинами.
– Ну
и что?
– Присутствие
такого количества мужчин должно их ужасно стеснять!
– Да
что вы, больной – это бесполое создание.
– Быть
может, в вашем представлении, но в их глазах целомудрие, стыд…
– Все
эти красивые слова следует оставить за дверью, мой дорогой Альцест. Здесь мы
начинаем изучение болезней, проводя опыты над живыми, а заканчиваем их в
амфитеатре над трупами.
– Послушайте,
доктор, вы прекрасный, честнейший из людей, я вам обязан жизнью, признаю ваши
отменные достоинства, но привычка и любовь к вашему искусству воспитали в вас
такие взгляды, против которых я решительно восстаю… Я оставляю вас… –
сказал Сен-Реми, направляясь к выходу из залы.
– Какое
ребячество! – воскликнул доктор Гриффон, задерживая своего друга.
– Нет,
нет, есть вещи, которые меня печалят и возмущают. Я предвижу, что присутствие
на вашем обходе будет для меня пыткой. Я не уйду, хорошо, но я жду вас здесь, у
стола.
– Что
вы за щепетильный человек! Вы от меня не отделаетесь. Я понимаю, вам надоест ходить
от больного к больному. Оставайтесь здесь. Я вас позову, чтобы показать два или
три любопытных случая.
– Хорошо,
раз вы так настаиваете, но для меня даже это будет сверх меры.
Пробило
семь часов тридцать минут.
– Идемте,
господа, – пригласил доктор Гриффон.
И он начал
обход в сопровождении большой группы студентов.
Подойдя
к первой кровати правого ряда, задернутой занавеской, сестра сообщила доктору:
– Доктор,
больная номер один умерла сегодня ночью в четыре часа тридцать минут.
– Так
поздно? Это меня удивляет. При вчерашнем осмотре я полагал, что она не
переживет и нескольких часов. Тело не востребовали?
– Нет,
доктор.
– Тем
лучше: труп прекрасный, мы не станем делать вскрытие, я осчастливлю
кого-нибудь.
Затем,
обращаясь к одному из студентов, Гриффон сказал:
– Дорогой
Дюнуайе, вы давно ждете объекта, вы записаны первым, вот вам труп!
– Ах,
сударь, как вы добры!
– Я
желал бы почаще вознаграждать ваше усердие, любезный друг. Но отметьте этот
труп, станьте его владельцем… Не то найдется много молодцов, падких на добычу.
И доктор
направился к следующему больному.
Студент
при помощи скальпеля деликатно отметил буквы Ф и Д (Франсуа Дюнуайе) на руке
умершей актрисы,[165]
чтобы стать владельцем трупа, как выразился доктор.
Обход
продолжался.
– Аннета, –
тихо спросила Жанна Дюпор свою соседку, – кто такие эти люди, что следуют
за доктором?
– Это
студенты.
– О
боже! И все они будут присутствовать, когда доктор будет расспрашивать меня и
осматривать?
– К
сожалению, да!
– Но
у меня болит грудь… Меня будут осматривать при этих мужчинах?
– Да,
конечно, это необходимо, они так хотят. Я горько плакала при первом осмотре, сгорая
от стыда. Я сопротивлялась, мне пригрозили, что выпишут из больницы. Пришлось
согласиться. Но это меня так потрясло, что болезнь резко ухудшилась. Судите
сами, почти голая перед массой людей – крайне неприятно, не правда ли?
– Перед
одним врачом, если необходимо, я понимаю, хотя тоже стыдно. Но почему же перед
всеми?
– Они
учатся, их обучают на нас… Что вы хотите? Мы для того и существуем… На этих
условиях нас и приняли.
– Понимаю, –
с горечью проговорила Жанна, – даром нам ничего не дают. Однако иногда
можно этого избежать. Ведь если моя несчастная Катрин попадет в больницу, ее
тоже пожелают осматривать в присутствии молодых людей… Нет, я за то, чтобы она
умерла дома.
– Если
она попадет сюда, ей придется исполнять все то, что делают другие, как вы и я;
но тихо, – сказала Аннета, – соседка может нас услышать. Когда-то она
была довольно состоятельной, жила со своей матерью. Вы представляете, как она
будет смущена и несчастна, когда к ней подойдут врачи.
– Верно,
господи, я дрожу при одной этой мысли. Бедное дитя!
– Тихо,
Жанна! Доктор идет, – сказала Аннета.
|
