Глава III
ДОКТОР ГРИФФОН
Франсуа
и Амандина только-только успели перенести Лилию-Марию в кухню и уложить ее
возле очага, когда граф де Сен-Реми и доктор Гриффон, которые приплыли на
остров в лодке Николя, вошли в дом.
Пока
дети раздували огонь и подбрасывали в очаг вязанки тополиных ветвей, которые
пламя быстро охватывало, весело разгораясь, доктор Гриффон оказывал бездыханной
девушке первую помощь.
– Бедняжке
на вид не больше семнадцати лет! – воскликнул глубоко растроганный граф.
Потом он
спросил, обращаясь к доктору:
– Что
вы скажете, друг мой?
– Удары
пульса едва различимы; но странная вещь: кожа у нее на лице совсем не посинела,
как это обычно происходит, когда человек задыхается, погрузившись в воду, –
ответил врач с поразительным хладнокровием, задумчиво глядя на Певунью.
Доктор
Гриффон был человек высокого роста, худой, бледный и совершенно лысый, только
на затылке у него росли два редких кустика черных волос, которые он старательно
зачесывал на виски; лицо со впалыми щеками, изборожденное морщинами от
усиленных занятий, было холодное, умное и сосредоточенное.
Обладая
огромными познаниями и незаурядным опытом, широко практикующий врач,
пользовавшийся громкой известностью и стоявший во главе крупного лазарета (мы
еще встретимся с ним позднее), доктор Гриффон имел только один недостаток: он,
если можно так выразиться, совершенно отвлекался от больного и занимался лишь
болезнью; молод или стар был пациент, богат или беден, была ли то женщина или
мужчина – это его мало интересовало, он думал только о том, любопытен ли данный
недуг, с точки зрения науки; одно лишь это его занимало.
Вообще
все люди существовали для него только как пациенты.
– Какое
у нее прелестное личико!.. До чего она хороша, несмотря на чудовищную бледность! –
вскричал граф де Сен-Реми, внимательно глядя на Певунью с нескрываемой
грустью. – Видали ли вы хоть когда-нибудь такие нежные, такие чистые черты
лица, любезный доктор?.. И она так молода… так молода!..
– Возраст
тут не имеет никакого значения, – отрывисто ответил доктор Гриффон, –
так же, как не имеет значения и то, попала ли вода в легкие, хотя когда-то это
считалось смертельным… Но это грубое заблуждение; впрочем, опыты Гудвина…
превосходные опыты знаменитого Гудвина это блистательно доказали.
– Но
послушайте, доктор…
– Да
ведь это же совершенно достоверный факт… – ответил доктор Гриффон, целиком
поглощенный своим любимым ремеслом. – Чтобы установить наличие посторонней
жидкости в легких, Гудвин несколько раз погружал в чан, наполненный чернилами,
собак и кошек; он держал их там несколько мгновений, а потом вытаскивал еще
живыми; затем, немного погодя, он препарировал этих славных животных… И что же?
Препарировав их, он убедился, что чернила проникли к ним в легкие, однако
наличие посторонней жидкости в органах дыхания не привело к смерти его
четвероногих пациентов.
Граф
знал, что доктор в глубине души человек прекрасный, но неистовая страсть к познанию
часто заставляла его казаться жестким, даже почти жестоким.
– Есть
ли у вас, по крайней мере, хоть какая-нибудь надежда? – нетерпеливо
спросил граф де Сен-Реми.
– Конечности
у пациентки совсем ледяные, – ответил врач, – так что надежды
остается очень мало.
– Господи!
Умереть в таком юном возрасте… бедная девочка!.. Это просто ужасно.
– Зрачок
неподвижен… расширен… – невозмутимо продолжал врач, приподнимая краем
пальца холодное как лед веко Лилии-Марии.
– Странный
вы человек! – воскликнул граф, с трудом сдерживая негодование. – Ведь
вас можно счесть безжалостным, а между тем вы бодрствовали над моим ложем целые
ночи напролет… Да будь я вам родным братом, вы и тогда бы не выказывали ко мне
большую преданность.
Доктор
Гриффон, продолжая оказывать помощь Певунье, ответил графу, даже не взглянув на
него и не изменяя своей обычной флегматичности:
– Черт
побери, неужели вы полагаете, что можно каждый день встретиться с лихорадкой,
сопровождаемой расстройством координации движений, с такой на редкость
осложненной и столь любопытной для изучения лихорадкой, как та, которой вы
болели?! Это был великолепный медицинский случай!.. Вы слышите, любезный друг,
просто великолепный! Ступор, бред, судороги в сухожилиях, внезапные обмороки,
да знаете ли вы, что ваша драгоценная лихорадка отличалась множеством самых
неожиданных симптомов? Вас даже поражал – а это уж такое редкое, я бы сказал,
редчайшее явление! – временный и частичный паралич, если вам угодно знать…
Да ради одного этого ваша болезнь имела право на мое пристальное и заботливое
внимание: ведь вы поставили передо мной труднейшую и великолепнейшую задачу!
Ибо, откровенно говоря, мой любезный друг, у меня теперь только одно заветное
желание: встретить еще хотя бы раз такую великолепную лихорадку… Но такой
редкостной удачи два раза в жизни не бывает!
Выслушав
столь необычную тираду, граф только нетерпеливо пожал плечами.
Как раз
в эту минуту в кухню, опираясь на руку Волчицы, спустился Марсиаль; его подруга,
как помнит читатель, надела поверх своей вымокшей одежды плащ Тыквы, сшитый из
шотландки.
Пораженный
бледностью возлюбленного Волчицы и заметив его руки, покрытые запекшейся
кровью, граф воскликнул:
– Кто
этот человек?
– Мой
муж… – ответила Волчица, посмотрев на Марсиаля с неописуемой добротой и
величайшей гордостью.
– У
вас замечательная и неустрашимая жена, сударь, – сказал граф
Марсиалю, – я сам видел, как она с редким мужеством спасала эту бедную
девочку.
– О
да, сударь, у меня добрая и неустрашимая жена, – ответил Марсиаль, сделав
ударение на последнем слове, в свой черед посмотрев на Волчицу одновременно с
нежностью и страстью. – Да, она неустрашима и отважна!.. Ведь она и мне
спасла жизнь!..
– Вам
тоже? – с удивлением спросил граф.
– Поглядите
на его руки, на его бедные израненные руки! – воскликнула Волчица, вытирая
слезы, которые смягчили дикий блеск ее глаз.
– Да,
это ужасно! – вырвалось у графа. – У бедняги изрублены руки…
Взгляните, пожалуйста, доктор.
Немного
повернув голову и посмотрев через плечо на многочисленные порезы, которыми
Тыква исполосовала руки Марсиаля, доктор Гриффон сказал молодому человеку:
– Сожмите
и разожмите кулак. Марсиаль не без труда проделал это.
Доктор
пренебрежительно пожал плечами, продолжая хлопотать над Певуньей, и сказал как
бы с сожалением:
– Ничего
серьезного в этих ранах нет… ни одно из сухожилий не повреждено, через неделю
пациент сможет свободно действовать руками.
– Это
правда, сударь?! Мой муж не останется калекой? – с благодарностью в голосе
вскричала Волчица.
Доктор,
не говоря ни слова, отрицательно покачал головой.
– Ну
а что с Певуньей, сударь? Она останется в живых, не правда ли? – снова
спросила Волчица. – О, она непременно должна жить – и я, и мой муж так ей
обязаны!.. – Потом, повернувшись к Марсиалю, она прибавила: – Бедная
девочка, видишь, она совсем такая, как я тебе рассказывала… и она, быть может,
станет причиной нашего счастья; ведь это она подала мне мысль пойти к тебе и
сказать тебе то, что я сказала… Подумать только, и вот по воле случая я спасла
ее… и возле твоего дома!..
– Она
наше доброе провидение… – проговорил Марсиаль, потрясенный красотою Певуньи. –
Какое у нее ангельское личико! Ох, она ведь будет жить, правда, господин
доктор?
– Ничего
определенного я не могу сказать, – отвечал врач. – Но скажите, может
она остаться в этом доме? Будет ли тут за ней надлежащий уход?
– Здесь? –
крикнула Волчица. – Да ведь здесь убивают!
– Помолчи!
Помолчи! – произнес Марсиаль.
Граф и
доктор с удивлением посмотрели на Волчицу.
– Этот
дом на острове пользуется дурной славой в округе… так что эти слова меня вовсе
не удивляют, – тихо сказал граф де Сен-Реми, наклоняясь к доктору.
– Стало
быть, вы были жертвой насилия? – спросил граф у Марсиаля. – Вам тут
нанесли эти раны?
– Все
это пустое, сударь… Здесь у меня возникла ссора… Потом она перешла в драку… Вот
меня и поранили… Но эта молоденькая крестьянка тут оставаться не может, –
добавил он с сумрачным видом, – в этом доме не останусь ни я сам… ни моя
жена… ни мой младший брат и сестренка, которых вы видите… Мы собираемся
оставить остров и никогда сюда больше не вернемся.
– Ох,
какое счастье! – хором воскликнули дети.
– Тогда
как же нам поступить? – спросил доктор, глядя на Певунью. – Нечего и
думать о том, чтобы перевезти пациентку в Париж в том состоянии прострации, в
котором она пребывает. Но вот что, ведь мой дом отсюда в двух шагах; моя
садовница и ее дочь будут для нее превосходными сиделками… Раз эта чуть не
задохнувшаяся утопленница вызывает в вас участие, мой дорогой Сен-Реми, вы
будете следить, чтобы за ней заботливо ухаживали, а я стану наведываться и
осматривать ее каждый день.
– А
вы еще разыгрываете роль безжалостного человека! – воскликнул граф. –
На самом же деле у вас самое великодушное сердце, как вы только что нам
доказали…
– Если
пациентка скончается, а это вполне возможно, мне предстоит сделать весьма интересное
вскрытие, оно позволит подтвердить лишний раз утверждение Гудвина.
– То,
что вы говорите, просто ужасно! – возмутился граф.
– Для
того, кто умеет читать, как положено врачу, труп человека, – это книга,
благодаря которой учишься спасать жизни больных, – невозмутимо ответил
доктор Гриффон.
– В
конце концов вы творите добро, – с горечью сказал г-н де Сен-Реми, –
и это главное. Бог с ней, с причиной, лишь бы благодеяние совершалось! Бедная
девочка, чем больше я смотрю на нее, тем большее участие она вызывает во мне.
– И
она его заслуживает, сударь! – восторженно воскликнула Волчица, подходя
ближе.
– Вы
ее знаете? – спросил граф.
– Знаю
ли я ее, сударь? Ей, должно быть, я буду обязана всем счастьем моей будущей жизни;
спасая ее, я сделала для нее меньше, чем она сделала для меня.
И
Волчица со страстной любовью взглянула на своего мужа; отныне она больше не называла
Марсиаля «своим милым.
– Да
кто ж она такая? – снова спросил граф.
– Сударь,
она – сущий ангел, она лучше всех на свете. Да, и хоть одета она как крестьянка,
нет такой богатой женщины, нет такой знатной дамы, которая говорила бы так
хорошо, как она. А ее нежный голосок звучит как райская музыка. Она благородная
девушка, и мужественная, и такая добрая!
– А
каким образом она упала в воду?
– Вот
этого-то я и не знаю, сударь.
– Стало
быть, она не крестьянка?
– Крестьянка?
Да вы только поглядите на ее белые, маленькие ручки, сударь.
– И
то правда, – сказал граф де Сен-Реми. – Тут какая-то тайна!.. Но как
ее зовут, как ее фамилия?
– Послушайте, –
прервал этот разговор доктор, – надобно перенести пациентку в лодку.
Полчаса
спустя Лилия-Мария, которая все еще не пришла в себя, была перенесена в дом
врача; ее уложили в хорошую постель и поручили материнскому попечению садовницы
г-на Гриффона, к которой присоединилась и Волчица.
Доктор
Гриффон пообещал графу де Сен-Реми, который проникался все большим и большим
участием к Певунье, возвратиться в тот же вечер, чтобы осмотреть ее.
Марсиаль
вместе с Франсуа и Амандиной уехал в Париж, но Волчица не захотела оставить
Лилию-Марию до тех пор, пока бедняжка не будет вне опасности.
Остров
Черпальщика опустел.
Мы
вскоре встретимся с его зловещими обитателями у Краснорукого, где они должны были
увидеться с Сычихой, для того чтобы вместе с нею убить г-жу Матье.
Но до
этого мы поведем читателя на свидание, которое Том, брат Сары, назначил ужасной
мегере, сообщнице Грамотея.
|
