 Увеличить |
Глава XV
БАЛ
В
одиннадцать часов вечера швейцар в парадной ливрее распахнул ворота особняка на
улице Плюме, откуда выехала роскошная карета, запряженная двумя великолепными
лошадьми серой масти, с пышными гривами; на козлах, покрытых чехлом с шелковой
бахромой, восседал огромного роста кучер, казавшийся еще внушительней из-за
синего пальто на меху, украшенного по швам серебряной нитью, и с огромным
куньим воротником; на запятках кареты стояли величественный лакей с пудреными волосами,
в сине-желтой, расшитой серебром ливрее и егерь в мундире с серебряным
позументом, как полковой барабанщик, в широкополой шляпе, наполовину скрытой
пучком желтых и синих перьев, и с большими усищами.
Свет
уличных фонарей озарял внутренность обитой атласом кареты, где можно было различить
Родольфа, сидящего справа, рядом с ним барона фон Грауна, а лицом к нему
верного Мэрфа.
Из
уважения к монарху, к послу которого Родольф ехал на бал, он прикрепил к своему
фраку лишь осыпанный бриллиантами орден ***.
Эмалевый
крест на оранжевой ленте командора ордена Золотого Орла Герольштейна поблескивал
на груди сэра Вальтера Мэрфа; барон фон Граун надел тот же орден и, кроме того,
огромное количество иностранных крестов, которые покачивались на золотой
цепочке в промежутке между двумя первыми пуговицами его фрака.
– Меня
очень порадовали хорошие вести, полученные от госпожи Жорж о моей молоденькой
подопечной с букевальской фермы, – сказал Родольф. – Лечение Давида
буквально сделало чудеса. Если бы не постоянная грусть этой бедной девочки, она
была бы вполне здорова. Да, кстати, о Певунье: признайтесь, доблестный
угольщик, – продолжал Родольф, улыбаясь, – если бы одна из ваших
сомнительных знакомых в Сите увидела вас в этом парадном костюме, она была бы
вне себя от удивления.
– Полагаю,
монсеньор, вы вызвали бы не меньшую сенсацию, если бы пожелали отправиться
сегодня вечером на улицу Тампль с кратким дружеским визитом к госпоже Пипле,
чтобы немного развеять меланхолию бедного Альфреда, готового всем сердцем
полюбить вас, как об этом говорила вашему высочеству достойная привратница.
– Монсеньор
так великолепно изобразил нам Альфреда, его парадный зеленый костюм, бессменный
цилиндр и менторский вид, – проговорил барон, – что я так и вижу, как
он восседает в своей темной и закопченной привратницкой. Впрочем, смею
надеяться, ваше величество, что вы удовлетворены указаниями моего тайного
агента. Этот дом на улице Тампль, по-видимому, оправдал ваши ожидания?
– Да, –
ответил Родольф, – я нашел там даже больше того, что ожидал.
Он
ненадолго умолк, чтобы прогнать тягостные мысли, вызванные опасениями по поводу
маркизы д’Арвиль.
– Должен
признаться в своем ребячестве, – продолжал он более веселым тоном, я
нахожу весьма пикантными эти различные роли: сперва я художник по раскраске
вееров, сидящий в притоне на Бобовой улице, сегодня утром я коммивояжер,
угощающий госпожу Пипле стаканчиком черносмородиновой наливки, а вечером один
из тех, кто божией милостью царствует в этом дольнем мире и, получая сорок экю
процентов с капитала, говорит «мои доходы», словно какой-нибудь
миллионер, – заключил в виде отступления Родольф, намекая на весьма
скромные размеры своего государства.
– Мало
кто из миллионеров, монсеньор, наделен таким редким, таким поразительным здравым
смыслом, как ваш обладатель «сорока экю», – сказал барон.
– Вы
слишком добры, мой милый фон Граун; право, вы мне льстите, – продолжал
Родольф с наигранным смущением.
Тут
барон посмотрел на Мэрфа взглядом человека, который понял слишком поздно, что
сказал глупость.
– Дорогой
фон Граун, – продолжал Родольф с невозмутимой серьезностью, – я,
право, не знаю, как оправдать ваше доброе мнение обо мне, а главное, как
отплатить за вашу любезность.
– Монсеньор,
умоляю вас, не утруждайте себя, – проговорил барон, упустивший из виду,
что Родольф беспощадно мстил за лесть, которой не выносил.
– Право,
барон, я не желаю быть в долгу у вас; вот, к сожалению, то единственное, что я
могу сказать в ответ: клянусь честью, вам можно дать самое большее двадцать
лет; даже у Антиноя не было более пленительных черт лица, чем у вас.
– Прошу
пощады, монсеньор!
– Взгляните
на него, Мэрф: Аполлон Бельведерский и тот не сравнится с ним по изяществу и
юношеской стройности фигуры.
– Монсеньор,
я уже давно не делал такой глупости.
– А
как ему идет эта пурпурная мантия!
– Монсеньор,
больше со мной этого не случится.
– А
золотой обруч, что удерживает, не скрывая их, завитки прекрасных черных волос,
спускающихся на его божественную шею.
– Пощады,
пощады, монсеньор, я, право же, раскаиваюсь, – проговорил несчастный дипломат
с комическим отчаянием.
(Читатель,
конечно, не забыл, что у пятидесятилетнего барона были пудреные курчавые волосы
с проседью, широкий белый галстук, худое лицо и очки в золотой оправе).
– Ей-богу,
Мэрф, ему не хватает только серебряного колчана за плечами и лука в руке, чтобы
походить на победителя Пифона.
– Я
хочу взять его под защиту, монсеньор; не обременяйте его всей этой
мифологией, – проговорил, смеясь, эсквайр, – готов поручиться, что
отныне он воздержится от лести, если новый герольштейнский словарь толкует
таким образом слово «правда».
– Как,
и ты туда же, старый друг? В такую минуту ты смеешь?..
– Монсеньор,
мне жаль несчастного барона, и я хочу разделить его участь.
– Дорогой
придворный угольщик, ваша преданность другу делает вам честь. Но, говоря серьезно,
барон, как вы могли забыть, что я допускаю лесть только со стороны Харнейма и
ему подобных? Скажу справедливости ради, что они неспособны говорить иначе: это
как бы их визитная карточка; но человек с вашим вкусом и умом… фи, барон!
– Выслушайте
меня, монсеньор, – решительно проговорил барон, – в вашем отвращении
к похвалам есть немалая доля гордыни, да простит мне ваше высочество эти слова.
– Превосходно,
барон, такой язык мне больше по душе! Объясните, что вы подразумеваете под
этим.
– Такое
же чувство, монсеньор, испытывает хорошенькая женщина, говоря своим воздыхателям:
«Бог ты мой, мне и самой известно, что я очаровательна; ваши похвалы скучны,
они мне набили оскомину. Зачем утверждать то, что очевидно? Кто станет кричать
на улице: солнце – источник света!»
– Это
замечание, барон, более остроумно и более опасно. Итак, чтобы продлить ваши
муки, признаюсь вам, что чертов аббат Полидори и тот не сумел бы лучше скрыть
яд лести.
– Монсеньор,
я умолкаю.
– Значит,
вы больше не сомневаетесь, ваше высочество, что под обликом шарлатана скрывается
аббат Полидори? – серьезно спросил Мэрф.
– Не
сомневаюсь, ведь вы были предупреждены, что он недавно обосновался в Париже.
– Я
позабыл или, точнее, не хотел говорить вам о нем, монсеньор, – грустно
заметил Мэрф, – я же знаю, как вам тягостно вспоминать об этом священнике.
Лицо
Родольфа снова омрачилось; и, погруженный в печальные думы, он не сказал больше
ни слова до того, как карета въехала во двор посольства.
Все окна
этого огромного особняка ярко сияли в темноте ночи; лакеи в парадной ливрее
стояли шпалерой от колоннады перед входом и передних до залов ожидания, где
находились камердинеры: зрелище было величественное, царственное.
Граф ***
с графиней любезно ожидали Родольфа в первом салоне, когда он появился в сопровождении
эсквайра Мэрфа и барона фон Грауна.
В ту
пору Родольфу было тридцать шесть лет; и хотя молодость его уже миновала, безупречная
правильность черт лица и благожелательное достоинство, с которым он держался, невольно
бросались в глаза, даже если бы его августейший ранг и не придавал блеска этим
преимуществам.
Родольф,
вошедший в первый салон посольства, казался другим человеком: в нем не было
ничего от буяна с быстрой и решительной походкой, художника по расписке вееров
и победителя Поножовщика; в нем не было ничего и от насмешника коммивояжера, с
готовностью внимавшего невзгодам г-жи Пипле. Это был принц крови в самом
высоком, поэтическом смысле слова.
У
Родольфа прямая, гордая посадка головы; вьющиеся каштановые волосы обрамляют
его широкий, открытый, благородный лоб; взгляд у него ласковый, исполненный
достоинства; когда он обращается к кому-нибудь с присущим ему остроумием, в его
тонкой чарующей улыбке обнажаются два ряда жемчужных зубов, белизну которых
оттеняют темные тонкие усы; такого же цвета бакенбарды обрамляют безупречный
овал его бледного лица вплоть до слегка выступающего вперед подбородка с
ямочкой.
Родольф
одет очень просто: белый жилет, белый галстук, сверкающий на груди усыпанный
бриллиантами орден и синий фрак, который облегает его стройную, изящную, гибкую
фигуру; наконец, мужественные, решительные манеры смягчают то, что могло бы
показаться слащавым в его обаятельном облике. Родольф так редко бывал в свете и
держался с такой царственной непринужденностью, что его прибытие вызвало
сенсацию, взгляды всех собравшихся обратились к нему, когда он вошел в первый
салон посольства всопровождении Мэрфа и барона фон Грауна.
Атташе
посольства, которому было поручено следить за его прибытием, тотчас же отправился
предупредить графиню ***, и она вместе с мужем поспешила навстречу Родольфу.
– Не
знаю, ваше высочество, как выразить вам мою признательность за любезность,
какую вы оказали нам сегодня, почтив нас своим присутствием, – сказала
графиня ***.
– Вы
же знаете, графиня, что я всегда рад случаю засвидетельствовать вам свое
почтение и выразить господину послу мою сердечную к нему привязанность; ведь мы
с вами старые знакомые, граф.
– Вы
очень добры, ваше высочество, что не забыли о нашем знакомстве и дали мне новый
повод вспомнить о ваших милостях.
– Уверяю
вас, граф, не моя вина в том, что иные воспоминания всегда живы у меня в памяти;
я наделен счастливым даром не забывать того, что было у меня наиболее приятного
в жизни.
– Право
же, ваше высочество, это неоценимое преимущество, – заметила, улыбаясь,
графиня ***.
– Не
правда ли, сударыня? Вот почему спустя много лет я буду иметь удовольствие –
очень надеюсь на это – напомнить вам сегодняшний день, а также вкус и
редкостную изысканность, которые царят на этом балу… Ибо, скажу вам откровенно
на ушко, вы одна умеете давать такие празднества.
– Монсеньор!..
– И
это не все; скажите мне, господин посол, почему женщины кажутся у вас красивее,
чем на других приемах?
– Потому,
ваше высочество, что вы распространяете на них ту благосклонность, которую
проявляете к нам.
– Разрешите
не согласиться с вами, граф, мне кажется, что это полностью зависит от вашей
жены.
– Не
будете ли вы так добры, ваше высочество, объяснить мне этот феномен? –
улыбаясь, спросила графиня.
– Все
очень просто, сударыня; вы умеете принимать всех этих дам с такой безукоризненной
учтивостью, с таким восхитительным радушием, вы говорите каждой из них
что-нибудь такое приятное, лестное, что даже те женщины, которые не вполне… да,
не вполне заслуживают столь любезных похвал, – сказал Родольф с лукавой
улыбкой, – приходят в восторг от них, а те, что заслуживают таких
комплиментов, бывают в не меньшем восторге из-за того, что вы сумели оценить их
красоту. От этой невинной радости расцветают все лица; счастье делает привлекательными
даже дурнушек, вот почему, графиня, дамы всегда кажутся у вас красивее, чем на
других приемах. Уверен, что господин посол согласится со мной.
– Вы
привели столько убедительных доводов в пользу своего мнения, ваше высочество,
что я готов присоединиться к нему.
– Что
до меня, монсеньор, я принимаю ваше объяснение с благодарностью и удовольствием,
словно это правда, а не лесть, хотя и рискую стать такой же хорошенькой, как те
женщины, которые не вполне, да, не вполне заслуживают похвал.
– Чтобы
убедить вас, сударыня, в истинности моих слов, давайте понаблюдаем за действием
комплиментов на выражение лиц присутствующих дам.
– Но,
монсеньор, можно ли расставлять им такую ловушку?! – возразила, смеясь,
графиня.
– Хорошо,
сударыня, я отказываюсь от своего намерения, но при условии, что вы разрешите
предложить вам руку. Я наслышан о некоем волшебном саде, цветущем в январе
месяце… Не будете ли вы так добры показать мне это чудо из «Тысячи и одной
ночи»?
– С
величайшим удовольствием, ваше высочество; но то, что вы слышали о нашем саде,
сильно преувеличено. Впрочем, вы сами будете судить о нем, если только ваша
обычная снисходительность не введет вас в заблуждение.
Родольф
предложил руку графине *** и прошел вместе с ней в другие салоны, в то время
как посол беседовал с бароном фон Грауном и с Мэрфом, с которыми был давно
знаком.
|
